Downfall

1

      Устал. Костя сидел за столом. Неудобная спинка обычного, кухонного стула впивалась в позвоночник. Хромированные прутики больно натирали кожу, но он все равно не выпрямился и все сидел, сгорбив спину и положив подбородок на закрытую бутылку «Архыза». Справа гора чашек с недопитым чаем и кофе, тарелка от еды. Вторая, под ней, от бутерброда, с крошками от печенья. Давно надо отнести на кухню, но он все равно сидит неподвижно в свете лампочек белого натяжного потолка, окруженный бледными, неприметными бежевыми стенами. Привычная и любимая обстановка: шкаф с зеркальными дверями, стеллаж, забитый дисками, книгами, рамками с фотографиями; на верхней полке, за темным бурым стеклом - выставка туалетной воды, египетский пергамент на стене, завешанный вип проходками с фестивалей; на другой - несвойственные и почти не вписывающиеся, но кажущиеся еще более родными – плакаты. Темный глянец блестит в электрическом свете. После концертов Костя приносит новые, любовно выбирает место и ляпает на стену, заполняя пространство изображениями агрессивных рокеров. Кровать, почти всегда незастеленная, со сваленными в ком простыней, одеялом, подушкой - сейчас аккуратно накрыта покрывалом. Костя сидит неподвижно. Ему и не нужно поворачиваться, чтобы до мелочей вспомнить всю обстановку. Его голова занята совершенно другими вопросами.       Устал. Как же он от всего устал. От ожидания, беспомощности, одиночества и невозможности поговорить и поделиться хоть с кем-то. Да и смысл делиться - кто поймет? Он сидел в одной позе, глядя в монитор, где красочная анимация воспроизводила по заложенному скрипту движения персонажа в окне игры, но не нажимал на кнопки меню. Руки сжимали пластиковую светло-зеленую бутыль, зубы скрежетали по розовой крышке. Он смотрел вперед, но совершенно не видел того, что перед ним. Думал. Думал Костя в последнее время даже чаще, чем обычно, и не сказал бы, чтобы это занятие ему безумно нравилось, или мысли, приходящие в голову, были слишком радостными.       Соколовский все еще в СИЗО, и сколько еще там проведет, никто не знает. Длань ебаного правосудия может вильнуть и накинуть еще пару месяцев, а потом еще и еще, и сидеть Соколовскому все максимальные два года. А Костя устал ждать. Неизвестность, недосказанность отравляла существование каждый день. Он устал и больше не хотел. Логика, державшаяся до этого времени, уже не спасала, слепая вера отступила. Костя сидел и думал о том, хочет ли он продолжать или хочет ли он сдаться? Хочет.       Как вообще так получилось, как и что к этому привело? Где точка отсчета? Костя вспомнил, что было тогда, когда понял, что накрыло. Он ведь был обычным парнем. Просто немного не таким как все, хотел немного больше, чем другие, грезил полоумными мечтами быть таким же крутым и несгибаемым, как отец и таким же популярным, как Илья Мэддисон. Для этого и пришел на ютуб, и ему понравилось. Все было. Радость, упоение, разочарование от бана первого канала. Чувство повторения после создания второго. Теперь не Прекрасный. Прекрашев. Так даже звучит загадочней. Косте нравилось. Он думал, что все будет, как у всех. Появилась девушка. Красивее, чем у многих. Шестнадцать - хочется жизни, здесь и сейчас.       Костя любит целоваться. Медленно растягивать удовольствие, чувственно-глубоко, нравится слушать легкие, смущенные вздохи. Нравится покалывание в пальцах, замирание в груди от того, что делают что-то неизведанное и чуть-чуть запретное. Нравится, что они делают что-то взрослое, что-то, что не каждому дано в шестнадцать лет. И плевать, что это всего лишь приятно, не сводяще с ума, не сумасшедше, как в фильмах или порнухе со всеми этими стонами и пошлыми охами. Наверняка, позже будет лучше. Когда позже, Костя не задумывался. Пока в ответственный момент просто не смог. Сначала испугался, подумал, что от волнения. Хотя, чего бояться? Они в его комнате, мама с работы вернется еще не скоро, все меры предосторожности соблюдены. Справа лежит, блестя фиолетовой фольгой, презерватив. Он нервничал, смотрел шальными глазами, не знал, что делать. Это же пиздец. Застебут, если узнают. Вместе решили, что просто не сегодня. Надо попробовать еще. И снова провал. Он не верил, истерил, почти плакал. Он не мог быть импотентом. В конце концов, на порнуху всегда вставал. Полина поняла все быстрее, приняла легче и ушла. А Костя остался с осознанием того, что он больше не сможет стать таким, как все, таким как отец. И не смог поверить сразу. Может быть, он просто не до конца понял, плохо пытался, не так и не с той. Были другие, но прислушиваясь к себе, Костя вдруг понял: все, как и тогда. Целоваться приятно, девочки приятные, пахнут вкусно, на ощупь мягкие, на вид красивые и не более.       Впервые ввел запрос на гей-порно, смотрел и морщился от каждого кадра. Закрыл, очистил историю браузера и решил, что не про него, не для него. Он по девочкам, просто время еще не пришло.        А потом встретил другого Костю, он познакомил с Колесником, Прохоровым, взяли в группу. Он-то никогда и не надеялся, что его неумелое бреньканье на гитаре кому-то может понадобиться. Играл для себя, талантом не блистал, так, выступил пару раз в местном ДК с кавером, а тут целая группа. Костя согласился быстро. Артем сразу раскритиковал его любовь к «старому и мертвому року», на место Металлики пришли Аскинги, Энтер Шикари отправились в помойку вместе с нелепыми шортами и сандалиями, и непослушными черными бараньими кудрями. Узкие, похожие на лосины, черные джинсы, кеды, мерчовые майки, длинная выпрямленная челка. Прекрашев больше не угловатый подросток, не задрот в Доту, которому и предложить-то нечего. Полноценный музыкант. Ну да, не самый талантливый, не Бен Брюс, песен сам не пишет, а нули и любой долбоеб долбить умеет. Зато предприимчивый. Еще от бати научился, главное – связи. Костя многих знает, специфика видеоблогинга, Костя умеет договориться, и у Кости есть деньги. Какой студент может похвастаться заработком от двадцати тысяч в месяц?       Он был рад тратить на группу, найти студию, нормального звукаря, чтобы прилично свести дорожку, хорошего клипмейкера для лирик-видео. Для дела не жалко. Группа стала вторым домом, тем более что Колесник открыл совершенно другой мир. До этого Прекрашев считал, что его жизнь насыщенна и замечательна. Но оказалось, все, что у него есть: четыре стены, стол с компьютером и камера напротив завешанной плакатами стены. Он утонул во вписках, всем этом треше и угаре. Чужие квартиры, компании от пятнадцати человек, из которых он знает, дай бог, пять или шесть, дешевое пиво в пластиковых тарах по два с половиной, водка, иногда мажористый вискарь, сигареты. Студенты и школьники не могут позволить себе шиковать, главное не качество, а количество, чтобы упороться в щи. А на утро проснуться в блевотине, бычках, ошурках от семечек с ебалом, исписанным черным маркером и изрисованным неровными хуями. Много орущей, разрывающей перепонки и колонки, не выдерживающих низких басов, музыки, соседей, наряда полиции после одиннадцати, ссоры с бабками, пьяный гогот. Косте все это безумно нравилось, будто вокруг него целый улей пчел, и он один из них, еще более сияющий: басист, видеоблогер с какой-никакой аудиторией.       Снимать видео стало немного лениво, но все же надо. Ютуб приносит деньги, а ему они, ох как нужны. На гитару, на концерты, на вписки, на новый мерч, студию для записи, фотосет. Новый формат, новые контакты. Костя влился в компанию начинающих блогеров: Думкин, Юлик, Механик, Соколовский и он сам. Андеграунд-тусовка. Пафосно, красиво. Одним словом, звучит. Они выделялись, каждый по-своему. На Соколовского он и внимания сразу не обратил. Скучный, занудный, несет чушь на серьезных щах, косит под хайпанувшего популярность Ларина, всклокоченный, в старых ношеных дедовых свитерах. Костя знал его уже не первый год, общались, но ничего особенного. А тут как-то само-собой получилось - после записи ответов на вопросы, пара слов о том, о сем, Костя о группе, Руслан о своем, шутки, смешки. Костя сам не понял, как начал флиртовать, собственно, он всегда флиртовал, так привык - с девушками, иногда с парнями, не замечая, что голос меняется, взгляд искрится, но людей было легче расположить к себе - телки сыпались, как спелые сливы с дерева, а парни становились открытее. Руслан сам по себе был малоразговорчив, почти нелюдим, мог в размышлениях о чем-то так увлечься, что забывал о слушателе. Ходячая википедия. Но постепенно становился более открытым к людям, к Косте. Прекрашев часто шутил, еще чаще на пидорскую, так горячо любимую в кругах блогеров и корщиков тему, не уточняя, что в шутках, как в той пословице, доля правды, если не вся. Соколовский посмеивался, поддерживал и даже подыгрывал. В голове родилась мысль. Почему бы нет? Что это, если не намек?       Они пару раз виделись, когда он ездил в Екатеринбург, общались, разговаривали, не более. Но Косте все больше нравились эти монотонные встречи, разговоры о чем-то, кроме телок, водки, того, что бринги скатились, новый альбом говно, шафор - петух, и денег на реп точку нет. Соколовский выделялся из всех, кого знал Прекрашев и до кого мог дотянуться, непохожий на интересных, но надо признаться, туповатых тюменских корщиков, которых ничего, кроме нытья, бухла и собственных амбиций, ничем неподкрепленных, не интересует. Руслан интересный, обладающий целой прорвой знаний. Он не казался Косте красивым сначала - обычная внешность, темные, торчащие волосы, которые он поправлял каждые пять минут, что дико забавляло; раскосые глаза, за которые его часто путали то с калмыками, то с бурятами, то с казахами; прямой, длинный нос и губы, вечно сложенные в презрительную усмешку над тупорылым быдлом. Тупорылым быдлом для Руслана были все вокруг, просто потому что он знал больше большинства людей в свои двадцать. Он был крупным, ростом с самого Костю и даже чуть-чуть выше, чем уже могли похвастаться немногие, но Прекрашев рядом с ним смотрелся пятнадцатилетним дрищем. И в голове не укладывалось, как у такого задрота может быть такое тело. Сильные руки, широкие плечи, выступающие мышцы грудной клетки и, хоть и под широкими майками и этими мерзкими свитерами не видно, но почему-то была уверенность - плоский и жесткий живот. Костя ловил себя на мысли, что заглядывается все чаще, все чаще пропускает реплики в диалоге, а только, как кот, следит за быстро жестикулирующими ладонями с длинными пальцами и думает совершенно не о моногамности, полигамности, естественности, генетической наследственности и прочей хуйне, вылетающей изо рта заумного Руслана со скоростью пулеметной очереди. Он хотел Соколовского.       Совершенно не так, как телок - это в сравнение не шло. Он даже мурашками покрывался, представляя, что сейчас эти руки остановятся, пересекут разделяющее их пространство, будут гладить, сжимать, царапать. Во что все это может перерасти, он уже знал. Гей-порно с того последнего и единственного раза стояло перед глазами, но сейчас оказаться с Русланом в роли тех парней не виделось такой уж противной идеей. Другой вопрос, что самому Руслану это, скорее всего, не понравится, хотя он постоянно и открыто говорил, что не имеет ничего против геев, лесбиянок и прочих видов сексуальной активности. Никогда не говорил, что сам непротив, но никогда и не говорил – против.       Все получилось само собой, как с Соколовским получалось почти все. Пара бутылок пива, дорогой виски, откуда-то взявшийся кальян, на этом же виски и раскуренный. Лень, расслабленность, сизая поволока дыма, приглушенный свет синих ламп съемной квартиры Руслана. Диван, накрытый синим плюшевым пледом, тихо играющая, создающая атмосферу, но не отвлекающая на себя, музыка. И в центре всего этого они. Пьяный бред, хихиканье в ладони, соприкасающиеся плечи. В голове просто мелькнула мысль, он просто повернулся, просто улыбнулся какой-то невпопад сказанной реплике, просто прикрыл глаза, просто подвинулся поближе, а Руслан не отстранился, просто смотрел на его губы и просто сам наклонился. Глупость, совершенная по-пьяни. Никакой романтики. Они целовались, как сумасшедшие, стучали зубами, кусали губы, и даже такой, неловко-пьяный поцелуй сводил с ума, как в тех самых фильмах. Костя быстро оказался на коленях Руслана, запустил руки в волосы, трясущимися пальцами водил по плечам, шее, сжимал мышцы, до которых мечтал дотронуться так долго, радовался тому, что Соколовский не отставал и сам шарил по его щуплому телу, задирал майку, сжимал задницу в тесных джинсах. Ничего особенного, просто немного осмелел, спустил руки с живота ниже, расстегнул широкие, совершенно немодные джинсы, Руслан просто повторил тоже самое с его собственными. Просто коснулся члена, просто сжал в руке, просто пара знакомых движений вверх-вниз вместе с повторяющим, как в зеркальном отражении, Соколовским. Просто дыхание и негромкие стоны полушепотом, сливающиеся в один вместе с неостанавливающейся музыкой, просто кончил в чужой кулак, ловил чужую сперму в свою руку, упираясь лбом в чужой лоб.       Момент падения и точка невозврата. Бегать от самого себя нет смысла и стоит свыкнуться с очевидной истиной, тем более что она белой, подсыхающей, резко пахнущей жижей растекается по его ладони.       Они были не настолько пьяны, чтобы списать все на одну бутылку виски и пару банок пива. Они были не настолько накурены, чтобы списать все на кальян. Но они это сделали. Точнее, сделал Руслан. Костя видел панику в его глазах, лихорадочную работу мысли, попытку найти всему рациональное объяснение. Наверное, он сам так выглядел в тот далекий день, когда с Рыбой не вышло. Несчастный, осознающий, что с ним что-то не так, что так не должно быть, но не желающий принять реальность и цепляющийся за какие-то мелкие причины, принципы, мораль. Только Костя не был всепонимающей Рыбой. Они поссорились, орали, чуть не подрались. Прекрашев вылетел из квартиры пулей: злой и обиженный. Стоя под козырьком подъезда, вызывая трясущимися руками такси и ими же пытаясь прикурить декабрьской ветреной ночью, думал, что больше никогда не вернется, что Соколовский может идти нахуй, раз такой уебок. И эти мысли казались тогда такими верными. Надо было слушать себя и следовать за этой самой светлой в его голове идеей.

