Голубой с вкраплениями серого.

Я никогда не понимал тех людей, что ищут себе проблем на голову. Как, например, та блондинка со второго курса. Мэри, вроде. Придумала себе биполярное расстройство и ходит, гордая. Аж настолько гордая, что прицепила себе красный значок на грудь, означающий ее необыкновенность. Никогда не понимал таких, как она. Психическое расстройство — определенно не круто. Ты можешь страдать от того, что других не колышет, или же не обращать внимания на просто огромные проблемы, делая вид, что все прекрасно. На примере знаю, как же это отстойно. Мы познакомились с ним в один из тех дождливых дней, что официально можно назвать днями моих провалов. Утро не задалось с самого начала. У Лиама всегда были плохие шутки, я это познал уже давно. Прятать мою зубную щетку или переводить будильник ровно на 9:00 — его фирменное. Я привык, поэтому подготовлен кардинально: второй будильник под подушкой, 2 запасные зубные щетки, вся одежда поглажена и припрятана, а конспекты собраны в сумку. Но я и подумать не мог, что он может оказаться таким козленком. Я бы не додумался запереть меня с обратной стороны в моей же спальне и спрятать ключ в моем пенале. Кусок дерьма, боже. Первую пару я официально просрал, но позавтракал его фирменным остывшим омлетом и кофе, что так часто пью, когда нервничаю. В тот день все мои конспекты до основания промокли, подошва на кроссовках отклеилась, а телефон упал ровно, блять, на камень. Я помню, каким нервным я был. Забежать в ближайшее кафе было чем-то вроде моего спасения. Там было светло и сухо, так как я хотел от самого выхода из университета. Я не собирался привлекать к себе внимание и заказывать что-либо, лишь бы дождь переждать. Я был уже готов перебрать конспекты в сумке, когда подошел он. Со своим странным пучком на голове и огромным количеством браслетов на левой руке. Розовый фартучек, что так подходил под его ауру, придавал уюта, а маленькая желтая звездочка под глазом, нарисованная, я уверен, маркером с блестками, делала его похожим на маленького ребенка. Он был таким солнечным и мягким, я не мог отказать ему в заказе. Он предложил мне блинчики и капучино, что так нравились ему. Я помню его широченную улыбку, когда я согласился. Это была одна из тех самых улыбок, что освещают комнату, полностью окрыленную мраком. Это была та улыбка, что я хотел видеть по утрам*. Его улыбка. Как же я был глуп тогда, что не запомнил ее в деталях. Я уверен, она была так же прекрасна, как и он. Я помню маленький браслет на моем подносе рядом с капучино. Голубой с вкраплениями серого, с маленькой бумажной звездой, прикрепленной степлером. Черт, я даже не понимал тогда, что этот маленький кусок из ниток станет началом чего-то реально важного для меня. «Как твои глаза. » — гласила эта маленькая, неаккуратная звезда. Я не знаю, каким тогда было мое выражение лица, но в груди определенно топился шоколад и ириски. Кстати, он любит ириски. Это я понял после второй нашей встречи. В его фартучке было около десятка этих маленький конфеток, он давал их совсем маленьким покупателям, или же расстроенным и одиноким, вроде меня. Рядом с моим зеленым мятным чаем я нашел такую, обвернутую в лавандового цвета бумажку. На ней был только цветок, нарисованный черной гелевой ручкой. Я бы назвал этого паренька странным, если бы не его цветущие глаза и яркая, широченная улыбка. *** Для меня это стало чем-то вроде обряда. Я приходил в кафе по вторникам и пятницам, а он чередовал свои приветствия. По вторникам блинчики и капучино, новый браслет со звездой, а по пятницам оладьи и зеленый чай, ириска, обернутая бумагой всех цветов радуги, новые рисунки черной ручкой и его улыбка, захватывающая меня, словно водоворот обворожительности. Это было странно, но каждый раз он приветствовал меня, будто нового, незнакомого ему покупателя. Я ничего ему не говорил, ведь может он и не запомнил меня. И то, что это продолжалось слишком долго, меня не волновало. Он был замечателен в эти дни. Хотя, он всегда был замечателен. Я не мог узнать его имени почти два месяца, посещая кафе непонятно зачем и почему. Просто его вид приободрял меня, заставлял меня двигаться вперед, я думаю. Это продолжалось, пока он не решился все же узнать мое имя, как и я его. Постепенно мы узнавали друг друга, но для меня он был чем-то вроде книги с яркой, говорящей и приметной обложкой, но непонятным, блеклым, неточным содержанием. Конечно, он рассказывал