Сегодня мы спим вместе

Удар ремнем по рукам. Ещё один. Зрение помутнело от наводнивших глаза слез. Больно. На этого монстра не действует никакая попытка защититься. «Я сейчас убью тебя, ты, мразь! Недостойный ублюдок! Чтоб ты сдох, отправившись в Ад к своей шлюховатой мамашке! Тварь!» Криденс сжимается, поскуливая. Мэри Лу. Мэри Лу. Мэри Лу. Имя бьет набатом, мелодичным набатом кожанного ремня по рукам и ребрам, по спине и ягодицам, по дыханию, по всей его жизни. Темно. Холодно. И темнота ощеряется зверем, вонзая клыки в самую глубину сознания юноши. И холод захватывает его в свои объятия, лишь усиливая нестрепимо жгучую боль. Удар. Удар. Удар. Мэри Лу смеется, жестко ударяя его в солнечное сплетение. «Я убью тебя, тварь!» А его убьют. Криденс сжимается сильнее, дыша часто-часто. И открывает глаза. Одеяло кажется отвратительно душащим; он скидывает его и ежится, ощущая холод. Нет, в квартире было тепло — холодно было где-то внутри Криденса. И Криденс знал, кто может его согреть. Тихий звук шагов по коридору небольшой старой квартиры. Он приоткрывает дверь, заглядывая в едва освещенную комнату Ньюта. Поздняя ночь, уже где-то два или три. Юноша только что проснулся от кошмара. Третий раз за эту неделю. Ньют сидит за столом, что-то записывая. Он никогда не следит за временем, рассеяный гениальный ученый. Криденс со вздохом вновь окидывает взглядом комнату магозоолога, не понимая, как он сможет подступиться с разговором к его спасителю. Немного стыдно за то, что практически невозможно уснуть без ощущения рук Ньюта в своих ладонях. А иногда они спали вместе. И это было прекрасно. Но Криденсу стыдно потребовать… Нет, попросить. Криденсу стыдно попросить ещё. Комната Саламандера теплая, уютная, захламленная и немного угловатая. В углу рядом с окном — деревянная крепко сбитая двухэтажная кровать, первый этаж которой — рабочий стол, за которым Ньютон ведет документацию и описания. Криденс уверен, что эту кровать-рабочий стол Ньют создал сам. Мягко светящая настольная лампа. Рядом с кроватью — почти что пузатый платяной шкаф, оставшийся ещё от прошлых хозяев квартиры и от которого Саламандер никак не может избавиться, хоть, по его словам, «он портит всю атмосферу комнаты». Напротив громоздкого темно-рыжего великана — ещё один стол, который Ньют давно отвел полностью под террариумы, сепарариумы, колбы, клетки для исследования и зарисовок новоприбывших животных. А рядом с ним — книжный шкаф со стеклянными дверцами, за коими творится настоящий литературный хаос и перед коим лежит не менее хаотичный изнутри чемодан. В углу даже стоит мольберт с незаконченным натюрмортом. Создание картин часто затягивалось из-за животных, и Ньют шутил, что не будь он зоологом, стал бы прекрасным художником — практики не хватает. Это всё в сочетании с анатомическими плакатами, ловцами снов, африканскими масками, стопками книг, тяжелыми шторами и разным бумажным хламом создаёт до ужаса домашнюю атмосферу, которую вы чувствуете с первых мгновений пребывания тут. Чай Саламандера давно остыл, а вот стремление закончить статьи для учебника за сегодня — нет. Нарушают ночную тишину только суетливый скрип пера и жужжание мухожуков в стеклянной банке. Мальчик колеблется, но всё-таки неловко заходит в комнату, зашуршав дверью. Оторвавшись от статьи, Ньют резко поднимает голову. — Криденс, всё хорошо? Переводит взгляд на часы. Ох, как поздно. Что пробудило юношу ото сна? Криденс неловко мнется, прежде чем заговорить. — Я… Мне приснился кошмар. За подобные слова Мэри Лу отвешивала пощечины, когда в детстве он приходил к ней, дрожащий и в слезах. И Криденс учился молчать. А Саламандер учил его говорить. Ньют мягко улыбается, откладывает перо и подходит к сжавшемуся Криденсу. Он берет его за руки, заглядывая в глаза своего личного фантастического зверька. Зверька растрепанного, сонного и в старой пижаме Ньюта. Ему шли пуффендуйские оттенки. — Сегодня мы спим вместе, хорошо? — Голос Саламандера настолько теплый, даже кажется, что ты ощущаешь касания рук. Юноша кивает. — Иди в кровать, я сейчас уложу детей и приду к тебе. — Мягкое потрепывание по голове, а после Криденс быстро и тихо уходит. Он передвигается, словно тень, не желая быть замеченным. Другие дети, а именно — вся рать существ в чемодане, отпустили «мамочку» быстро. Только негодяй-нюхлер затеял играть с Ньютом в прятки по всему чемодану, никак не отдавая серебрянный концентрат в пробирке, который он где-то нашел. Но, наконец одержав победу над нюхлером не совсем честным «акцио», Саламандер закрыл чемодан, вылез, погасил лампу и