2

      Он вернулся в Тюмень. Опять вписки, водка, лезущие в трусы шкуры. А на душе скребут ебаные кошачьи когти, противно и мерзко, в голове гулким эхом раздаются слова, которыми Соколовский бросался в лицо, называя пидором и шлюхой, решившим завести его на скользкую дорожку. Надо ли уточнять, что после этого они больше не общались. Прекрашев выпустил остатки роликов, в которых был Соколовский, но Руслан упорно избегал общения, а Костя и не настаивал, все еще тая обиду. А потом произошло это. Соколовский завел телку, таскал ее на стримы, сосался в кадре в перископе и говорил, что Прекрашев безнадежно влюбленный в него гей, домогающийся и мечтающий трахнуть. Обидно, но зерно рациональности во всем этом было. Разве что, Костя не мог вспомнить, чтобы он так уж нападал на Соколовского и домогался. В тот вечер, если пропитая память ему не изменяла, а она пока таких сбоев в системе не выдавала, все было по обоюдному, пусть и пьяному, но согласию.       Он думал. Переваривал. Крутил эти слова и так, и эдак, в голове что-то щелкнуло, будто тумблер включился, и зажглись сигнальные огни. Прекрашев не умел сидеть, сложа руки и все пускать на самотек. Все, что требовалось, разыграть спектакль для одного единственного зрителя, и похуй, что зрителей, на самом деле, будет намного больше. Он сам напрашивался.       Морозов. Денис – парень со странностями, бешеным, нечитаемым взглядом, такой же, как у самого Кости, едва различимой речью, съедающей большую часть слогов в слове и превращающей все в кашу, из которой по частям приходилось вычленять отдельные звуки. Слава Морозова шла впереди него самого. Его знали многие, даже те, кто лично никогда в глаза не видел. Звезда вписок и местной кор-тусовки, подрастающая надежда Тюменского андергаунд-движения, а что самое главное – Дэн был на голову отмороженным. Если что-то случалось, что-то, до чего у обычного человека котелок не сварит, то почти со стопроцентной уверенностью можно было сказать, что эту хуйню сотворил Морозов. Спиздил кадку с цветами у соседки, нахуй она ему была нужна, никто не спрашивал, оторвал знак автобусной остановки и принес с собой на вписку, обмотал, как всегда, первым уснувшего Веревкина скотчем вместе с табуреткой, нарисовал усы и хуй на лбу. Все это лишь малый послужной список. Но выбрал его Костя не поэтому. При всей способности Морозова к глупым, даже ебанутым поступкам, идиотом он не был, и в глазах его, наводящих на мысль о психической неуравновешенности, было знакомое чувство. Они сошлись быстро, каждый преследуя свои цели. Костя хотел показать, что ебал мнение Соколовского во все дыры, и он ему нахуй не нужен. Пусть дальше ебется со всякими шмарами. Включал перископ, демонстрировал и продавал гейскую любовь подписчикам. «Сам говорил, что я шлюха и пидор. Вот только в одном ошибся – мне ты нахуй не сдался».       Соколовский отвечал не менее агрессивно, выставляя натуральность, как торт на витрину, подсвеченную лампочками. А потом позвонил. Пьяный, едва соображающий, назвал его сукой и мразью, шлюхой, которую пускают по кругу. Слушать дерьмо, льющееся из него, как из рога изобилия, Костя не хотел, но не сбрасывал. Все слушал, срывающегося практически в истерику пьяного Руслана, не замечавшего, что говорит уже совершенно другое, что лучше бы он никогда не видел Прекрашева, никогда не встречал, никогда не оказывался с ним один на один в ебаной тесной комнате, на ебаном диване и… телефон разрядился. Костя метался по квартире, искал зарядку, клял треклятый айфон, который так не вовремя, когда он столько ждал! Зарядка ползла мучительно медленно, включить аппарат он смог только минут через семь, трясущимися руками нажимал на кнопку звонка, никак не мог попасть, и сенсор срабатывал на других, совершенно не нужных сейчас людях, смсках, информации, прочем, взвинчивающем нервы говне. Наконец, попал, но никто не ответил. Ни во второй, ни в третий раз. Сука! Прекрашев с трудом справился с эмоциями, опустил руку, готовую пустить телефон в свободный полет до противоположной стены. Поднимался гнев, на все и, в первую очередь, на Соколовского, который, как последний уебок, не может принять очевидного и только ноет о несправедливости и обвиняет во всем Прекрашева. Какого хуя смелости хватает только под водкой? И кто после этого конченный пидор? Костя ушел на вписку и устроил грандиозное шоу с феерверками и горячими сценами для радостной публики. «Смотри и радуйся».       Игра продолжалась. До Кости дошли новости, что Руслан подрался. По официальной версии самого Соколовского: отпиздил парень его уже бывшей девушки. По второй официальной версии, того же Руслана, на него напали в его же квартире, поэтому он переехал. По третьей, неофициальной версии уже Прекрашева – Соколовский, набухавшись в щи, позвонив Косте, излив ему душу и услышав в трубке равнодушные гудки, решил найти грушу для битья или стать ей сам. Плохо верилось, но в сказки, которые Соколовский с серьезным, пусть и перекошенным и опухшим после драки, ебалом рассказывал в камеру, не верилось совсем, а в третьей версии было приятное послевкусие. Костя перекатывал ее в уме, и наслаждался триумфом. Руслана ему жалко не было. Он жив, нос не сломан, а если так ловко пиздит на камеру, значит и бояться нечего. Знать, что все произошедшее – следствие их телефонного разговора, который нельзя и разговором-то назвать, скорее пьяный монолог, доведенного до ручки Соколовского, было крайне приятно. Соколовского, который утверждал, что на Прекрашева ему похуй. Мысль так грела в груди, что улыбку с лица Кости никак нельзя было вытравить. Все не просто так.       Нужно всего лишь надавить еще немного. Лед должен тронуться, он чувствовал. Еще пара вбросов, всего-то пара поцелуев на камеру с Морозовым, и похуй, что это всего лишь спектакль для взбешенного Руслана. Они не встречались по-настоящему, а за пределами вписок, Морозов и Прекрашев всего лишь кореша, иногда вместе собирающиеся на реп-точке, и Дэн «не гей», просто без комплексов, хоть с отчаянием в глазах и провожает своего лучшего друга и его девушку, когда те первыми уходят со вписок, редкое появление их на которых уже становилось немалым событием.       Соколовский писал сообщения. Прекрашева не обманешь. За всеми оскорблениями, пренебрежением, унизительными репликами, отлично проглядывалась истинная причина. Соколовский ревновал и вместе с этой ревностью ломал свои абсолютно негейские принципы в сторону Прекрашева. Отрицал и сам же себе доказывал, пытаясь вывести Костю на эмоции, обвинить и выставить ответственным за все. А он ликовал, хоть и обижался, и обвинял в ответ, и слал нахуй, и снова первоклассно играл кого-то другого, какого-то другого Прекрашева, развязного казанову, знатока мужских и женских сердец, раскрепощенного, прожженого и попробовавшего в жизни практически все сексуальные удовольствия. Настоящий Прекрашев сидел тихо и не высовывался, настоящий Прекрашев, который и сексом-то толком ни разу не занимался. И Руслан верил, просто потому что не видел, зациклившись на себе, своих страхах и попытках отрицать очевидное. А Костя не умел, не хотел ждать и давать время на рациональное принятие себя, забывая за игрой, как сам с трудом мог переварить правду и долго, очень долго, просто отворачивался и махал рукой – я не такой. Он хотел всего и сейчас. И он ломал и шел напролом. Получить Соколовского. Баннер, освещенный тысячами прожекторов на пустыре, цель, к которой он шел и не думал о последствиях, средствах и причинах. А стоило бы.       Первый тревожный звонок. Позвонил отец, спросил, как дела, а потом вылил все сразу. Резко, четко, не заботясь и не щадя чувства сына, не прося, а сразу требуя выполнения всего, что на его взгляд было правильным. Убрать фото и видео из интернета, вычистить всю гейщину и пидорасню, расплодившуюся в Костином паблике. Ультиматум. Его сын не должен быть таким, потому что стыдно. Партнеры, друзья, родня. Как смотреть в глаза людям, когда вся Тюмень задает один единственный вопрос: «А Костя твой что, из этих?» Отец не последний человек в городе. Репутация – все: связи, сделки, прибыль, уважение в определенном кругу. И Прекрашев одним неосторожным жестом все это поставил под угрозу. Костя понимал или только пытался сделать вид, что понимает, вот только отказаться, выполнить отцовский наказ и просто «избавиться» уже не мог. Поздно. Он мог сказать правду, встретить гнев открыто, выслушать все и принять, но испугался. Отца Костя любил и уважал, не хотел ссор и просто попытался соврать, объяснить, что все это всего лишь шутка, всего лишь игра для подписчиков, для дела, он нормальный, а все, кто сомневается, конченные идиоты. Отец слушал, внимал, но не понял. Отключил от кредитки, а потом и вовсе перестал общаться. Если сын не хочет вести примерную, правильную жизнь, значит, их пути расходятся. Было плохо, было обидно, когда любимые, важные и дорогие люди отказываются вот так, из-за пустяка. А что было бы, если бы он сказал по-другому, если бы выложил все на духу? Думать об этом сил не осталось.       