Наказание

      Стройный юноша выглядел взволнованным. Он подрагивал — минуты ожидания оказались самыми мучительными. Мысли сбивались под пристальным вниманием сидящего напротив человека, а слова оправдания не приходили в голову. Молчание затягивалось.       В комнате было темно; огонёк одинокой свечи, слабый источник света, танцевал в полумраке. В доме царила тишина. Она успокаивала и обещала, что сокроет происходящее и оставит только между ними, как несколько ночей до этого.       Криденс Бэрбоун знал, что провинился. Знал, но не собирался убегать или просить пощады. Наказания Персиваля Грейвса были другими, не такими, как дома. Тяжёлый взгляд тёмных глаз будоражил в Криденсе потаённые мазохистские наслаждения. Непоколебимая уверенность в себе, сурово поджатые губы, седина на висках, горделивая осанка и широко расставленные ноги, словно восседал Грейвс не на кресле, а на троне — всё смешивалось в невероятный коктейль, заставляющий Криденса трепетать. Персиваль встал, одёрнул жилет и неспешно приблизился к нему.       — Я запрещал своевольничать и сбегать из дома? — тихо спросил мистер Грейвс, и в его голосе скользнули металлические нотки. Он неспешно обошёл Криденса и дал понять, что пути к отступлению нет.       От мысли, что Персиваль Грейвс готов отругать и наказывать его, как нашкодившего ребёнка, у Криденса заныло в паху. Слишком глубокий голос, слишком приятный запах, слишком много силы исходило от мистера Грейвса, и Криденс мог добровольно упасть поперёк его колен.       — Запрещали, сэр, — ответил он и облизнул пересохшие губы. Ему не терпелось послушно наклониться и принять наказание, прочувствовать каждый удар, от первого до последнего; пусть будет больно, пусть остаются следы, и пусть придётся стоять в углу хоть до самого утра.       — Тогда объясни, — ещё тише продолжил мистер Грейвс, обошёл его со спины и прошептал на ухо. — Почему авроры привели тебя домой едва ли не за шкирку и сказали, что ты поднял шум среди не-магов?       Обжигающий шёпот щекотал ухо, и Криденс закусил губу. После нескольких месяцев совместной жизни с мистером Грейвсом, он стал общительнее и улыбчивее. Отпустил волосы, набрал вес и не пугал окружающих худобой. И с каждым днём всё сильнее хотел его, Персиваля Грейвса, совмещающего в своём образе элегантность и лёгкую небрежность. Он и сейчас был одет в дорогой костюм с белым кантом на отворотах пиджака.       Нежное прикосновение холодных пальцев к шее заставило Криденса вздрогнуть. Он не смог сдержать стон, когда мистер Грейвс зарылся рукой в его волосы, сжал у корней, отпустил и помассировал затылок. Приятная ласка оказалась обманчива: Криденс осмелился поднять взгляд, и в тот же момент мистер Грейвс надавил, наклоняя его и вжимая лицом в стол. Криденс вскрикнул, очутившись в беспомощном положении, и упёрся руками в гладкую поверхность. Он повернул голову не скрыл протеста в дерзком взгляде.       — Не сдаёшься? — спросил мистер Грейвс. Он ласково скользнул пальцами по чужой шее и усилил хватку.       Мистер Грейвс был очарован соблазнительным юношей: чёрные волосы, тёмные глаза, острые скулы, необычайная красота, тонкие черты лица — всё это соединялось во что-то необыкновенное. Криденс трепетал в жёсткой хватке, и это не могло не заводить. Они оба знали — Грейвс никогда не причинит реальной боли. Доверие, возникшее между ними не так давно, укреплялось день ото дня. Криденс закусил губу и ощутил разрастающееся возбуждение. В мыслях он был в одной постели с Грейвсом, но тот не спешил забывать о заслуженном наказании.       — Значит, придётся заняться твоим воспитанием, — наклонившись, прошептал мистер Грейвс. — Раз по-хорошему ты не понимаешь.       Удерживая Криденса за шею, он отстранился и встал сбоку, чтобы было видно, как одной рукой он расстёгивает средней толщины кожаный ремень. Грейвс всегда брал только свой ремень, а после порки вдевал его обратно в брюки; от воспоминаний об этом у Криденса заныли бёдра. Он заводился от силы, возбуждался моментально, хоть и ощущал холодок: знал, что будет больно. Криденс часто оказывался в чужой власти, но власть мистера Грейвса была другой. И лежать в столь провокационной беззащитной позе на столе, пока Грейвс удерживал его за шею и складывал ремень для наказания, было волнительно.       