Утром

Я несмело улыбаюсь, протискиваясь внутрь транспорта, подгоняемая сзади такими же, как и я, торопящимися пассажирами. Автобус был заполнен, буквально забит людьми, спешащими кто куда. И у меня выбора не было, я тоже торопилась в школу. Я и так чертовски опаздывала, и, чтобы окончательно не опоздать (хотя бы не пропустить и второй урок) пришлось кое-как пытаться протиснуться внутрь. Пришлось, но спустя несколько секунд, я остро пожалела о ранее принятом решении: со всех сторон давили, сдавливали, а ещё какая-то бабулька, вдобавок ко всему, наступила на ногу, да и к бедру, неосторожно обтянутому бежевыми чулками, прижималось нечто холодное в белом целлофановом пакете. Я неловко заёрзала, пытаясь хоть чуть-чуть отодвинуться. Но не получилось, ну никак. — Чего ты дёргаешься? Стой нормально, не шевелись. Я вздрогнула и подняла глаза на говорившего. Это оказалось какая-то бабушка, смотревшая на меня с явно читаемым на её старческом лице неудовольствием. И это ещё она возмущается? Это я должна иметь претензии, но никак не она! Но промолчала. Только губы покусала. — Чего глаза вытаращила? Смотрит она, — фыркнула бабуля. — У вас там что-то холодное, мешает мне, — всё же сказала негромко. — И что дальше? Мясо домой везу. Ты смотри, мешает оно ей. Ишь, фифа какая, — она презрительно скривила губы, сжав их в тонкую полоску, и выразительно закатила глаза. Я тяжело выдохнула, проглатывая волну возмущения, так и рвущуюся выскочить изо рта, и сказать бабке всё, о чём я думаю. И не только. Но воспитание и дань возрасту пересилили. И я, вместо того, чтобы спорить, начала пробираться кое-как вперёд. На очередной остановке люди вышли, и стало чуть поспокойнее, появилось немного свободного пространства, чем я и воспользовалась, поспешив сбежать от скандальной бабули и её мяса. Невольно улыбнулась широко при последней мысли. Губы так и разъезжались в улыбке. И смех и грех, а не утро. И в этот момент я поймала внимательный взгляд парня, подмигнувшего мне. Я смущенно улыбнулась ему, закусила нижнюю губу и поспешила отвернуться, протиснувшись дальше. Парень ничего так, но не знакомиться же в автобусе, блин! Взглянула на наручные часы и не смогла сдержать тихого и разочарованного вздоха: опять, опять, в который уже раз катастрофически опаздываю. Это, видимо, не лечится, ну, в моём случае точно. Сколько раз я уже клятвенно обещала себе перестать опаздывать, а без толку. И, как нарочно, сегодня как раз первым уроком английский, и будет вести его новый учитель. Ну ладно, с английским у меня-то проблем нет, а вот с учителем — могут возникнуть. И наверняка. Уже пол урока прошло, оставалось всего ничего до окончания. А я, вместо того, чтобы там быть, как и все остальные ученики, стою в этом чёртовом автобусе и трясусь на каждой кочке и каждом повороте. Ух, давала я себе зарок не смотреть допоздна сериалы и не зависать в интернете. Но нет. Как итог: полусонная плетусь в школу, буду засыпать чуть ли не на каждом уроке и обещать самой себе прекратить. Но потом всё по кругу. Смотрю допоздна. Просыпаю. Безбожно, просто катастрофически опаздываю. И сегодняшний день не стал исключением для моей дурацкой привычки просыпать всё и вся. Мама смеётся и говорит, что я даже на собственные похороны и то опоздаю. Я тоже смеюсь, но понимаю, что так оно, наверное, и будет. А что? Зная себя, вполне возможно. Вновь взгляд на часы. Ещё пять минут осталось. Зашибись просто. Молодец ты, Инна. Не хватало ещё и ко второму опоздать, а там контрольная и злобная русичка. Шикарный тандем, ничего не скажешь. Мне не то, чтобы далеко добираться до школы, но и не так близко: около получаса, плюс ещё минут пять-десять на то, чтобы дойти непосредственно до самого здания, подняться на этаж, найти нужный кабинет… В общем, не очень весело жить так неблизко, всё-таки, от школы, тем более, учитывая мою «пунктуальность» — это вдвойне неудобно. Но что делать? Приходиться мириться и… и вечно опаздывать. Я вздыхаю и поправляю лямку от рюкзака, что сползла вниз. Вновь очередная остановка, и людей становится ещё больше, они ещё больше давят, и я буквально зажата со всех сторон так, что не то, что двигаться, а и дышать полной грудью тяжело. Чей-то локоть пребольно упирается в ребро, и я безуспешно пытаюсь отодвинуться. В пустую, только оказываюсь ещё больше прижата, и в неудобном положении застываю, стоя одной ногой чуть ли не на цыпочках, на полную стопу встать не удаётся: кто-то стоит сзади, плотно прижатый ко мне. Первое, что я чувствую — это приятный запах мужского парфюма. Слегка холодный и резкий, такое чувство, что с примесью морского бриза. У меня у папы похожий. Я осторожно перевожу взгляд в правую сторону, в бок, и замечаю белоснежно-белый рукав рубашки, чёрные брюки, и широкую, загорелую ладонь, наполовину засунутую в карман. Я вижу только его бок, не всего, а хочется почему-то больше. А вот второе, что я чувствую, заставляет меня до ужаса смутиться и стыдливо опустить глаза в пол, невольно закусив нижнюю губу. Всё-таки уже не маленькая девочка, и понимаю, что такое твёрдое и горячее прижимается мне к бедру. И это полный… писец. Я не знаю куда сбежать от смущения, которое обрушивается на меня. Не сдвинешься, не подвинешься. И приходится мириться, внутренне сгорая от стыда. Но внезапно кое-что другое заставляет меня ещё шире раскрыть глаза и впасть в продолжительный ступор. Что он делает, твою мать? Что он делает?.. Его горячее дыхание обжигает мою шею, он дышит тяжело и шумно выдыхает мне куда-то в сторону правого уха. Я судорожно сглатываю, и всё-таки пробую подвинуться. Но одна его рука обхватывает меня поперек талии и плотно прижимает к себе. Я чувствую спиной горячее мужское тело, и пуговицы я тоже чувствую. — Не двигайся, пожалуйста, — его тихий шёпот-просьба мне на ухо, и губы чуть прикусывают мочку, заставляя от неожиданности резко вздрогнуть и непроизвольно дернуться назад, всё более прижимаясь к нему. Ещё плотнее. Ещё больше. Я бесшумно, но длинно выдыхаю. Щёки горят от стыда, просто алеют. Но к своему ужасу и безмерному, просто нескончаемому стыду, я чувствую, что возбуждаюсь, и мне самой начинает нравиться эта щекотливая ситуация, в которой мы оказались. И я ёрзаю, дёргаю чуть-чуть бёдрами, вжимаясь в него. — Что ты делаешь? Прекрати, — вновь его голос. Тихий, но с такой глубокой и чувственной хрипотцой, что у меня мурашки по телу начинают галопировать от одного его тембра. Я вновь двигаю бёдрами, и с удовольствием слышу его тихий-тихий стон мне на ухо, и рука, что держит меня за талию, сжимается ещё крепче, обхватывает ещё сильнее. — Ну ладно, хочешь поиграть, значит? Будет тебе… игра. Перед последним словом он делает крохотную, но многообещающую паузу, что заставляет меня на несколько секунд задуматься: а правильно ли я всё делаю? И зачем мне заводить, возбуждать, по сути, совершенно незнакомого мне парня в общественном транспорте? Но трусливые мысли тут же улетучиваются, когда его рука ложится мне на бедро, сначала слегка поглаживает, а потом и вовсе пробирается по бедру вверх, задирая и без того короткую юбку. И у меня дыхание перехватывает, да так и замирает в груди, когда его пальцы обводят кромку трусиков, кружат вокруг, гладят по внутренней стороне бедра, но не пытаясь проникнуть внутрь. «Почему?», — так и хочется спросить. Но я молчу. Так же молча сгорая одновременно от жгучего стыда, неловкости и всё больше и больше накатывающего возбуждения. Но вот его рука, лежащая у меня на талии, отпускает меня и поднимается выше. Он медленно, немного неловко (одной-то рукой неудобно, но он на удивление справляется), расстёгивает верхние пуговицы на моей белой блузке. И вновь пристраивает свою руку мне на талию. Обнимает. А левой