Вечером с работы пришла мать, Костя слонялся по квартире тенью с огромными кошачьими глазами, и нарастающей паникой в груди. Даже если она говорила с отцом, то вида не подавала, пару раз взглянула внимательно, но ни словом не обмолвилась. И за это он был благодарен, за то, что не сажала за стол с длинным разговором, не плакала, не кричала, не выгоняла из дома. Возможно, просто не знала. Но Костя чувствовал, что для нее нет секретов, да и какая мать не поймет, что сын немного не такой и в свои девятнадцать ее Костя, общительный, обаятельный, красивый мальчик, до сих пор один. Вариант с меняющимися шкурами, проходящими через постель Прекрашева пачками, вариант, который устраивал абсолютно всех друзей, не особо задумывающихся ни над чем, кроме себя и своих проблем, Соколовского, который упорно искал причину и верил каждой истории, вылетевшей изо рта Кости. Этот вариант никаким образом не мог удовлетворить маленькую женщину, знавшую, что ее сын совершенно не такой, видевшую настоящего Костю и принимавшую его таким, какой есть. Детей любят за все, а не частями. В голову приходила мысль, что она, наверняка, тоже не верила, не хотела понимать и принимать, пыталась найти оправдание - просто рано, просто еще молодой, просто глупый - все пройдет, все изменится. И плакала. Но справилась. И почему-то репутация не так пострадала, и связи не убавились, и друзья, половина из которых, общие, никуда не делись. Обида родилась и затаилась. Отец, как и Руслан, решил все свалить на него одного.       Несущественные проблемы, к категории которых была отнесена ссора с отцом, сложена в папку «несрочно» и засунута поглубже в подсознание. К этому можно вернуться позже. Отец никуда не денется, а с Соколовского станется.

3

      И он победил. Руслан сломался. Поздним мартовским вечером. Позвонил и устало, будто разгружал вагоны с песком, сказал, что больше не может, что все это зашло слишком далеко. В голове било набатом, стучало в висках: цель достигнута, приз ваш, заберите и распишитесь. Вот Руслан Соколовский, разбитый, подавленный и у ваших ног. Не настолько, чтобы можно было вытереть их об него. Костя и не собирался. Поехал в Екатеринбург на новую квартиру, не ту, другую, с другим диваном, но накрытую все тем же плюшевым синим пледом, стенами, отражающими все тот же синий свет ламп, создающий какую-то нереальность происходящего. Они опять пили. Костя не отказывался и молчал, когда Руслан вливал в себя, почти без остановки рюмку за рюмкой, привыкший видеть корешей бухими и понимавший, что ему сейчас это необходимо. Его потряхивало, руки дрожали мелко и противно, в груди зияла черная дыра страха. Потому что знал, что сегодня произойдет, знал, зачем приехал. Это сквозило в их нечастых переписках. Руслан отрицал, но все кружилось вокруг этого – он хотел Прекрашева. Не меньше, чем сам Прекрашев хотел Соколовского. Все кружилось, нарастало, копилось, как атомная энергия, в невысказанных словах, умолченных фразах, мыслях, фантазиях и теперь вырвалось наружу. Руслан поставил на табуретку, служившую столиком, пустую рюмку, повернулся, посмотрел мутным взглядом. Долго, прожигающе, будто проверял себя последний раз, а потом протянул руки, такие же трясущиеся, как у самого Кости, хотя причины вряд ли были теми же самыми. Если Костя боялся, но предвкушал, то Соколовский просто боялся. Себя, его, того, что собирался сделать, своей абсурдной смелости.       Они снова целовались, долго и медленно, как будто каждый день до этого проходил именно так, как у престарелых супругов, уставших уже от ежедневных лобызаний. Руслан расслабился, руки уверенно спустились на задницу, как в прошлый раз затянутую в джинсы. Только в этот - все не кончится взаимной дрочкой.       Сердце ухнуло, упало, подскочило, как испуганный заяц, и забилось быстрее. Костя водил руками, гладил, сжимал, кусал губы, ловил и сосал язык с упоением, пока в груди взрывалось, как набухшие кукурузные хлопья. Руслан тянул с него клетчатую рубашку, майку, расстегивал джинсы сам и больше не выказывал никаких признаков страха или паники, коротко вздыхал, когда Костя вел раскрытой ладонью по животу вниз, сжимал поверх домашних треников вставший член, совершенно не стесняясь. Костя смотрел сквозь приоткрытые веки, как Руслан жмурится, хмурится, садится поудобнее, раздвигает ноги, чтобы дать руке больше свободы, и сам задыхался. Воздух вибрировал в дрожащих легких, напряжение спускалось вниз, к собственному члену, который Руслан давно сжимал, давил на нужные точки. Все опять могло закончиться, как в прошлый раз, но Руслан убрал руку, подхватил Костю за пояс, повалил на диван, на тот самый плюшевый плед, стащил джинсы и трусы, кинул на пол, снял с себя майку, отправил в общую кучу.       Стало немного страшно. Теперь никаких сомнений. Костя смотрит круглыми глазами, с трудом сглатывая, застрявший вдруг ком. Страшно, но нет паники. Чувство неизбежности, неотвратимости. Этот страх даже приятен, в каком-то смысле. Руслан разворачивает, заставляя лечь на живот, скрипит диван, когда он тянется за чем-то, что стоит на стеклянном столе с ноутбуком, микрофоном и камерой, установленной на низкий штатив, что-то, что Костя совершенно не заметил, когда входил полтора часа назад, до чего не было никакого дела, пока он пытался справиться с нервозностью. В тишине снова скрипнул диван, когда Руслан вернулся в исходную. «Музыки в этот раз нет», - запоздало мелькнула мысль. Все отлично слышно: и шорох снимаемых штанов, и скрежет открывшейся пластиковой крышки с клапаном и выдавленной на руку смазки. Костя зажмурился. Как-то сразу стало стыдно, вспомнил, как перед отъездом мылся часа два, драл себя мочалкой везде и там. Как-то само решилось, что он поддается, а не наоборот. От неожиданного касания, холодных, скользких от смазки пальцев, он сразу сжался и испуганно замер, задержав дыхание.       - Расслабься, - откуда-то сверху. Руслан сидел между его раздвинутых ног.       Костя пытался следовать совету, успокоиться, вспомнить, что сам этого хотел, добивался, рвался, ссорился с отцом, зарабатывал репутацию главного гея на ютубе, засасывая Морозова на камеру. Отступать некуда. Уйти сейчас - Соколовского он больше не увидит по эту сторону экрана. Выманить его из дома и так стоило невероятных усилий, которые так ничем и не заканчивались. Он глубоко вздохнул, пытаясь поймать разогнавшееся сердце. Палец надавил еще, скользнул внутрь, начал медленно двигаться. Непонятно – нравилось ему это или нет, Руслан, добавил второй. Прошило болью, Костя схватился за плед, вжался в диван, услышал очередное: «Расслабься, я пытаюсь аккуратно».       - И откуда блять, знаешь, как? Ты ж не пидор?       - Прочитал.       Логичный и вполне ожидаемый ответ от Соколовского, даже засмеяться захотелось. Откуда еще задроту псевдоинтеллектуалу знать? Наверняка, перелопатил горы литературы между сообщениями о ничтожности Прекрашева, его сучести и шкурстве. Костя представил, как Руслан внимательно изучает гейские форумы, читает, как лучше, в какой позе, какую смазку и сколько. Только Соколовский, наверняка, уверен, что Прекрашев уже выебан не раз и не два и прошел по кругу у всей тюменской тусовки, а через его анус можно корабли пускать, он даже не заметит. Тогда к чему такие прелюдии? Выебал бы и все - без предисловий.       Руслан надавил, согнул пальцы как-то иначе, и все вылетело, как в трубу и растворилось в этом обжигающем, прошивающем, как пару минут назад боль – удовольствии. Костя дернулся, тревожно дрогнули кудри на голове, он всхлипнул, интуитивно подался навстречу, чтобы получить еще. Услышал довольное хмыкание, пальцы исчезли, снова щелкнул пластик крышки. Руслан упер руку в диван рядом с лицом Прекрашева, член, такой же скользкий, как пальцы, уперся, надавил и медленно скользнул. Больно. Но уже не так обжигающе. Руслан уперся обеими руками в диван, тяжело дышал Косте в затылок, согревая. Вошел глубже. Снова обожгло, уже не болью. Костя охнул, чуть согнул колени, приподнялся, сам насаживаясь, чтобы еще, чтобы также, до искр из глаз. Руслан уткнулся носом в волосы, диван заскрипел, ритмично, в такт, явно неготовый к тому, что на нем происходило. Похуй. Костя ловил движения, раскаленной лавой отдающиеся в паху, стекающие в член, стонал в голос, комкал в кулак плед, просил еще и еще, совершенно не стесняясь, забыв все свои глупые страхи, водил рукой по члену вверх-вниз, в такт движениям Руслана. Его руки по обе стороны от головы тоже комкали плед, нос упирался в его затылок, он дышал с шумом, хватал ртом воздух, покрывался потом, двигался, вбивался, накапливая напряжение, свое и Прекрашева. Плед сжался сильнее, диван скрипнул жалобней, Соколовский задышал громче и чаще, дернулся резче, сильнее. Костя двинул рукой еще пару раз, и кончил, пачкая многострадальный плюшевый плед. Руслан расслабил тело, рухнул, вдавил Костю в диван.       Лежали, не двигаясь, хоть легкие жгло от недостатка воздуха, а ребра ныли от давления нехилого тела сверху. Пьяные, заебанные собственными мыслями, совестью и прочей подобной хуйней. Но удовлетворенные и счастливые. По крайней мере, на ближайшие полчаса.

