They chose to forget

Хотя двигаться совершенно не хочется, Барик заставляет себя подняться и сесть, скрестив ноги. Руки, шею и спину пощипывает при движении; на свежих царапинах еще не подсохла кровь. Языком он осторожно дотрагивается до раны на нижней губе. У Фуги очень острые зубы. И ногти. Она вся — заточенный кинжал. Не тот, что бывает у высокородных — скорее кривой ритуальный нож дикарей, у которого вместо лезвия осколок камня. Острый. Даже взгляд у нее острый, двухцветный. Отражение его собственного. Разве что не такой спокойный. Но сейчас она не смотрит на него своими разными глазами, пытаясь вывести из себя. Она сидит спиной к нему, расслаблено подставляя тело лучам поднимающегося солнца. Может, успела замерзнуть. Они оба забыли про одеяла и про то, что высокогорье Ярусов славится холодными ночами. Меньше всего сейчас хочется влезать в остывшую броню, разбросанную на мокрой траве. Поэтому Барик не спешит, остановив взгляд на спине Фуги. Глупо, наверное, вот так пялиться на нее, — думает он отстранено, — но такая возможность выпадает не часто. Запутанная карта шрамов на смуглой коже, старые ожоги и совсем свежие пятна синяков, проступающие позвонки у самой шеи — у нее получается выглядеть потрясающе даже с такого ракурса. Он протягивает руку, зная, что у них нет на это времени, и что она, скорее всего, истолкует его жест неправильно (это просто жест, Барик не вкладывает в него ровно ничего, но попробуй объясни это ей), и проводит пальцами по линии позвоночника, под лопатками, стараясь не задевать хотя бы свежие раны. Каждый раз, когда он дотрагивается до нее вот так — не во время секса или битвы, — кончается это одинаково. Вряд ли сегодня что-то изменится. Фуга лениво поворачивает голову, и смотрит на его из-за плеча. — Если тебе интересно, то вот этот — она ухмыляется, и указывает большим пальцем себе куда-то на спину, точнее понять невозможно, — отставил ты, братец. Пальцы на ее спине замирают. У него такого чувство, будто его окатили холодными помоями. Он болезненно кривится, не в силах справиться с эмоциями и поспешно отстраняется. Дышать сразу становится тяжелее. И если бы у него хватило гнева, он был наверняка схватил ее за горло и хорошенько придушил. Чтобы отбить эту привычку. Ну, это в том случае, если бы он решил больше с ней никогда не встретиться. Или умереть, что более вероятно. — Ты как маленький, — хрипло смеется тем временем Фуга. Теперь она повернулась к нему и с интересом рассматривает. Кажется, так же, как ему нравится смотреть на спокойную, умиротворенную Фугу, ей нравится смотреть на него в минуты раздражения. — Может еще обидишься, если я скажу, что деревья растут корнями вниз, а дождь падает с неба? Он молчит, отказываясь встречаться с ней взглядом. Ей прекрасно известно, как он относится к этой теме. В этом-то и проблема. Лучше ему было никак не показывать этой стерве, что такие слова имеют над ним силу. — Барик, почему ты не отнесешься к этому проще? Знаешь, — игнорировать ее все сложнее, особенно теперь, когда она залезает ему на колени, и наклоняется к уху, — мне кажется, так трахаться даже интереснее. Вместо ответа Барик резко поднимается, сбрасывая ее с себя. Фуга снова заливается смехом, видимо вспоминая тот раз, когда решила назвать его «братцем» во время секса. Такой однозначной реакции она еще не встречала. Даже странно, — пришло ей тогда в голову, — мужчин такие вещи обычно заводят. Только Барик не совсем обычный. Ее брат, — Фуга снова и снова пробует на вкус эту мысль, и в который раз приходит к одним и тем же выводам — не совсем обычный. — Слушай, почему для тебя это так важно? — немного успокоившись, она хватает его за широкое запястье и тянет вниз. Он