не прекращает поглаживать меня, обводит кромку кружевных чулок, кружит вокруг трусиков, легонько поглаживая поверх. И я это отчётливо чувствую, ощущаю. И я мимоходом думаю, что хорошо, что надела именно чулки сегодня, а не колготки. Его губы, тёплые и слегка шершавые, легонько касаются открытой ключицы и осторожно ведут вниз. Я стою с широко открытыми глазами, не делая ни малейших попыток его прервать, прекратить всё это, раз и навсегда поставив точку во всём этом разворачивающемся разврате и совращении несовершеннолетних, то есть меня. Мне не хочется думать, что нас может кто-то увидеть, мне вообще сейчас не хочется ни о чём думать. Просто хочется наслаждаться его руками, пусть и незнакомыми, и губами, такими тёплыми и ласковыми, такими нежными. И… И я еле давлю в себе стон, когда чувствую, как его пальцы уже там, касаются внутри. Я резко выдыхаю. Сердце бешено просто колотится в груди, как сумасшедшее, грозя порвать грудную клетку и выскочить, к чертям, наружу. Что он творит? Что он творит?.. — Молодой человек, вы будете выходить? Если нет — дайте другим пройти. Стал тут, не пройти, не подвинуться. — Я вздрагиваю от громкого голоса, прозвучавшего рядом, очень-очень близко с нами, вскидываю глаза на говорившего и ещё больше прижимаюсь к парню, ласкавшему меня. Отодвигаюсь насколько можно в сторону и пропускаю человека, который протискивается как ни в чём не бывало мимо меня. И как не заметил ничего? Может, просто ничего не сказал?.. А возможно и не заметил. Я стояла боком в самом конце салона и упиралась в стенку. Дальше — только улица. Парень позади меня. Он тяжело дышит. Я тоже. Взгляд нечаянно выхватывает время, показанное на часах. И я в ужасе замираю, спохватившись. Твою мать, твою мать!.. Уже не только половина второго урока пронеслась, а я и не заметила как уже давным-давно проехала свою остановку. И это приводит меня в себя, стряхивая лишние мысли, откидывая их в сторону и заставляя, наконец, взять себя в руки. Я вырываюсь, и усердно работая локтями, стараясь не обращать внимания на голос, просивший остановиться меня, пробираюсь вперёд, к выходу. Как раз какая-то остановка, и автобус замирает. И я успеваю в самый последний момент буквально вывалиться из двери. Вся красная, наверняка, я чувствую, как горят щёки, и я вся тоже, кажется, горю. С полурасстёгнутой блузкой на груди, из которой нескромно выглядывает белый кружевной лифчик, задранной юбкой… Наверное, я представляю презабавнейшее зрелище. Но мне не смешно. Кроме того, что я и без того опоздала на целых два урока, и чуть ли не отдалась первому встречному. Боже, Инна, что ты творишь? Что ты творишь? Я достаю из рюкзака карманное зеркальце и смотрю на себя: светло-карие глаза потемнели, горя каким-то шальным блеском, губы все искусаны, а щёки-то, щёки просто пылают как не в себя. Я прикладываю ладони к горячим щекам. Проносящийся мимо автомобиль сигналит, и я резко вскидываю голову. Водитель — молодой парень, мне нахально подмигивает и, оценивающе-раздевающе, скользит взглядом вверх-вниз, вверх и вниз. Я вспыхиваю уже в который раз, одёргиваю юбку, поправляя её, и, спрятав зеркало в сумку, больше ни на что не обращаю внимания, дожидаюсь светофора и бегу на противоположную сторону, чтобы вновь дождаться автобуса, который так далеко завёз меня, и, наконец, спустя столько времени, попасть в школу. *** Кто бы знал, как я буквально хотела провалиться на месте, когда оказалось, что тот парень в автобусе — мой нынешний учитель английского. Студент-практикант, которого я так беззастенчиво пыталась соблазнить тогда в автобусе. Он сам мне рассказал, что это он был, только спустя несколько месяцев. И чего тянул, спрашивается-то? Не знаю. Не имею ни малейшего понятия, хотя и пыталась выяснить. Но всё насмарку. Безуспешно. Он неприступен. Не в пример, как в автобусе было. А возможно, он