4

      А потом завертелось, закрутилось. Не было обещаний, клятв, предложений отношений. Просто секс, просто так удобно. Разные города, редкие встречи. Чтобы сдвинуть Соколовского, заставить действовать, приходилось идти на крайние меры. Он все еще пытался отмахнуться, забыться, найти оправдание в не соображающем, пьяном мозге. Костя злился, обижался и делал все, чтобы вывести Руслана из себя, довести до белого каления, до искр из глаз. По-другому не получалось. Соколовский забирал его из Лешиной квартиры, хватал за шкирку и тащил к себе, как медведь в берлогу, пьяного, несущего бред, подливающего масла в огонь Руслановского гнева. И снова скрип дивана, стоны, стреляющее в позвоночник удовольствие. Костя не знал других методов, Руслан на другие не поддавался. Игра все еще продолжалась. Прекрашев все еще не победил, а то был только утешительный приз. Бастион еще не взят, крепость не пала.       Они не были верны друг другу, точнее не был верен Соколовский. Популярность росла, подписчицы писали, предлагали много, были готовы вытворять все, что угодно, лишь бы получить кусочек молодого, перспективного блогера. Руслан не отказывался и пользовался всеми благами, которые предлагала жизнь и канал на ютубе. Прекрашеву же было просто не с кем. Телки все также крутились вокруг, чуть ли не сами прыгали верхом, садились на колени, Костя все также играл роль пресыщенного и уставшего от всей этой ебаной популярности рок-звезду и кумира молодежи. Позволял себя любить, иногда целовать, ставить засосы, отмахивался от особо настойчивых и желающих получить в личное пользование – Прекрашев для всех. Он все также играл перед всеми, и все верили. Никто не хотел присматриваться, а Руслан просто не пытался и верил абсолютно всему, всей той лжи, что так легко слетала с губ Прекрашева, чтобы подковырнуть, задеть, выбить из уверенности в себе. Соколовский бесился, ревновал, продолжал оскорблять, но не пытался остановить.       Сначала было просто забавно, затем получать сообщения о том, что не мог ответить, потому что был в кино с бабами, гулял, трахался, стали задевать. Ревность бурлила. Костя чувствовал, что падает с обрыва, что попал и наебал сам себя. Обиды накапливались, оскорбления задевали, дыра в груди зияла и росла. Костя срывался в истерики, кидал обвинения в ответ, ненавидел, пытался бросить. Жаль, что бросить Соколовского не то же самое, что бросить курить, второе казалось гораздо проще. Он и не заметил, как все резко переменилось, и манипулировал уже не он, а им. Руслан сказал, что ему не нравится, сколько Костя бухает, что заебало видеть его вечно в говно. Костя бросил пить, игнорируя стеб друзей и подписчиков. Прекрашев бросил пить! Прекрашев, чье имя давно стало синонимом водки, и «Хортица» с «Талкой» должны бы ему приплачивать за рекламу. Он наплевал и пил в компании исключительно пиво, и то немного, чтобы соображать. Руслан сказал, что его тошнит от запаха сигарет, что он ненавидит прокуренную одежду, а целоваться с курящими, как жрать дерьмо, настолько мерзкий вкус. Костя смял почти полную пачку «Кэмел» и выбросил в мусорный бак. Прекрашев больше не курит. Бегает по утрам. Ну, подумаешь, бегает всего три дня. Уже достижение. Колесник и Прохоров только со стульев не падали. Костя теперь примерный мальчик. На ночь на вписках не остается, не пьет, не курит. Сидит дома. Пилит видео и часто ездит в Екатеринбург. Костя незлобно отшучивался. Не их дело.       Что-то неуловимо менялось. Незаметно, но сообщения с отмазками о шкурах исчезли, Руслан стал чаще брать трубку, если не мог, говорил, что был занят в офисе, снимал с Игорем, сам приглашал приехать. Он со скрипом, но верил, хотя все еще держался настороженно, остро реагируя на любое проявление сопротивления. Руслан боялся огласки, боялся, что в один совершенно непрекрасный день их спалят, поймают в камеру оголтелые подписчицы, которых стало слишком уж много, и слишком уж активно они начали писать на асфальте их имена, щелкаться на фоне, кидать Прекрашеву в паблик и делать из их отношений культ. Никто не знал и не мог знать, но страх лишал Соколовского рациональности и адекватности, заставляя доходить до маниакальных крайностей. Никакого общения на публике вне интернета, контактов, выходов из дома. Для него ютуб все. Костя на втором месте и должен терпеть.       Прекрашев ревновал. По-глупому. К каналу на ютубе, к другим блогерам, которых Руслан звал на стримы, а ему отказывал, к Монеточке, являвшейся всего лишь проектом, который Соколовский пиарил, зарабатывая на этом деньги. И все же. Почему ей можно приехать в офис на стрим, сидеть в кресле Соколовского и пищать своим заунывным тонким голосом какую-то несуразную чушь, от которой даже у Акра пропало всякое настроение. Ей можно. А Прекрашеву нельзя. И ничего не помогало. Ни слова о том, что это стрим, а Монеточку он должен продвигать, о том, что Прекрашев, наверняка, не удержится и выкинет что-то абсолютно неадекватное. Наверняка. Он даже не отрицал. Выплескивал обиду, слал нахуй, обрывал контакты и делал то, что умел: выворачивал наизнанку нервы, устраивал спектакли, подсовывал Морозова в кадр, зная, что Соколовский заходится в бессильной злобе там, у себя. Костя хотел жертвы, подвига, доказательства своей важности, того, что он не очередная шкура, мелькнувшая в длинном списке очереди Соколовского и всего лишь имевшая вип-проходку в его постель.       Соколовский не вымаливал прощение, не стоял на коленях. Главным образом, потому что никогда не считал себя виноватым. Возможно, иногда перегибал, как сам говорил. Долго пытался достучаться до слишком резко реагировавшего на все Кости, объяснить, почему так лучше, почему его обвинения безосновательны и лишены всякого смысла, что обижаться не на что и так надо. Костя слушал, вникал, соглашался и отпускал. Руслан купил кожанку, когда Костя захотел, но денег не хватало именно на ту, которую выбрал. Руслан нашел хороший тату-салон и мастера, чтобы исправить портак, который Костя набил, чтобы позлить Соколовского, презиравшего такую форму самовыражения. Руслан стал смотреть иначе, звать на несколько дней и проводить время, как обычные парочки: кино, пицца, чипсы, разговоры, тисканье под пледом, сплетеные пальцы. Костя довольно жмурился, когда утром сонный, взлохмаченный Руслан подходил сзади, обнимал, целовал в затылок и замирал так надолго, пока кипел чайник, грелись остатки вчерашней пиццы в микроволновке, а Костя разливал кофе в кружки. Он бы остался и больше не уезжал. Тем более что в Тюмени ничего не осталось.       Все вылилось, как вода из переполненного ведра. Прекрашев хотел больше. Хотел, чтобы с его мнением считались, в конце концов, он вложил в группу никак не меньше других, старался, добивался не меньше Колесника, а где-то может и больше. Да, не писал музыки и текстов. И что? Бесплатная реклама на канале, знакомство с не последними людьми в этой сфере, помощь, хорошая акустика, хорошая студия, тот же клипмейкер, которому платил Костя, хотя решили скинуться все. Он решал больше некоторых. Колесник чувствовал конкуренцию, власть утекала. Его маленькое царство под названием «Роялфейм» переходило другому царю. Костя медленно, но верно отбирал авторитет, его мнение становилось весомей, важнее, с ним больше считались и слушали остальные. Мелкий прыщ, щенок, школьник, который возомнил, что может забрать его детище. То, над чем он столько трудился. Терпение щелкнуло, как тонкий прутик. Слово, второе, третье. Колесник отметал предложения Прекрашева, предлагал прямо противоположные, только, чтобы насолить, выставить идиотом. Костя бесился, ссорился, кричал, пытался объяснить свою правоту. Иногда жестко, иногда не теми словами и проморгал момент. Друзья отвернулись. Прохоров спрашивал, за что он так с ними? С кем с ними? А с ним? Почему никто не спросит, почему так с ним? Что он сделал не так? Мало денег дал, мало договаривался, не с теми людьми, плохую рекламу делал, готовил и собирал аудиторию в сотню тысяч на канале? Выставлял себя идиотом, рекламировал группу, которая вместе не выступала, не репетировала, ни одного сингла не выпустила?       Оставаться в одиночестве обидно и больно. Вера в хорошее, в светлое гасла. Люди предают. Никому нельзя верить. Руслан говорил это давно, когда они были всего лишь знакомыми начинающими видеоблогерами с Сибири. И радовался, совершенно не скрываясь. Тем более что тупые уебки, которые даже простейшие слова пишут с тремя ошибками, явно не ровня Прекрашеву и нечего ему с ними общаться, только подхватит фатальную тупость. Косте хотелось возразить, защитить людей, которые его ни во что не ставили, просто на автомате. И промолчал. Потому что Соколовский на его стороне. Даже, если Прекрашев окажется тысячу раз не прав, он все равно вступится за него.       Последняя ниточка, по которой Костя мог сбежать – порвалась. Сердце билось размеренно и спокойно, но в Тюмени больше было не так, туда не хотелось возвращаться. Приятнее торчать сутками у Леши и ждать, когда позвонит Руслан. Лучше быть запертым в Екатеринбурге, без возможности выйти и наблюдать из окна высотки, заказывать еду на дом, греметь кухонными шкафами на стриме, чтобы все знали - Руслан не один. Лежать рядом на диване, не попадая в кадр, посылать сообщения, и беззвучно смеяться в локоть, когда Соколовский сливается вместе с Айтипедией через полтора часа, вместо обещанных «до победного». Зрители негодуют, обвиняют, поливают матом, кричат: «Кидало!» Просто Руслану не до стрима, просто у них не так много времени, и хочется тратить его друг на друга. Просто жизнь не настолько длинна, чтобы не пользоваться шансами. Костя никогда не думал, что конец наступит так скоро.