упрямо сопротивляется, шумно выдыхая. — А почему для тебя это не значит ничего? — Потому что кровное родство и семья никогда ничего не значили для меня. Ну и что с того, что у нас один отец на двоих? Разве ты мне брат? Мы не росли вместе. Я не знаю, когда ты перестал ссаться в кровать, а ты не знаешь, когда у меня впервые пошла кровь. Для меня весь Хор родственники поближе, чем ты. — И со всеми ними ты трахаешься? — он не успевает остановить горькое замечание, а может и не хочет себя останавливать. — Конечно нет, тогда бы у нас не было времени утирать Опальным нос в походе, — ее, кажется, фраза совсем не впечатляет. Фуге надоедает задирать голову, и она делает молниеносное движение — мир переворачивается перед глазами Барика, и вот он уже лежит на спине, а его болтливая, невыносима и прекрасная сестра сидит у него на груди. Лучше бы она молчала, думает Барик. Почему ей всегда обязательно оставить последнее слово за собой? И почему он все еще терпит ее? — Послушай, Барик. Родство ничего не значит. Может, — давай представим на минуту, — ты даже не первый кровный родственник, с которым я сплю, — она еще ни разу не видела, чтобы кто-то так таращился. Еще немного, и глаза у этого Опального могут выскочить из черепушки. — Может быть, — только может быть, запомни, — первым был мой старший кузен, сынок тетки у которой я жила. Крупный, с сальными волосами. От него всегда пахло свининой. И может, — ты все еще помнишь, что это все просто предположение, — мне было всего одиннадцать, когда это случилось. — улыбаясь, Фуга перехватывает его руку, которой он пытается смахнуть ее с себя. Она наклоняется над ним, так чтобы ее губы оказались прямо над его шеей. Он судорожно сглатывает, и она легко прикусывает дергающийся кадык. Дождавшись, когда он затихнет, Фуга продолжает. — Знаешь, на юге, в наших деревнях, лучше родиться дурнушкой. Симпатичные девки, они рано начинают нравиться мужикам. А если у девочки нет отца или братьев, чтобы защитить… О, а уж если она живет за чужой счет и жрет чужую еду, тогда ей совсем не повезло. Ей правда нравится мучить его, теперь он уверен в этом. Лучше бы он просто оделся и ушел, пока она молчала. — Так вот, Барик. Ты слушаешь меня? Тот свиненышь, когда насиловал меня, не слишком заботился обо всех этих заморочках. И знаешь, мне тоже было все равно. — Что?! — Барик плохо слышит ее из-за гудящей в ушах крови, и ему кажется еще чуть-чуть, и его вырвет. — Ну, мне было все равно, брат он мне или нет. По тетке или по матери, — она тихо смеется, все еще наслаждаясь выражением ужаса и отвращение на его лице. С ним всегда весело. — Конечно, лежать под этой потеющей и хрюкающей скотиной было мерзко! Я же не об этом. Барик не знает, куда смотреть, и что делать с руками. Особенно когда она начинает так непривычно ласково тереться щекой о его плечо. Он вконец запутался, какой реакции от него она хочет получить и бессильно рычит сквозь сжатые зубы. Фуга пропускала его короткие светлые волосы между пальцами не переставая улыбаться. — Ты зря себя мучаешь. Тут не работает мораль Севера, или что ты там так отчаянно пытаешься примерить на нас обоих. Ты ведь хочешь меня не из-за того, что я твоя сестра, да? — она замолкает, пока он не догадывается коротко кивнуть. — И я сделала нам обоим большое одолжение, не рассказав тебе об этом сразу. У Барика перед глазами все еще красная пелена. Фугу трудно представить маленькой девочкой, но у него получается. И лучше от этого не становится. -…Что было дальше? — С кем? — наигранно серьезно спрашивает Фуга, заглядывая ему в глаза. Несколько секунд они смотрят друг на друга, пока она снова не заливается смехом. — Знаешь, в следующий раз, когда захочешь