был и прав? Он пришёл к нам ведь не с начала учебного года, а почти под конец, когда до завершения учёбы оставалось всего пару месяцев. Ведь запрещены отношения между ученицей и учителем, а так… Я заканчиваю школу и всё, я свободна, как птица. Правда, я старалась не думать, что впереди меня ждут вступительные экзамены, экзамены в школе, само поступление и так далее. А сейчас… А сейчас я осторожненько открываю дверь в кабинет нашего нового учителя английского и протискиваюсь внутрь. Он просил зайти к нему после уроков поговорить. Не знаю о чём. Но что-то мне заранее уже не нравится, как предчувствие какое-то в груди нехорошее. Застываю на пороге на несколько секунд. Он сидит за столом, склонив голову вниз, перед ним наверняка очередная тетрадка для проверки по английскому. Как-никак контрольная была. Светло-пшеничного цвета волосы небрежно спадают на лоб, контрастом с волосами — тёмные широкие брови вразлёт и ярко-синие глаза в обрамлении чёрных ресниц. Сногсшибательное сочетание, которое нравится не только мне одной. Я засматриваюсь на него вновь уже в который раз. Он не отрывает взгляд от бумаг, предельно сосредоточенный, кусает тонкие губы с родинкой над верхней губой с левой стороны. Я, тихонько ступая, быстро дохожу до учительского стола, усаживаюсь на самый его краешек, соблазнительно (ну, мне хочется, по крайней мере, чтобы это именно так выглядело) закидываю ногу на ногу. Но долго в таком положении просидеть не получается, и я, вместо того, чтобы вообще слезть и сесть, к примеру, за парту, просто слезаю, облокачиваюсь ягодицами о краешек стола и смотрю на него с улыбкой. Он на удивление молчалив, так же без слов наблюдает за моими попытками усесться на его столе. Только отчего-то хмурит свои выразительные брови. — Эй, не хмурься, — я ласково дотрагиваюсь до складок на его лбу, ласково поглаживаю. Он отстраняется, изворачивается от моей руки. Вздыхает. Отворачивается от меня, и становится спиной, засовывая руки в карманы чёрных брюк, что так идеально просто сидят на нём, и сейчас натягиваются на соблазнительной… кхм, заднице. — Эй, ты чего? Что-то случилось? — игривое настроение тут же пропадает, а беспокойство стремительно занимает его место и теперь нарастает, только крепнет всё больше и больше с каждой, буквально, миллисекундой. Да что твою мать происходит-то сейчас с ним? — Я хочу тебе сообщить, — долгая пауза, во время которой он поворачивается и смотрит на меня предельно серьёзно. — Что ты написала контрольную на два. Я сижу, чуть ли не раскрыв рот от удивления и бесконечного облегчения, в ту же секунду стремительно обрушившегося на меня, и потрясённо хлопаю глазами. — Чего на два-то? — выдавливаю из себя и шумно выдыхаю. С облегчением. Опять эти его шуточки, а я чёрт знает что себе понапридумывала, дура. Накрутила себя. Капец. — Ну-у-у-у, не знаю, — игриво тянет он. — И как вы будете исправлять свою оценку, а, ученица Орлова? — он соблазнительно прикусывает более полную нижнюю губу. Смотрит на меня, а внутри, в его глазах я прямо-таки воочию вижу, как прыгают чертята, задумывая очередную каверзу, и не одну, видимо. Зная его… — Ну, не знаю, — копирую его игривый тон, одёргиваю вниз блузку, приоткрывая вид на ключицы. Ему нравится их целовать почему-то. Расстёгиваю одну верхнюю пуговицу, следующую. Замираю, но оставляю руку у груди. Смотрю на него, вопросительно приподнимая вверх брови. — А что же вы остановились, госпожа Орлова? Продолжайте, мне нравится ваше предложение развития событий. Мне очень нравится. — Глаза его темнеют, он опирается бедром о край своего стола, складывая руки на груди. — Правда? — я, фальшиво смущаясь, тереблю в пальцах пуговицу. Всего лишь одно движение моих пальцев, одна расстёгнутая пуговица, и будет видно, какого цвета на мне нижнее белье. Я нарочито медлю, прикусываю нижнюю губу, пристально следя