5

      Он еще не успел насладиться. Он только вошел во вкус. Но жизнь не ебаная сказка, не бразильский сериал, в котором спустя семьсот двадцать серий наступает долгожданный рай. Жизнь выворачивает, выкручивает руки, сводит с ума похлеще любого наркотика. Руслану взломали почту. Терки Соболева и Ларина задели и его. Костя скролил твиттер, ржал с необработанного видео, заливался и перематывал моменты с задницей в обычных черных боксерах, пока Руслан бесился, снимал опровержение и прожигал его таким взглядом, что лучше убежать и спрятаться, пока не накрыло атомным взрывом. Но Костя оставался на месте, уверенный, что ему ничего не грозит. Пока не наткнулся на письма в Посольства. Прошения. Их было так много, что он даже считать не стал, запнулся на пятом. Война на ютубе – это одно, это смешно, играет на нервах, растут подписчики, несмотря на горы льющегося со всех сторон говна. Война с законом – совершенно другое. Костя знал, что Руслану угрожают, что прийти могут в любой момент. Всего лишь какое-то ебанутое видео в интернете смогло вызвать резонанс такой силы, что Соколовский сам не ожидал. Костя все это знал, видел, Руслан ходил на нервах, искал варианты, пытался что-то сделать, но все равно не понимал желания бросить все и уехать. Другая страна - не соседний город. Другая страна означает, что все закончится. «А как же я?» - слова, как камень, упавший в спокойные чистые воды, взболомутил, поднял ил со дна, и все, что копилось и оседало внутри. Подлое предательство людей, считавшихся когда-то друзьями, сошедшихся с уебком Ерушиным, который решил хайпануть на конфликте, и Соколовский. Значит, Костя не так уж и важен, Прекрашев – разменная монета, то, что можно оставить, забыть и начать новую жизнь с чистого листа там, в другой стране, с другими людьми.       Все смешалось, слилось и вылилось в истерику. Горькое чувство предательства паучьими лапками распространялось по телу. Он не слушал, не хотел понимать. Почему все так? Почему в его жизни, которая еще только-только началась, когда он только-только почувствовал ее вкус, должна превращаться в это? Он не заслужил! И уехал. Руслан написал через пару дней. Сначала пытался дозвониться, но обиженный Прекрашев по заезженному сценарию не брал трубку и не отвечал на длинные письма с объяснениями. Он читал, и в голове раздавалась хорошо поставленная речь Руслана, которой Костя всегда завидовал, он, будто видел, как тот машет руками, пытаясь донести свою мысль через написанные с опечатками слова, складывающиеся в предложения, попытки выставить Костю импульсивным истериком, с чем Прекрашев никогда не соглашался, хотя знал, что слишком часто поддается эмоциям, а потом попросил прощения. Впервые. Костя сам нажал на кнопку звонка, дрожащей рукой поднес трубку к уху и слушал. О том, что Руслан долбоеб, о том, что сейчас трудно, и он не знает, что делать, о том, что Костя нужен, и что ему без него, без Руслана, наверное, было бы лучше, но он все равно не хочет его терять. Он был пьян, Костя слышал, как тянутся слова, как он нервно и тяжело дышит, и не мог вымолвить ни слова, комкая в руке одеяло, слушая исповедь не останавливающегося Руслана, выкладывающего все, как на духу. И про то, что позвал подписчицу и про то, что набухался и даже хотел ее трахнуть, но не смог из-за Кости, который точно не простит и не вернется. Надо было отказаться и не верить. Надо было забыть и вычеркнуть из памяти. Много чего было надо, но когда Прекрашев поступал так, как правильно, а не так, как хочется?       Игра закончилась. Соколовский арестован. Костя в оцепенении читает статьи, смотрит фото с задержания и не верит в происходящее. Плохо. Ни есть, ни пить, ни спать. Он заходится в бессильных рыданиях, плачет, утирает слезы трясущимися руками, задыхается от внезапно накрывшего приступа, как в детстве, в груди рвет и болит неровно, будто с перерывами бьющееся сердце. Вина давит на виски. Он сам всего каких-то пару дней назад, заходясь в гневе и обиде, хотел этого. Пусть лучше посадят, чем Руслан уедет и бросит его. Всего одна мысль, возникшая быстро и так же быстро исчезнувшая, давила бетонной плитой. Некому сказать, некому пожаловаться. Никто не скажет: «Все будет хорошо», - а Костя не знает, куда от этого деться. Мать поднимается на шум, хочет отругать за то, что так поздно, а он опять засиделся в своем интернете, и останавливается на пороге. На губах замирает тревожное: «Что случилось?» - и теряется в том, что сейчас не до вопросов, не до этого. Заставляет выпить валерьянки, обнимает, гладит трясущуюся спину, и говорит: «Все будет хорошо». Он все равно не спит всю ночь, пытается отвлечься, потому что читать, перечитывать, листать предложку, чекать личные сообщения с репостами плохих новостей больше нет никаких сил.       Дни смешались и превратились в череду ожидания новой информации, бессилия и медленно гаснущей надежды. Костя не может защитить, не может помочь, не может пойти в суд. Он тень в жизни Соколовского. Все, что ему дано – наблюдать издалека и делать вид, что Руслан – никто, просто очередной блогер, с которым он пересекался пару раз на мероприятиях. Немного легче, когда Соколовского отпускают под домашний арест. Надзор несильный. Всего лишь браслет на ноге, стационарный телефон и инспектор, посещающий и проверяющий соблюдение условий приговора. У Руслана есть телефон, сим-карта и бесконечная прорва времени. Они переписываются ночами, и жить становится легче, а будущее не кажется таким до ужаса безысходным. Руслан обещает, что в ноябре все закончится, строит планы, предлагает переехать в один город, и Костя не знает, на какую стену залезть от распирающей радости, ищет гитариста, работает над роликами, копит деньги, которые теперь уж точно понадобятся.       Вторая волна накрывает, не дав насладится чувством триумфа. Соколовского никто не собирался отпускать так рано и так легко. Новый срок. В СИЗО до конца января. Костя просматривает видео-интервью и удаляет репосты со страницы. Каждое слово о любимой девушке, как ножом по открытой ране. Больно и обидно. Кто она? И так ли это на самом деле? Руслан и правда вел двойную игру: любовь с девушкой и секс с Прекрашевым? Удобно. Перематывал и смотрел снова, не замечая взглядов и одобрительных кивков адвокатов, заученной, поставленной для публики речи, совершенно не менявшихся интонаций, забыв о странных совпадениях и появлении той самой девушки практически нос к носу с инспектором, о странном игнорировании ей же суда, на котором должна присутствовать. Соколовский не свяжется, не объяснит, не натолкнет на логичные выводы, а свои Костя уже сделал. Ему надоело.       Он сидел, кусая крышку бутылки «Архыза» и думал, что пора что-то менять. Менять свою жизнь так, чтобы больше никогда не видеть Соколовского с его вечными объяснениями, враньем и попытками выставить себя правым в любой ситуации. Пусть остается со своей «любимой девушкой», которая пишет письма, носит еду, страдает и переживает за него. Он устал. Устал просыпаться ночами, устал притворяться и ждать того, чего никогда не будет.