Мысли о предстоящей порке возбуждали и вызывали стыд; Криденс непроизвольно прогнулся, подставляя ягодицы под будущие удары. Это была провокация, и мистер Грейвс не мог не заметить игривого настроя.       Криденс закусил губу, когда послышался свист, и ремень с громким хлопком опустился на его ягодицы. Он вздрогнул от первой вспышки боли, хотя мистер Грейвс никогда не бил на полную силу. Кожа саднила, горела, оставались синяки, но ни о каких побоях пряжкой до крови не шло и речи. По виску Криденса скатилась капля пота, а ожидание перед вторым ударом затянулось.       Повторился противный свист, последовал хлопок; свист и хлопок, свист и хлопок — двойной удар заставил Криденса подскочить, но мистер Грейвс решительно надавил на его шею и удержал на месте. Криденс всхлипнул, сам не понял от чего: от обиды, от боли или возбуждения.       — Не вырывайся, — распорядился мистер Грейвс. — Будь хорошим мальчиком.       Облизнув пересохшие губы, Криденс выдохнул и попытался расслабиться, отдаться водовороту чувств и эмоций. Не желая проигрывать, он сильнее прогнул спину и качнул бёдрами, дразня и заигрывая. Мистер Грейвс не торопился: он не собирался причинять Криденсу сильную боль, но доставить дискомфорт при любой попытке сесть в ближайшие пару дней — хотел. Криденс напряжённо дышал в ожидании следующих ударов и робко опускал взгляд. Это действовало возбуждающе: мистер Грейвс скользнув пальцами по чужой спине, надавил ладонью на поясницу, предотвращая попытки к сопротивлению.       Он занёс руку, помедлил пару секунд и с приглушённым хлопком опустил ремень на чужие ягодицы. Криденс снова вздрогнул, но промолчал, лишь нервно сжал пальцами край стола. Грейвс решительно опускал ремень, и его оглушали звуки хлопков, раздающиеся с интервалом в несколько секунд. Паузы были нужны для того, чтобы Криденс прочувствовал каждый удар, а новый приходился ровно в тот момент, когда затихала боль от предыдущего. Криденс стонал и ёрзал, чувствовал, как неприятно горят ягодицы. В какой-то момент он не сдержался и тихо вскрикнул, но это не остановило Грейвса.       Чтобы вытерпеть наказание, Криденс с силой закусил губу и прикрыл глаза, растворяясь в происходящем. Он провинился и заслужил эту порку, а напряжение внизу живота становилось сильнее. Мышцы были напряжены: Криденс с силой сжимал крышку стола, вздрагивал всем телом и ощущал смесь стыда и облегчения.       Вскоре он уже всхлипывал и вжимался в стол, словно это могло помочь избежать ремня. Грейвс понимал, что Криденс на пределе, и напоследок нанёс несколько сильных и быстрых ударов по самому низу ягодиц, чтобы сидеть ему было дискомфортно. Криденс сдался: он вскрикнул, дёрнулся и закусил руку, готовый заплакать. Мистер Грейвс помедлил, затем отложил ремень. Он поднял Криденса, развернул лицом к себе и крепко обнял, а тот заморгал, смахивая слёзы, и прижался к нему всем телом. Криденса трясло, он плакал, а Грейвс шептал успокаивающие слова ему на ухо.       — Всё хорошо, всё закончилось, мой мальчик, — говорил он и целовал Криденса в висок. — Кто-то же должен проявлять строгость к тебе, я прав?       Сильные руки ласкали, и Криденс подался ближе, приникая к губам Грейвса поцелуем. Это прикосновение обожгло, но мистер Грейвс не оттолкнул — он сам неосторожно вовлёк мальчишку в эту связь. Негодование и обида от наказания смешалась с трепетом, который Криденс ощущал в руках Грейвса, — это закипело в душе, болезненно сдавило грудную клетку, а тёплое дыхание опалило губы.       — Криденс, — прошептал мистер Грейвс и скользнул руками по его плечам. — Ты усвоил урок?       Криденс неуверенно кивнул и смахнул влагу с глаз. Он не мог думать ни о наказании, ни о боли — тело горело от желания и страсти.       — Да, сэр, — всё же отозвался он. — Я буду слушаться, обещаю.       — Вот и славно, — прошептал мистер Грейвс, подхватывая Криденса под бёдра.       Тот, держась за плечи Грейвса, обхватил его ногами и позволил донести себя до кровати. Сбросив Криденса на мягкую поверхность, Грейвс наклонился, прижался губами к шее, и юноша послушно запрокинул голову. У него перехватило дыхание, когда Грейвс решительно расстегнул его рубашку и скользнул поцелуями по груди к животу.       Всё происходило словно во сне: Криденс крепко сжимал плечи Грейвса, боясь потерять опору, и дрожал от небывалого удовольствия, пока тот двигал головой вверх-вниз, терзая юного любовника приближающимся оргазмом. Криденс выгибался, ёрзал, а по его лбу градом катился пот. Губы двигались — он шептал, словно пребывал в бреду. А мистер Грейвс неспешно гладил чужие ноги, то выпуская, то вновь затягивая его член в рот, и дразнил лаской языка.       Криденс когда-то попросил о взрослой любви, и получил её. Мистер Грейвс набирал темп, лаская в безумном ритме, затем останавливался и замирал, сбивая напряжение и растягивая пытку. То он ласкал и говорил, что Криденс давно уже взрослый, то мог перекинуть его через колени и отшлёпать. Или перегнуть через край стола, выпороть, а после наказания взять в той же позе. И обиднее всего — приятнее всего — что эти порки приносили наслаждение. В эти минуты Криденс стонал и кричал, проваливаясь в негу, видя странные рассеянные образы и теряя контроль над собой.       Внезапно что-то изменилось. Мистер Грейвс прервался, поднялся и перехватил руки Криденса ремнём, чтобы привязать к изголовью кровати. Криденс прошептал тихое: «Не надо», но мистер Грейвс только усмехнулся. Они оба знали правила.       — Ты наказан, — напомнил Грейвс, издеваясь над возбуждённым любовником. — И в наказание запрещаю прикасаться ко мне. Для надёжности будешь связан.       Криденс отключался в моменты близости: он плохо помнил, что происходило дальше. Образы были рваными, быстрыми, но обжигающими и прекрасными. Руки Грейвса скользили по его телу, ласкали, на ухо шептались самые нежные и приятные слова. Раньше никто не называл Криденса красивым. Люди брезговали прикасаться к нему, внушали, что он — урод. А мистер Грейвс обнимал и целовал, хаотично, порой ласково, порой грубо, но в нём не было презрения. Он нависал над Криденсом, смотрел в глаза, когда вторгался в его тело, неспешно, но уверенно. Первое болезненное проникновение всегда было резким и сильным, заставляющим сердце оживать и биться сильнее. Криденс не сдержался, обхватывал мистера Грейвса ногами — он сходил с ума от того, как ныли бёдра, и как хотелось отдаться до боли и до крика. Они медлили, растягивали этот момент, чтобы запомнить ощущения, прежде чем слиться воедино. Криденс не замечал, как саднят ягодицы: он растворялся в надёжных сильных руках, его убаюкивал шорох сминаемого покрывала, а Грейвс наслаждался тем, как его молодой любовник открывается перед ним, доверяется и желает близости.       Бессовестные стоны удовольствия и долгожданной свободы, заполняющие комнату — всё перемешалось в единый водоворот чувств, когда Грейвс размеренно и ритмично двигался. Он уверенно брал любовника и насаживал на себя при каждом новом толчке. Они сливались, становились единым целым, и Криденс не выдержал, изливаясь первым. Он был юн и неопытен, а Грейвс не спешил, наслаждаясь процессом, пока не выгнулся, кончая в тело любовника.       В наступившей тишине Криденс, получив свободу, закрыл лицо рукой, чтобы скрыть горячие слёзы от переизбытка эмоций. Это не были слёзы боли или обиды, эти слёзы сбрасывали с него старые ржавые кандалы. Грейвс укрыл себя и Криденса, затем притянул его к груди и успокаивающе погладил.       — Тебе больно? — заботливо спросил он.       — Нет, нет! — помотал головой Криденс, утыкаясь носом в чужое плечо. — Мне очень хорошо, мистер Грейвс. Вы — лучшее, что было со мной.       Персиваль улыбнулся и зарылся пальцами в мягкие тёмные волосы. Им было хорошо вместе, и даже символические наказания не нарушали идиллию. Криденсу нравилась строгость, возбуждала сила. И он точно знал: мистер Грейвс никогда его не обидит.