за его взглядом. И вот пуговица вылетает из своего места, и он еле слышно выдыхает. Мы стоим совсем недалеко друг от друга. Я — у первой парты. Он — прилип к своему столу. Пару шагов, и рядом окажемся. Но никто этого движения не делает. Ну тогда сделаю так, чтобы вперед шагнул он, а не я. Я продолжаю молча вынимать пуговицы из петель. Нечаянно, правда нечаянно, как-то так получается, что я следующим движением роняю рукой свой рюкзак, лежащий на первой парте, и он падает, с грохотом обрушиваясь на пол. Учитель выразительно приподнимает вверх брови. Но ничего не говорит. Только наблюдает. Наблюдаешь значит? Ну ладно. Я коварно решаюсь воспользоваться подкинутой Судьбой ситуацией. Медленно-медленно начинаю наклоняться за своим портфелем, выгибаю немного спину, демонстрируя свою попу в чёрной короткой юбке и бежевых чулках. Я на высоких каблуках, и мне кажется, что это должно выглядеть более чем эффектно. «О да, точно эффектно», — удовлетворённо думаю, когда в ответ моим мыслям, слышу его громкий и длинный выдох. Не один он может соблазнять. — Ой, простите, я такая неуклюжая, — я довольно мурлычу, вновь так же неторопливо принимаю вертикальное положение и кладу рюкзак обратно на парту. — Ты дверь закрыла? — внезапно интересуется, с лёгкой хрипотцой в голосе. — Нет, а надо? — беспечно интересуюсь, изо всех сил сдерживая довольную улыбку, так и рвущуюся вылезти на губах. Он стремительно преодолевает расстояние от нас до двери, щёлкает замком и так же быстро возвращается назад. — К чёрту, к чёрту, — сбивчиво шепчет и следом впивается в мои губы голодным поцелуем. Обхватывает ладонями лицо с обеих сторон, целует жадно, нетерпеливо. Врывается языком в рот, сплетается с моим. «Я тоже очень соскучилась», — хочется сказать мне, но не могу. Рот занят чем-то другим, а точнее кем-то. Он усаживает меня за свой стол, и я крепко обхватываю его за талию ногами, прижимаюсь сильнее; мои руки скользят по его широкой спине, скрытой под белой рубашкой. Я отстраняюсь, тяжело, рвано дыша. Он — тоже. Но тянется вновь за новым поцелуем, легонько приникает к губам, а руки его, тем временем, уже вовсю стаскивают с меня блузку и спускают вниз лямки от лифчика. Склоняет голову и мягко целует губами сквозь кружевную ткань одну грудь, опускает вниз чашечки, и прижимается губами к другой, посасывает легонько, и я выгибаюсь дугой ему навстречу. Тихонько стону, откидывая назад голову. — Тише, девочка, тише. Ты же не хочешь, чтобы нас кто-нибудь услышал? — он также тихонько шепчет, поднимая глаза на меня. А глаза синие-синие, такие любимые. Шальные, с расширенными зрачками. Я заменяю ответ медленным покачиванием головы и закусываю губу, скрывая стон, когда его проворный язык обводит соски, играется с ними, втягивает в рот и покусывает слегка. Другую же грудь он мнёт пальцами, проходится по ней всей ладонью, скользит вверх вниз, касаясь затвердевших сосков. Сжимает в своей руке, а я еле давлю в себе новый стон, что так и рвётся из груди — не сидится ему там, он так и хочет наружу, просится прям, — но я справляюсь с ним. Не хватало ещё, чтобы нас такими застукали, потом проблем наверняка не оберёшься. А это не нужно ни мне, ни ему явно. И я то и дело кусаю припухшие от его поцелуев губы. Его рот отрывается от груди, и он вновь прикасается к моим губам, только в уже более медленном, будто немного ленивом поцелуе, скользит языком по нижней губе, по верхней, не стремясь пока углублять. Играется, дразнит меня, коварный. А его руки тоже времени зря не теряют: массируют груди, сминают, обхватывают и сжимают. Как хорошо, боже. Я стону ему в рот, и он тихонько смеётся и целует уже более напористо, грубо, сильно, долго и глубоко. Он бережно снимает с меня бюстгальтер и откидывает его, не глядя, в сторону. Ощутить его горячее тело мне мешает только одно: его рубашка, с которой я через пару