6

      Москва, как большой улей наполненный рабочими пчелами: все снуют туда-сюда, по своим очень срочным и важным делам, - и, в отличие от маленьких городов, таких, как Тюмень, никогда не спит - ни в субботу, ни в понедельник. Костя переехал в декабре, собрал вещи в сумку, запаковал компьютер, камеру и гитару - все переслал службой доставки. Закрутилось-завертелось. В Москве не до сторонних мыслей. Поиск жилья, новые знакомства, новые связи, совместки, концерты, рекламщики. Столько возможностей, успевай хватать. Он и хватал, забивая время, чтобы оставалось как можно меньше, уставал до такой степени, чтобы мыслей не оставалось, чтобы, падая на разложенный в маленькой студии на окраине диван, просто отрубаться, как выдернутый кабель из розетки. Никаких снов.       Про Соколовского не забывалось, но он научился отодвигать это на второй план, отшучиваться и быстро переводить тему, если в кругу блогеров поднималось обсуждение выпавшей на долю Руслана показательной порки. Костя слушал, чаще молча, понимая, что на самом деле Руслана никому не жалко, никто ему не сочувствует. Им всем просто страшно за собственную шкуру. Если Соколовскому дадут реальный срок, то кто сказал, что его завтра же не дадут Поперечному с его любовью к резким высказываниям или тому же, чистенькому и не запятнавшему себя Усачеву с его старым шоу? Все они всего лишь люди, которые думают о своей безопасности. Их нельзя винить, но в Прекрашеве бурлило с трудом подавляемое негодование. Потому что вся их бравада – пустой треп. Каждый: Хованский, Ларин, Соболев, - стоит только почувствовать опасность - удалят видео, откажутся от своих слов и принесут публичные извинения, махнув рукой на репутацию, на мнение подписчиков и отвернутся от Соколовского.       Руслан не отступал. Да, ему было страшно, и как никто, Прекрашев знал, как он нервничает, трясется и совершенно не хочет садиться в тюрьму. Соколовский, как и все, хотел жить, тем более что перед ним начало открываться столько возможностей. Но он не удалил ролики при первом тревожном звонке. А ведь мог. Все, что нужно было сделать: стереть пару видео, возможно больше, и продолжать жить. Назовут трусом, ссыклом, подписчики будут уходить. Но ведь это лучше, чем гнить в камере с наркоманами, ворами и прочим маргинальным сбродом. Костя ненавидел это фатальное упрямство до дрожи, спорил: «Удали. Че ты держишься за эту хуйню? Снимешь другое», - понимал, что вряд ли смог полюбить какого-то другого Руслана. И ненавидел уже себя. Потому что ничего не получалось.       Считал, что в потоке людей, хотевших Прекрашева, в огромном, словно муравейник, городе, кишевшем людьми, сможет найти замену. Появилась новая компания, новая группа, записанный сингл, успешно развивающийся канал, налаживающаяся жизнь. Торопиться некуда. Все придет само, как в прошлый раз, придет, заявится, вцепится когтями и не отпустит. И никто не выдерживал сравнения с Соколовским: не тот взгляд, поворот головы, рост, голос, речь. Слишком тупой, слишком скучный, слишком не такой. В голове будто сидел Руслан и критиковал каждого, кто встречался Косте и был мало-мальски, хотя бы чуточку, интересен: «И вот ЭТО ты считаешь достойным?» Достойных не было, месяцы тянулись, и Прекрашев оставался один на один с воспоминаниями и мыслями о том, что пора лечиться.       В марте, наконец-то, прошел суд над Соколовским. Приговор на радость – мягкий: штраф и обязательство удалить некоторые ролики с канала. Прекрашев ходил из угла в угол, метался по квартире, пытаясь успокоиться, не нервничать, а главное – не ждать. Легкие давило, воздуха не хватало, он курил сигареты, одну за другой, не выпускал телефон из рук, презирая сам себя, и продолжал надеяться. Раньше всегда было так: он убегал – Руслан возвращал обратно. Телефон молчал. Ни звонка, ни сообщения. Он думал, что уже давно пережил, переступил ту черту, когда есть дело, когда не все равно, и ошибся по всем фронтам, в очередной раз наебав сам себя. Руслан не появится, не приедет, не позвонит, не попросит вернуться. На этот раз, все действительно закончилось – игра проиграна. Победитель – Руслан Соколовский. Все, что остается Прекрашеву – пустота и отчаяние.       Свыкся, успокоился. Жизнь не стоит на месте и требует внимания. Рядом всегда Андрей. Помогал искать квартиру, ходил на концерты, вместе бухали, часто мелькали в видео. Андрей хороший, приятный и удобный. Плевать, что все эти описания совершенно не нравились Косте, такой оценки недостаточно - он не привык к полумерам. Если любить, то до дотла, до треска, до взрывов. Андрей милый и добрый, внимательный к просьбам, мягкий в общении, почти всегда соглашается и прогибается. Потому что Костя ему нравится, и он хочет понравиться в ответ. Костя знает, чувствует, когда просто дружеская симпатия перерастает во что-то большее. Андрей натурал, но не прочь попробовать. Андрей ведет себя, как настоящий галантный мужчина. Бесит и смешит одновременно, когда он пытается заплатить за его пиво, зовет в кино и делает все эти совершенно натуральные вещи, забывая, что Костя не девушка, и ему не нужны цветы и прочая поебота. Костя - мужчина, хоть носит волосы длиннее пацанской полусантиметровой нормы, узкие джинсы, длинные, похожие на платья майки и рубашки, моется несколько раз в день, вкусно пахнет парфюмом, выпрямляет челку и бреет не только козлячью поросль под подбородком. Он не телка, и стандартная мишура только портит атмосферу. Но Костя хочет попробовать. В конце концов, от Андрея не тянет блевать, хоть и трудно себе представить, как все это будет выглядеть.       Панда намекал уже ни один раз, Костя делал вид, что не понимает, а потом просто остался подольше. Пиво, приглушенный кор в колонках. Они поцеловались. Костя думал, что должно сработать, все-таки Андрей был ему ближе, чем остальные знакомые. Это было. И было никак. Будто пил воду, когда желудок уже полный, но надо допить, а вылить жалко. Он отодвинулся, сказал, что это, наверное, не для него и ушел. Андрей долго объяснял в сообщениях, просил прощения и обещал, что такое не повторится, он просто не знает, что на него нашло. Костя не ответил, убрал телефон в карман и посмотрел на ночное, затянутое тучами небо. На него тоже нашло. Нашло и не отпускало вот уже больше года. Соколовский говорил, что любовь – всего лишь набор химических элементов, выброс эндорфинов и все эти восторженные вздохи и зуд на кончиках пальцев – имеют свой срок годности. И когда уже он выветрится из него, разожмет свои пальцы и даст жить свободно?       Костя забил и занялся более важными проблемами – есть группа, которую надо продвигать, контент, который нужно делать и повышать планку качества. Хотелось клип, а это стоит больших денег. Денег, которых Костя еще не заработал. На остальных надежды мало – студенты, да еще музыканты, бабло, если и появляется, то не задерживается в руках надолго, а отбирать он не привык, лучше влиться одному, тем более что он теперь лидер и фронтмен. Соколовский снова в строю, снова снимает, стримит. Зарабатывает почти растерянную аудиторию. Костя не смотрел его ролики, не открывал канал, отписался от паблика. Но новости через блогерскую сеть всегда доходили. У него все хорошо, правда девушка, как говорят, оказалась шкурой, поехавшей фанаткой, которая решила, что Соколовский теперь принадлежит ей. Костя сглатывал ком, но молчал и запрещал себе думать. Эта история больше не про них, ему неинтересно.