направился в комнату своего спутника. Криденс всегда спал на той стороне кровати, что ближе к стене, сжимаясь и тихо сопя во сне. Но сегодня он ждет Ньюта. Он ложится рядом и притягивает мальчика к себе, обнимая. Криденс же утыкается ему в грудь. Саламандер запускает руку ему в начавшие за эти два месяца отрастать волосы. — Что тебе снилось? Юноша начинает рассказывать с рваного вздоха. — Это… Сложно объяснить. Вокруг было темно. Я был в приюте, но других детей не было. Я искал Вас… Тебя. — Он часто сбивается, но Ньют всё говорит ему воспринимать себя, как равного. — Я искал тебя и пытался сбежать, но наткнулся на неё. Меня били ремнем по рукам. По всему телу. А потом на неё накатила ярость и она… Она… Ньют знал, о ком говорит Криденс, произнося «она». Предотвращая его вздрагивания, Ньют тихо шепчет: — Она хотела убить тебя? Тот кивает, опуская взгляд. И чувствует, как его вновь сжимают в нежных объятиях. — Сейчас ты не с ней, Криденс. Ньют пахнет травами, корицей и иногда молоком. Криденс ловит себя на мысли, что именно так его мама и пахла бы, будь она жива. Мама… Криденс вздрагивает. Мама. Её нет. Видения воспоминаний непрошенными гостями встают перед глазами красочной чередой. Холодный пол, жестко впивающийся в спину, когда он пытался защититься. Продуваемые ледяным ветром окна. Голод. Ремень. Вечно саднящие и кровоточащие ладони. Он сжимается в объятиях Ньюта. Подбородок начинает предательски дрожать, глаза мокреть, а в горле встает неприятный ком. Криденс тихо и прерывисто вздыхает, стараясь не заплакать. — Тише, тише. Сейчас ты со мной. — Ньют гладит его, целуя в макушку. Но чутким слухом зоолог ловит тихий всхлип. — Ну, Криденс, почему ты плачешь? Всё же хорошо… И он поднимает взгляд, ища милосердия. Сердце Ньюта болезненно сжимается, когда Криденс поднимает лицо, и он смотрит в эти чудесные заплаканные глаза, исполненные боли. Глаза спасенного им ростка, который скоро расцветет. А Криденсу стыдно за то, что он заплакал, пока ловил исходящее от Ньюта тепло. И речь о тепле душевном — да; физически Ньют, конечно же, довольно теплый, но душа у него была… Как прекрасное солнце летним днем — жарко любящая. Юноша вдруг отчетливо понимает, насколько сильно привязался к Ньюту; насколько сильно трепетал, когда Ньют касался его рук, что-то объясняя и обучая магии; насколько ему было тепло, когда он чувствовал этот запах трав и корицы; насколько обожал его обнимать. И он понимает, что без Ньюта обскури внутри бы уничтожил его. А сейчас там, глубоко в непроглядно-темной, осколчатой и рваной душе Криденса растет что-то другое, совершенно противоположное, теплое и большое, похожее на яркое сияние. Оно переливается тысячей оттенков, но самый главный цвет — спокойная зелень, а самый главный запах у этого сияния — трав и корицы. — Лунный теленочек мой, ну что ты? — Шепот Саламандера заставляет это сияние всколыхнуться. — Ньют… — Криденс обращался к Ньюту по имени очень редко, только в особо важных случаях. — Да? Сердце на секунду предательски замирает, когда он говорит это. Говорит куда-то вниз, словно надеясь, что его не услышат. И хотелось, чтобы не услышали: Криденсу казалось, что от ответа зависела его жизнь. Может, это и было так. — Вы любите меня? Дыхание Ньюта замерло на секунду. Они были два месяца вместе, и всё это время Ньют любовался им, маленьким зверьком, которого он постепенно приручал. Но вот уже на второй месяц он понял, что ему интересен в Криденсе не только обскур, но и человек, и что Ньют ведь совершенно не расстроится, если эта темная редкая сущность исчезнет в его юноше. Но этот вопрос… Ньюту нравилось, как осторожно Криденс касается животных, стараясь не причинить им вреда. Ньюту нравилось, как он был готов изо дня в день старательно-старательно повторять до зубрежки простейшие упражнения для овладения магией, просто потому что ему хотелось быть частью волшебного мира. Ньюту нравилось, как он старается заботиться о нем, делая какие-то совершенно рутинные задачи. Ньюту нравилось, как непонимающе он смотрит на себя в зеркало по утрам. Разве ответ не однозначен, Ньют? Ньюту нравился Криденс. — Да. — Ответ, произнесенный с небольшой паузой, но с абсолютной уверенностью в голосе его личного ангела, заставляет что-то там, внутри юноши, зацвести тысячей райских цветков. И Криденс краснеет. И он трепещуще-нежно целует пальцы Саламандера, заставляя того улыбнуться. Ньют рвано выдыхает и резко целует мальчика, притягивая того к себе за талию. Криденс прикрывает глаза, когда становится будто бы сладко. Криденс счастлив — нужно ли что-то ещё?