минут с успехом справляюсь, избавляясь от неё, и, теперь уже беспрепятственно, скольжу руками по его подкаченному рельефному телу, глажу голую грудь, прохожусь по сжавшимся соскам, достаю до кубиков на животе, глажу их, не опускаясь ниже. — У меня нет с собой защиты, — он отпускает мои губы, и его хриплый голос заставляет меня посмотреть ему в глаза. Заглянуть в них, чтобы увидеть дикое желание и вопрос. А что он спрашивал? — Что? — переспрашиваю. — Я забыл презервативы, — поджимает в неудовольствии губы, роняет голову на моё плечо, утыкаясь губами куда-то в шею. — Какой ты у меня забывчивый, — улыбаюсь. Неужели это единственная помеха, что не дает нам сейчас согрешить в школьном кабинете? Встаю, глажу его рукой по волосам, пропуская их мягкие непослушные пряди сквозь пальцы. Он ловко перехватывает мою руку, целует легонько пальцы, не сводя с меня потемневших глаз. Проходится влажным языком по всей фаланге и посасывает кончики. «Не знала, что и это может быть моей эрогенной зоной», — думаю, когда прерывисто стону, громко, и он зажимает рукой мой рот. Шутливо грозит пальцем, но глаза при этом смеются. Боже, какой он!.. Я уже сама ловлю его губы в долгом, влажном поцелуе, сплетаемся языками, он проходится языком по нёбу, очерчивает ряд зубов, чтобы потом вновь столкнуться со мной своим языком. И всё не закрывая глаз. Глаза в глаза. Его — ярко-голубые, и мои — светло-карие. Вновь, не прекращая целоваться, подхватывает меня на руки и усаживает за стол, скидывает бумаги. Я мимолётно думаю, что можно было не заморачиваться и усадить меня на парту. Видимо, эта мысль так ясно читается на моём лице, что он легонько целует мои губы и отвечает со смешком: — Всегда хотел сделать это на учительском столе. Я сама не могу сдержать заразительный смех, что громким звуком вырывается из моей груди. — Тихо, тихо, — он шепчет, вновь накрывая своей ладонью мой рот. Я высовываю кончик языка и шаловливо касаюсь его ладони. Он вздрагивает и смотрит на меня слегка удивленно. Не ожидал? Я и сама не ожидала. Хоть это и наш не первый секс, но мне всегда приятны его вот такие маленькие удивления моими поступками. Честно, иногда я и сама от себя не всегда ожидаю их, а выходит удивить этого потрясающего во всех смыслах парня. Моего парня. Вновь его губы на моих. Его руки оглаживают мои плечи, то и дело спускаясь вниз, доставая и до грудей. — Больше не могу, прости, — его горячий шёпот на ухо, кусание за мочку, совсем не больное, но с приятной истомой отозвавшееся у меня внутри. Он проворно стягивает с меня трусики и наконец входит, медленно, тягуче, растягивая, оттягивая момент полного заполнения, чтобы потом войти резко, и на всю длину. Ему так больше нравится, я тоже всеми руками за. Я это успела понять, он — выучить. Он входит до упора и замирает всего на секунду, чтобы потом начать плавно и медленно двигаться во мне. Так медленно, так тягуче, так сладко, неспешно, неторопливо. Я в таком темпе долго не выдерживаю, обхватываю его бёдрами, двигаю тазом навстречу. Он заглядывает мне в глаза, шепчет: — Моей девочке не терпится? Шепчет и проходится языком по губам, не увеличивая темп, а, кажется, ещё больше замедляя. — Твою мать, Олег, давай уже, двигайся. Он негромко смеётся, кусает меня за кожу на шее, присасывается, оставляя алые пятна там. — Так хочу тебя, пожалуйста, — буквально выдыхаю ему прямо в губы, ловя руками за его щёки и удерживая, смотря прямо в синие глаза. — Я так соскучилась. Добавляю ещё тише. — А не будешь больше бросать меня, — хрипловато смеётся, и кусает меня осторожно за нижнюю губу, оттягивая её. — Я и не бросала-а-а-а, ох, — простонала буквально последние буквы, потому что он начинает быстрее двигаться, всё увеличивая, набирая обороты. Я зажмуриваюсь, плотно закрывая веки, и грудью плотно прижимаюсь к его грудной клетке. Хватаюсь за плечи, широкие