7

      Намечался видфест. Много людей, толпы школьников, музыка, еда, блогеры в вип-зоне. От количества народа кружилась голова, было душно и хотелось выйти. Костя думал, что будет труднее, но в огромном помещении всегда удавалось отойти, спрятаться, сделать вид, будто увидел что-то чрезвычайно интересное и обходить Соколовского стороной, следить взглядом, знать, где находится и сохранять дистанцию. План идеальный и сработал в первый день превосходно. Руслан и сам будто не искал встречи, ни разу не поднял взгляд, стоял и смеялся в компании Рэнделла, Совергона и Игоря, жестикулировал и рассказывал, очередную заунывную историю, судя по лицам слушателей. Похудел, возмужал. Костя наблюдал с другого угла, мял края рубашки, почти не слушая, что бубнит рядом Андрей, который не особо хотел идти, но Прекрашев вцепился мертвой хваткой и не дал шанса придумать отмазку. Так спокойнее, есть якорь, который держит и не дает поддаться на уговоры собственного «Я». Они чужие, незачем бередить старые раны и делать себе еще хуже.       Что-то сдвинулось, как тектоническая плита, сделало круг, и Прекрашев не заметил, как в небольшую компанию курильщиков на улице вклинился Соколовский. Просто вышел что-то сказать Юлику, просто остался, когда остановила с вопросом Реш, просто шутили, просто смеялись, а Костя замер и проглотил язык, глядя огромными глазами и не зная, куда бежать. Юлик и Тушенцов ушли, Рэнделл и Совергон фоткались с подписчиками, Реш смеялась уже в другой компании, они стояли вдвоем, молча, мрачно, глядя на заплеванный асфальт под ногами.       - Как жизнь? – Руслан справился первым, посмотрел, улыбнулся, как улыбался всем вокруг.       - Охуенно. – Костя неопределенно махнул рукой, сбрасывая пепел, поднес сигарету, затянулся, надеясь, что Руслан не заметит, как мелко дрожат губы, не услышит, как бешено стучит заполошенное сердце и, кажется, даже колет. - Лучше, чем была.       Слова полились сами - одно за другим, и Прекрашев снова рассказывал небылицы о том, как потрясающа и великолепна московская бытность, о том, что развлечений пруд-пруди, куча телок, устраивающих бои без правил, чтобы определить, которая сегодня проведет ночь в постели кумира молодежи; водка на любой вкус, бабло – греби лопатой, и он невероятно счастлив. Играть на удивление легко, главное не смотреть в глаза, не поворачиваться на короткие смешки и скрыться быстрее, чем Соколовский скажет: «Не пизди». Руслан не останавливал, а Костя бежал вперед, прятался в общем зале и не заходил в вип-зону до самого конца, пока после закрытия в пустующем зале Усачев не позвал всех на афтер-пати. Он не хотел идти, пытался отмазаться, сослаться на головную боль, усталость, но никто не слушал. Андрей сел рядом в ресторане, принес пиво, что-то опять рассказывал, а Костя сидел, как будто кол проглотил, и почти не пил. Соколовский – напротив, смотрел на Костю каждую минуту, расслабленный, тихо что-то говорящий близко наклонившемуся к нему Совергону.       Он сидел, как на иголках, вертел головой, листал новости в вк, и опускал голову все ниже, пока Руслан не сделал знак, молча указывая на выход. Костя тут же вскочил и направился к двери, уверяя себя, что его тянет вовсе не Соколовский, а духота, желание курить и ебаная попса, долбящая в уши. На крыльце, кружком вокруг урны, столпились блогеры, все еще находившие темы для разговора, веселые, пьяные, немного уставшие, но довольные. Костя свернул за угол, подальше от глаз, туда, где никого не было, а музыка и смех раздавались в стороне. Руслан встал рядом, не касаясь стены, наблюдал, как он закуривает, затягивается, выпускает в ночной воздух дым. Молчали, смотрели перед собой, в черное, густое небо. В груди щемило, и легкие под ребрами все никак не могли расправиться и вздохнуть полной грудью.       - Ты с этим? – Руслан мотнул головой с пренебрежением, будто тратить на Андрея лишнее слово слишком много чести.       Сигарета остановилась на полпути, Костя поднял голову, посмотрел на Соколовского, на его напряженное серьезное лицо, в глаза, вобравшие ночные тени. Надо было сказать: «Да», - и все проблемы сразу стали бы решены. Он бы развернулся, ушел и оставил Прекрашева в покое навсегда.       - Нет. Просто друг. – Костя сощурился, все-таки затянулся, выдохнул, ежась от майской прохлады. Давно не чувствовал, как обида поднимается откуда-то изнутри, пробирается по позвоночнику, сжимает горло и толкает на безрассудство. Он ляпнул прежде, чем успел остановить бегущие мысли. – Заботу решил проявить? Интересно, с кем я теперь трахаюсь?       Руслан усмехнулся, протянул руку, отнял сигарету, кинул под ноги и притянул ошарашенного таким своеволием Прекрашева за затылок к себе. Целовались жадно, комкая одежду, хватая за волосы. Костя рвано вздыхал, боялся отодвинуться, цеплялся за шею, гладил ежик волос, который Руслан так и оставил после СИЗО. Пальцы Руслана поднимали майку, лезли в задние карманы джинс, прижимали, тянули на себя, теснее и ближе – и уже плевать на остывший воздух, на гогот за углом, музыку из открытых дверей, лишь бы не заканчивалось, лишь бы напряжение, дрожащее в груди, росло.       - Пойдем, - Руслан отстранился, крепко схватил за руку, потянул обратно в ресторан. Костя тряпичной куклой послушно шел следом. В голове - как в опустевшем после выброса радиации городе.       В общем зале вовсю продолжалось веселье: Усачев с компанией прыгали под «Руки вверх!», вспоминая семнадцатилетнюю юность, Совергон медленно сползал под стол, перебрав вискаря, только что докурившая группа замерла в дверях, продолжая делиться захватывающими историями, которые оказались длиннее выкуренной сигареты. Руслан схватил со стула Костину куртку и сумку, кинул Игорю, чтобы не ждал и пошел к выходу.       - Кость, домой? – Андрей появился неожиданно с полупустым стаканом пива. Смерил взглядом Руслана, с зажатой в одной руке кожанкой и сумкой, в другой – рукой Прекрашева. – Давай вместе, я тоже собирался.       - Он со мной. – Руслан не церемонился, прошел мимо, потянул Костю, не проявлявшего никакого интереса к окружающей обстановке, смотрящего вокруг широко открытыми глазами, за собой.       Ехали молча, глядя каждый в свое окно, и не верилось, что он опять готов наступить на те же самые грабли. Снова окунуться в водоворот, из которого в этот раз уже вряд ли получится выплыть. И все же в груди не разверзлась пропасть, было тепло и спокойно, будто так и надо, и нет ничего в этом мире более правильного, чем сидящий справа Соколовский, который едет в его квартиру посреди ночи, смотрит в окно и сжимает его сумку и куртку. Руслан сам открыл, как будто не в гости, а к себе домой, пропустил Костю вперед, хлопнул дверью, включил свет, сориентировавшись мгновенно. Окинул взглядом простенькую студию: кухню с раковиной, заваленной тарелками, кастрюлю на плите с закрытой крышкой, холодильник, пустой маленький квадратный стол с двумя стульями, угловой разложенный диван со сваленным в кучу одеялом и подушкой, привычный набор коричнево-синего постельного белья, стул, компьютер, стену с плакатами, гитару и комбик в углу. Прекрашев кочевал вместе с привычными вещами, создавая свой обыденный пейзаж и окружая тем, что нравилось.       Разулись, прошли в комнату, Руслан кинул куртку и сумку, которые до сих пор не выпустил из рук, на стул. Костя наблюдал молча, вспоминая, сколько раз представлял сцену, когда Соколовский будет здесь, и ни разу не подумал именно о таком исходе. В своих фантазиях Прекрашев много говорил, бил словами, показывая насколько самодостаточный, самостоятельный и великолепный, что Соколовский сразу понимал, какое сокровище упустил и умолял вернуться. В фантазиях Кости все было по-другому, он был на коне. В реальности штурвал всегда у Руслана. Он подошел почти вплотную, заглянул в огромные, следившие за ним, глаза, хмыкнул, состроив свою самую самодовольную улыбку и снова, как на улице, притянул к себе за затылок. Целовались медленно, почти лениво, глубоко проникая языком, закусывая губы, шумно вздыхая, отрываясь на долю секунды и снова, будто ныряя в омут. Легкие скручивало от нехватки воздуха, голова кружилась, напряжение, рождавшееся в груди, спускалось и оседало в паху.       Руслан скинул мантию на пол, снял майку и с себя, и с Прекрашева, потянул на диван. Кусал шею, засасывая кожу, оставляя налитые кровью засосы, довольно улыбался, разглядывая вздыхающего и вздрагивающего от каждого движения Костю, целовал чувствительные соски, шрам, скрытый под перьями черного ворона на правом плече. Тянулся руками к выпирающему, зажатому тесными джинсами члену. Остро и ярко, совсем не так, как он помнил. Дрочка не дает таких ощущений, Костя всхлипывал громко, поднимался навстречу крепко сжимающей, двигающейся по члену ладони, тянулся к Руслану, чтобы дотронуться, сделать то же самое, чтобы жгло и сжималось также.       - Где? – Руслан не спрашивал, есть или нет, уверенный на сто процентов.       - В столе.       Соколовский поднялся, пошарил по ящикам, вернулся с тюбиком. Костя закрыл красное лицо руками – стыдно признаваться, зачем он ему нужен, если партнера все равно нет. Руслан не спрашивал, положил рядом, стянул джинсы с них обоих, разжал сцепленные ладони, снова глубоко целуя, отвлекая от мыслей, проводя рукой между раздвинутых ног, массируя сжатые мышцы. Щелкнула крышка, Руслан провел холодными пальцами, размазывая смазку, подхватил под колени. Член уперся, надавил и вошел почти полностью. Боль резанула и сразу стихла, Костя запрокинул голову, вздыхая громко и жалобно, впиваясь пальцами в простыню, стонал в такт движениям, ловил рваные поцелуи, вырывающие весь воздух из легких. Удовольствие жгло внутри, сводило пальцы до судорог, хватало за горло, заставляя сипеть и стонать, просить еще, жестче, быстрее. Руслан вбивался резко, то ускоряясь, то замедляя темп, целовал закрытые веки, кусал губы, дышал у самого уха, двигал крепко сжатыми пальцами по члену. Оргазм накрыл мощной волной, выплескиваясь горячей спермой на живот. Руслан толкнулся еще пару раз, и кончил, целуя раскрытые губы.