посмотреть, как я выблевываю ужин — ты можешь просто хорошенько врезать мне. Необязательно доводить меня своими рассказами. — Ну, так было бы неинтересно, — Барик все еще хмурится, отгоняя от себя неприятные видения. Когда Фуга делает движение, чтобы скатиться с него, он обнимает ее за талию, и прижимает к себе. Не дожидаясь, пока она выскользнет или пнет его, он, с трудом подбирая слова, начинает говорить. Ему кажется, что каждое слово толкает его ближе к бездне, падать в которую ему теперь придется до конца жизни. — Меня… Нас, отправляют в Оплот. Мы не скоро встретимся. И ты… — ему противно от обиженных ноток, проскальзывающий в его голосе. — Я знаю, я слышал… разговоры… — О том, что я сплю со всем Хором? — она целует его в переносицу. Наверное он действительно не такой умный, как она и говорит, потому что правда, правда не может понять, как она остается такой спокойной. — Нет… Но, ты же не станешь отказывать, да? — с нескрываемой горечью спрашивает он. Фуга тяжело вздыхает, и от этого звука Барик теряет последнюю надежду. Как будто у меня было право на нее. — Ты что же, собрался до следующей нашей встречи хранить себя? - … — Барик, наши армии, наши отряды, могут встретиться через полгода, через год. Или вообще никогда. Проклятье, мы сами можем умереть — это война. — Ты ждать не будешь, — это даже не вопрос, Барик хотел бы, чтобы он прозвучал как вопрос, но у него не получается. — Да, потому что нам не по четырнадцать! Боги, я будто не знаю, что у Опальных все точно так же, как у нас! — Барик протестующе вскидывается. — Ладно. Ладно, может оргии вы и не устраиваете, но это и все. Ты ведь трахался со своими железнозадыми подружками? - Мы еще не были знакомы, и… — Братец, — она качает головой, и целует его в губы. Он не отворачивается, но и не отвечает. — Тебе нужно больше думать о себе. Считай, у тебя есть мое разрешение спать с кем угодно и когда угодно — мы ничего друг другу не должны. Он что-то неразборчиво шепчет себе под нос. Фуга хмурится. В ее глазах вспыхивает недовольство. — Что? — Я хочу, чтобы ты была моей. — Я была твоей всего час назад. И если бы ты столько не болтал, могла бы быть твоей прямо сейчас. — Не так. Я хочу, чтобы ты была только моей, — никогда раньше он не считал себя настолько жадным. Эта девушка пробуждает в нем все самое плохое. — Ты знаешь, что этого я тебе обещать не могу. Фуга никогда не подслащивает горькую настойку. Теперь его черед смеяться. — Стоит разбить отцу лицо за то, что умудрился сделать мою сестру такой невыносимой сукой, — грустно ухмыляется Барик, отпуская ее. Он загадывает, что если она уйдет сейчас, то больше он не станет связываться с ней. Если она уйдет, он и думать забудет о Хористке, и даже отцу ничего не скажет. Если… Фуга тоже хмыкает, не спеша слезать с него. Они молчат. — Ты хорошая цель, — Фуга наконец встает, и легко пинает его в бок, — высокий и заметный. Лучше тебе быть поосторожнее, я уже не смогу приглядывать за тобой. — Одной заботой меньше. — Ха-ха. Она все-таки уходит, быстро собрав свои вещи и пригладив волосы. Не прощаясь, и не желая удачи, не обещая встречи и не перерезав его глотку. Он даже удивлен, что все закончилось не перерезанной глоткой. В конце концов, это же Фуга. Когда Барик поднимается, солнце уже в зените. Он знает, что все царапины и укусы на его теле исчезнут без следа уже к вечеру. И это к лучшему. — К лучшему, — произносит он вслух и снова трогает языком рану на губе. Оставалось надеяться, что в Оплоте у него будет хватать забот. Потому что, когда у тебя куча забот, у тебя нет времени на дурацкие воспоминания. Потому что, он уже привык справляться с ними каждый день. Потому что сестра-хористка теперь не одна из них.