такие, красивые, цепляюсь за них, но при особенно резких и глубоких толчках, впиваюсь ногтями ему в спину, проезжая по ней, оставляя красные полосы. Он теперь двигается быстро, размашисто, входя в меня и выходя. Я чувствую, что меня накрывает с головой, как всегда с ним. И оргазм облегчающей волной находит буквально через пару секунд, и я утыкаюсь губами ему в плечо, стону его имя чуть ли не на выдохе, и замираю, утыкаясь лбом в его шею. Ещё несколько быстрых толчков, и он тоже кончает, выходя из меня. Тяжело дышит, обхватывает мое тело руками, плотно прижимая к себе. Закрывает наконец глаза. Во время секса он любит смотреть на меня, любит следить за всеми эмоциями на моём лице, и только после этого он позволяет себе прикрыть глаза, зашториться чёрными ресницами и не смотреть. Но ненадолго, на какие-то доли секунды. Я, сижу обессиленная, полностью расслабленная и выжатая. Двигаться совершенно не хочется, но надо. Нужно ещё дойти домой. Как-то. Сижу и счастливо улыбаюсь, смотрю на него, на его красивое лицо с тонкими правильными чертами. Он ловит мой взгляд, довольно усмехаясь, как кот, и я отчего-то смущаюсь, и отвожу глаза в сторону. Внезапный стук в дверь и голос по ту сторону заставляет меня полностью вынырнуть из неги, которая охватила меня после происшедшего, и заставляет встрепенуться, вздрогнуть и превратиться в натянутую струну. — Олег Юрьевич, вы там? Я обхожу школу, а у вас свет горит. — Громко спрашивают, и я узнаю голос нашего школьного охранника. И — о ужас! — он дёргает дверную ручку. Слава богу, что мы закрыли дверь, а точнее Олег не забыл. Умница. Молодец какой у меня. — Всё хорошо, Владимир Викторович, я просто засиделся, проверяя контрольную, скоро буду идти, не волнуйтесь, — чуть запоздало отзывается Олег, и кусает губы. Я вижу, что он едва сдерживает смех, а мне вот, напротив, ой как не смешно. — Точно? У вас всё в порядке? А чего тогда дверь закрыли? Вот неуёмный-то, и чего он никак не успокоится, а? — Чтоб не мешали, Владимир Викторович, всё хорошо, правда, — уже более серьёзно добавляет Олег, поднимая с пола мой лифчик и, валяющиеся здесь же поодаль, трусики, с улыбкой вручая их мне. — Ну ладно, как хотите, — и он, наконец-то, уходит, раздаются громкие шаги, а потом и они стихают. Я сижу, боясь пошевелиться, а Олег — ну представьте себе! — начинает негромко, но заливисто смеяться. — Эй, расслабься, Инн, всё хорошо. Чего ты такая встревоженная. — Да ничего, всё отлично, всё просто замечательно, — я недовольно кривлю губы, всё ещё не до конца отошедшая от случившегося. — Не психуй, всё же хорошо закончилось, — мягко возражает. И всё-то он знает, умный наш. — Ну да, ну да, — скептически киваю я. — Расслабься, сейчас будет самое сложное: выбраться надо как-то отсюда, чтобы наш добросовестный охранник ничего не заметил. О да, это точно задачка нам вырисовалась. Он быстро целует меня в губы и помогает одеться сначала мне, а потом и сам застёгивает молнию на брюках, которые так и не снял в процессе, и натягивает рубашку на себя. Поправляется. Забирает портфель, а я свой рюкзак. И мы, как заправские шпионы, сначала он, а потом и я, выскальзываем за дверь так и незамеченными. Пост охранника пустует, видимо он всё ещё обходит остальные этажи, что нам на руку. Только на улице я могу отдышаться и спокойно выдохнуть. — Ну, пока, — я робко улыбаюсь ему, а потом и вовсе расплываюсь в дурацкой счастливой улыбке. — Куда пока? — изумляется вполне себе искренне, — я тебя домой провожу, время-то позднее. А я не спорю, только довольно улыбаюсь, но перед этим мы сначала быстро покидаем школьный двор, и выходим за его пределы. Завтра ждёт нас новый день. И я точно знаю, что там будет он. Потому что люблю. И он — тоже. Дальше загадывать не хочется. И не буду. Потому что мы вместе. И этого, вполне себе, для нашего общего счастья, достаточно.