8

      Утро началось ломотой во всем теле, желанием зарыться поглубже в одеяло и больше никогда не вставать. Костя перевернулся на другой бок, поправил подушку, сладко вздохнул и сразу все вспомнил. Вчерашний вечер, внезапный поцелуй за углом ресторана, Соколовского, так по-свойски расхаживающего по его квартире, устало улыбающегося, еле разлепляющего глаза после третьего круга и засыпающего рядом. Место на диване оказалось пусто, простыня смята и холодна. Тревога тут же пробежала вверх по позвоночнику и засела в голове: ушел. Костя сел, потер сонные глаза, сощурился от яркого, нещадно светящего в окно солнца и огляделся. Одежда кучами валялась на полу: две пары джинс, сплетённые штанинами, трусы, майки, где-то в стороне мантия, носки, две пары кед у порога. Значит, не померещилось и еще рано идти с чистосердечным и сдаваться в руки медбратьев. В ванной шумела вода, а это значит, Руслан не сбежал, обмотавшись простыней, и можно перестать беспокоиться.       В голове гудело, горло пересохло, как от похмелья. Костя встал, поморщился, растер затекшую поясницу. Из зеркальной двери шкафа на него смотрел какой-то совершенно непохожий на него Прекрашев: воронье гнездо спутанных кудрей на голове; опухшие ото сна, сытые и довольные, словно у кота, налакавшегося хозяйской сметаны, глаза; пунцовые дорожки засосов от шеи вниз, по груди, прямо под вороньими крыльями, на ребрах; жесткая корочка засохшей спермы на животе. Он поморщился, поскреб пальцем. Ночью уже не было сил идти в душ, уснул прямо так, утершись наспех кухонным полотенцем, лежавшим на подлокотнике дивана еще с четверга. И во всем этом не было абсолютно ничего такого, ярких, сбивающих с ног эмоций, шока, удивления. Просто будто что-то встало на место, там, где и должно быть, как дырка в кирпичной кладке – последний брусок занял свой паз, стало тепло и уютно. Дома. Так, как должно быть.       Вода перестала шуметь, Костя замер, оглянулся, в спешке натянул домашние шорты, висевшие на спинке стула. Дверь открылась и явила миру и Прекрашеву, замершему настороженным сусликом, готовым сбежать – Соколовского, чистого, распаренного, с завязанным на поясе полотенцем, с такими же огромными и кровавыми засосами по всему телу.       - Я твою бритву взял. И щетку.       Пауза - длинная, тягучая, как патока, создающая неловкость, желание убежать и спрятаться там, где никто не найдет. Костя поддался ему незамедлительно - протиснулся мимо и сбежал в ванную.       Руслан ждал, крутясь на стуле за компьютерным столом, переписываясь с кем-то по телефону. Даже удивляло, насколько естественно он смотрелся в этой квартире, кажется, намного естественнее самого Кости. Он уже оделся, мантия по-хозяйски свисала со спинки дивана рядом с джинсами и рубашкой Прекрашева, носки все такой же кучей рядом с Костиными – композиция современного искусства. На звук открывшейся двери Соколовский поднял голову и убрал телефон, пристально глядя на Прекрашева, следя за тем, как тот шлепает босыми ногами по полу, вешает мокрое полотенце на спинку кухонного стула, отбрасывает в сторону край одеяла и садится на диван.       В голове целый ворох мыслей, одна перегоняет другую, хочет быстрее вылиться в слова. Все смешалось, спуталось, и он совершенно не знает с чего начать. Что будет правильней? Прекрашев не умеет вести конструктивные беседы с Русланом, когда дело касается чего-то настолько важного, как отношения, чаще просто срывается, злится, обижается и спорит. Молчание накаляет атмосферу, лишает спокойствия и равновесия, хочется встать, загреметь тарелками, сделать хоть что-нибудь, но не слышать сводящую с ума тишину, молчавшую и одновременно говорившую тысячей голосов в голове.       - Почему ты не позвонил? – Время светских бесед закончилось. Костя сказал первое и самое важное. То, что мучило и съедало его по кусочку каждый новый день.       - А ты? – Руслан смотрел прямо, откинувшись на спинку стула, сложив руки на груди. По лицу понятно - у него есть, что сказать и ответить, и сказанное совершенно не понравится Прекрашеву. – Кинуть меня решил. В Москву съебался, чтобы подальше. Ждать устал, наверное.       - Да. Устал. – Просипел Костя, быстро глянул на Руслана и тут же повернулся в другую сторону. Внутри паршиво скребла совесть, говорившая, что сам виноват.       - А я, наверное, хуи пинал и жил в свое удовольствие. Всю жизнь мечтал спать на шконке, а иногда и стоя. – Соколовский злился, голос звучал сухо и жестко, звонко ударяясь о стены и отдавая металлом.       - У тебя было, кому пожалеть. – Костя сильнее сжал пальцы, в которых крутил телефон просто для уверенности. Застарелая обида прорвалась внезапно, будто ждала момента, когда можно будет выйти и показаться во всей красе.       - Это кому же? – Напряженное спокойствие готовой к броску пружины Соколовского можно было осязать почти физически. Скрипнула спинка стула, когда он повел плечами, вытянул и скрестил ноги у щиколоток.       - Девушке твоей.       - Че? Ты издеваешься? Какой девушке, блять?       - Той самой. – Опасность уже не чувствовалась за стеной обиды. С шумом выдыхающий и явно замерший, как хищник готовый к прыжку, Соколовский, не беспокоил Костю, во всю тонувшего в собственных переживаниях, мучивших слишком долго, чтобы проигнорировать. – Той, которая тебе письма писала и жрать носила. Любимая же, блять!       - Почему ты всегда веришь чему-то и кому-то, а не мне? Что я должен был говорить, по-твоему? Знаете, это шкура конченная, которая совсем ебанулась и продала меня, а потом прощения просила?! Что я ее не выебал, она обиделась, блять, и отомстить решила?! - Мнимое спокойствие сдуло, как будто и не было. Руслан махал руками, почти кричал, сверля Прекрашева взглядом.       - А хули ты тогда не позвонил, когда вышел? Не рассказал, не объяснил?! Я же не достоин, блять! Прекрашеву нахуй не надо ничего говорить! Он сам прибежит и очко подставит! Меня же можно кинуть и в другую страну съебаться! Переживу, блять! – Костя тоже кричал, вскочил с дивана и выдавал все, что наболело.       - Костя…       - Че?! Да, Съебался! Да устал! Потому что заебало! Я один нихуя не знал! Сидел и не выебывался, чтобы тебя не подставить! А то, как мне было, всем поебать! Зато пизда левая и домой приходила, и письма писала, и навещала, наверное! Хули! Любимая же! А я так, на хую верчусь от случая к случаю! – Истерика рвала на части, он стоял за диваном, будто за стеной, кидаясь обвинениями, как пушечными ядрами. Соколовский не прерывал, слушал, и это молчание распаляло еще больше. Почему не возразит, не остановит, не скажет, что все совсем не так?       - Опять я виноват?! Просто охуительно, Костя! Десять из десяти, блять! – Руслан встал, по полу противно проскрежетали ножки стула. – Может, мою версию тоже послушаем? Или у тебя, как в библии - верно только одно слово и оно твое?       Он не ответил, нервы натянулись тонкой ниточкой, готовой порваться в любую секунду, он вцепился в свисающую со спинки рубашку, чтобы не выдать, насколько сильно трясло. Руслан ждал ответа и прожигал взглядом, глаза сверкали из-под опущенных бровей.       - Че заткнулся? Сказать нечего больше? Знаешь, почему я тебе говорил в суд не ходить? Точно не из-за школьниц этих ебаных, а чтобы тебя не коснулось. Телефоны и ноуты изъяли. А про любимую девушку я говорил, потому что так надо было, потому что репутацию надо оправдывать! Потому что, Костя, я не могу, сказать, что трахаюсь с другим парнем! Хотя уверен, тебе бы это понравилось! Пусть меня в жопу ебут, зато ты счастлив, что я не какую-то шлюху девушкой на камеру назвал, а тебя спалил. Может, если бы тебя по следователям затаскали из-за меня, тебе бы больше понравилось, проявил бы свое участие, так сказать. Да я эгоист, о себе думал. Потому что выйти хотел, а не присесть от двух до пяти. Ты бы ждал, если бы срок дали? Или может, за мной поехал сухари сушить? Я думал, выйду, освоюсь, снова все наладится, ты переедешь. А ты просто исчез! Съебался в Москву! Группа, друзья новые, нахуй меня, да? Ни звонка, ни смски сраной не было. Что я думать должен был? Ты бы что подумал?       Руслан замолчал, истратив весь запал. Их снова накрыла звенящая в ушах тишина. Есть ли шанс все исправить, и если да, то как это сделать? Просто сказать: «Прости»? Костя совсем не был уверен, что всего одно слово способно разом отменить весь тот ворох ошибок, что они оба совершили.        Вина и обида мешались и давили, воздух будто не доходил до легких, застревал в горле комом, который никак не получалось проглотить. Он бы хотел сказать, оправдаться, рассказать, как ему было плохо, о том, что думал каждый день, не мог уснуть ночами, жрал таблетки пачками, пугал мать мертвенно бледным лицом. О том, что даже здесь, в Москве, подсознательно ждал и думал. Слова не шли, он закусывал губы и все комкал рубашку в руках. Да, виноват, да испугался и сдался. Потому что страшно и больно, потому что в свои двадцать он оказался совершенно не готов.       - Ты уйдешь? – Голос скрипел, искаженный страхом и напряжением. Спросить: «Я тебе больше не нужен?» - и услышать: «Нет», - сил не хватало.       - А у тебя кто-то есть?       Он помотал головой, не отрывая взгляда от рук, все еще дергающих и мнущих рубашку. Послышались шаги - Руслан встал почти вплотную, обжигая дыханием темную макушку.       - Тогда, можно остаться?       Что? Костя резко поднял голову, не верящим взглядом уставился на улыбающегося Соколовского, будто придумавшего шутку десятилетия, всматривался, пытался найти подвох. Руслан шумно выдохнул, не переставая кривить рот в усмешке, выдернул бедную рубашку из рук Кости и прижал его к себе. Внутри хрустнуло и оборвалось, последняя линия обороны пала, то на чем держалось самообладание исчезло. Костя вцепился руками в спину Руслана, как утопающий в спасательный круг, уткнулся лицом в изгиб шеи, и больше не сдерживался, рыдая в голос, как в далеком детстве.

Эпилог

      - Вечер в хату, пацаны. – Камера дергается, Костя, как обычно, нарезает круги по квартире, не в состоянии говорить и стоять на месте, когда распирает от желания выложить все и сразу. - Короче, я тут подумал. Москва, блять, она конечно заебатый город, но, блять, дорого, пиздец. Все деньги на квартиру и на метро уходят. А хочется и шаву иногда кушать, а то совсем худой, блять, стал. – Он улыбается, хлопает себя по груди, смотрит в камеру искрящимися смехом глазами. – Так вот, к чему я. Я решил переехать в Екатеринбург. Это, конечно, не лучший город России. Зато, блять, хата, такая же, как у меня, стоит в два раза дешевле! А на те бабки, что я за свою плачу, можно двушку снять, блять! И еще на водку останется. Так что, Екатеринбург – встречай самого сексуального видеоблогера. Меня.