мне далеко не все и не должен был, но его поведение начало смущать меня. Каждый день он делал вид, будто видит в первый раз, а иногда и узнавал имя по несколько раз на неделе. Я знал довольно хорошо его привычки и интересы. Он любит перечитывать «Алису в стране чудес», при этом терпеть не может мультфильм. Он никогда не читал другие книги из этой серии, потому что не хочет узнавать будущего Алисы, довольствуясь тем, что у него есть. Он красит ногти. Это его любимое занятие, как я понял. Каждый день — новый оттенок. Никогда не повторяющийся. Всегда мягкий и теплый. Я не боялся и не остерегался его, нет. Я даже не задавал лишних вопросов, знал лишь то, что он хотел мне рассказать. Он же имел привычку задавать неуместные вопросы, постоянно переспрашивать, уходить посреди разговора, но возвращаться через минуту. Меня просто смущало все это. Я путался в нем, словно в паутине, никогда не мог предугадать его действие или слово. Для меня он не являлся открытой книгой или что-то вроде того. Однажды я не пришел в кафе в пятницу. Лиам решил устроить вечеринку по поводу возвращения Зейна, его парня, я просто не мог отказать ему и пропустить такое. А когда заглянул в субботу, его не было на месте. Его начальница сказала, что у него припадок или что-то вроде того, и я правда волновался. Узнав адрес, я на всех парах поспешил открыть для себя единственную волнующую меня дверцу. Гарри. Он был той запертой, скрытой в тени дверцей, такой непонятной мне, но такой важной и дорогой. Расстройство, ориентирующиеся на зацикливании на прекрасных воспоминаниях, так объяснила мне Джемма. Я сначала абсолютно ничего не понял, как бы она не объясняла. Она повторяла мне снова и снова, и я все задавал вопросы, пока она не стала приводить примеры. Он воплощает в жизнь то, что он хотел бы запомнить надолго. И не по разу. Та же Алиса из книги. Сколько раз он перечитывал ее? Пять? Семь? Десять? Тринадцать? И счету этому нет. Теперь я понял. Те единственные 2 дня, что он воплощал без остановки, были ему настолько дороги, что повторять их четыре месяца не было для него проблемой. Каждый день он наслаждался этим, получал те чувства, что так хотелось ощутить. Та его широкая улыбка, она ведь значила что-то, верно? Он ведь... был счастлив? Я думал, это что-то вроде игры или… его личной странности, но никогда бы не додумался до психического расстройства. Он не похож на больного, и, как сказала Джемма, таковым не является. Вроде как. У него нет официального диагноза, в лечебнице не лежал, проблем с этим никогда, до этого момента, не было. Только в детстве, единожды. Он был обычным, счастливым ребенком, но что-то рухнуло внутри него, стены сознания потрескались, падая куда-то в бездну. Он и сейчас нормальный, только умеет наслаждаться сполна. Он ведь наслаждался этим? Я прав? Я идиот. Я разрушил его одним своим промахом, ломая все, что строилось внутри него почти 4 месяца. То доверие, что было на меня возложено, упало, и времени для его возобновления нужно намного больше. Как же я был глуп тогда, думая, что это лишь шутка или игра. Глупые, такие глупые предположения. Я полюбил его. Не сразу, наверно, это дошло до меня со временем, но я уверен, это не жалость и не глупое преувеличение. Я думаю, я искренне полюбил его. Две недели он лежал в своей постели, не открывая глаз. Две недели он был словно в коме. Он был похож на тех фарфоровых кукол, что так любили собирать мои младшие сестры. Он был так же прекрасен и хрупок, как они. Даже в таком положении я восхищался им. Я был рядом. Всегда. Даже спал около кровати, прямо на ковре, хотя Энн уговаривала меня перелечь на диван в углу его комнаты, но это слишком большое расстояние, я бы не выдержал. По вечерам я приглаживал его волосы, чтобы он побыстрее уснул, по утрам я целовал его в лоб. Это все, что я мог себе позволить. Я не смел нарушить его личного пространства. Джемма и Энн делали все, чтобы он пришел в себя. Джемма кормила его с ложки, Энн водила в ванну и меняла постельное белье. Я же опустил руки. Нет, я не сдался. Я просто… винил себя. Я не мог смотреть на них, не стыдясь своей глупости. Они говорили, что я не виноват, что я не знал, но, черт возьми, я должен был понять. Должен был догадаться. Лишь через тринадцать дней он заговорил. Точнее, прохрипел. Он хотел пить. Голос был таким хриплым, будто он его ранее потерял, а сейчас он вернулся. Это было так странно. Его голос всегда был звучным и приветливым. Я не узнал его сначала. На 16 день он позволил мне лечь с ним в его постели. Да, она была слишком мала для двоих, но я был готов свисать или же лежать прижатым к стене, мне было наплевать. Я не мог оставить его одного. Он стал восстанавливаться. Начал сам выходить из комнаты, по вечерам перечитывать «Алису в стране чудес» или просить кого-нибудь почитать ему ее. Его кожа приобрела естественный оттенок, глаза перестали быть опухлыми, синяки под ними исчезли вовсе, а волосы стали виться даже сильнее, чем раньше, или мне снова кажется? Я не отходил от него. У меня был так называемый «отпуск», точнее, я сделал вид, будто прихватил грипп, а мой доверчивый декан дал отгул на 2 недели, который я продлил, ведь Гарри еще не отошел от того опустошенного состояния, я не мог вот так все бросить и помчаться по другим делам. *** Он смог. Он выбрался. Это было долгое, безумно трудное и мучительное испытание, но он выдержал, вышел из всего этого дерьма. Его улыбка снова может осветить все вокруг: на голове милый пучок, что он так старательно завязывал утром, звезда на щеке, все тем же маркером с блестками, его розовый фартук снова на нем, в кармане десяток ирисок, гелевая черная ручка и блокнотик с цветными листами. Запястья обхвачены в цепкие лапки браслетиков всех цветов радуги, а его глаза, ранее такие блеклые и непримечательные, озарены ярким зеленым оттенком, таким притягательным и манящим. Я не появлялся в этом кафе уже почти неделю, потому что боялся снова навредить ему. Пока Джемма не преподнесла мне одну интересную идею. *** — Мы на месте, — произношу я, аккуратно снимая с его глаз повязку. Руки слегка дрожат, ветер пробрался под футболку, от чего дрожь усилилась в десятки раз, а его плечи, что я ранее обхватил ладонями, слегка покачиваются из стороны в сторону. Он молчит. Молчит, полностью восхищенный. Его глаза отражают блеклый свет луны, а правая рука теребит браслеты. — Ты. Где… Луи… Это… для меня? — он смотрит на все то, что было раскрыто перед ним. Огромное покрывало прямо на траве, еще одно, накрытое разными вкусностями из кафе, где он работает, маленький букет ромашек, что я так старательно набирал за городом, теребя Лиама и трепля нервы Зейну, чтобы тот свозил меня сюда. Я знаю, я неплохо всех подергал, даже задействовал Элеанор, мою бывшую, чтобы та помогла мне с планом действий. Да, мы расстались, но она никогда не прекращала помогать мне, а я никогда не мог отказать ей. Наверно, мы не любили друг друга с самого начала, просто всегда держались вместе. Я знаю, этого всего слишком мало, потому что Гарри достоин намного большего, чем это. Но я пытался, пытался создать еще одно прекрасное воспоминание, которое готов воплощать хоть всю жизнь, лишь бы он снова улыбнулся, улыбнулся так же, как сейчас. Так же ярко и живо, так же, как в первый раз. Мы провели всю ночь так, валяясь на покрывале и ища созвездия на небе. Точнее, искал только он, потому что после всех моих провальных попыток найти Большую Медведицу, я понял, что безнадежен. Он рассказывал мне про созвездия, про Джемму, про то, что она однажды вылила на него целую бутылку шампанского, и да, это то воспоминание, что он определенно не хотел бы воспроизвести еще раз. Рассказывал про своего друга детства — Найла, «блондинистого хорька» как он его прозвал. Рассказывал об их совместной ночевке у Найла дома, о том, как тот проспорил ему на двадцать долларов, что съест три пиццы за раз, и знаете, он реально все съел! Спрашивал меня обо всем. Что только его интересовало. Как зовут самую младшую сестренку, какого цвета волосы у моей мамы, Почему я называю Шарлотту Лотс, а Филисите Физз, узнавал о Зейне и Лиаме, даже спрашивал про моих бывших. Тихо хихикал, когда я говорил что-то неправильно или матерился, да, он находил то до коликов в животе смешным. Он включал музыку на своем телефоне, и я даже не удивлен Эду Ширану и Тейлор Свифт, на самом деле. Постоянно дергал браслеты на моей руке, да, я все их хранил и решил собрать все его маленькие подарки воедино. Я даже притащил шкатулку с фантиками от ирисок, а он тихо посмеивался надо мной, потому что, боже, кто вообще хранит такое? Он рассказывал про свои детские затеи, как, к примеру, гербарий. Дома у него есть огромный, до безумия толстый альбом с засушенными растениями, являющимися его прекрасными воспоминаниями. Все они держат его на плаву, так он говорил. И, знаете, я нашел этот факт очень примечательным. И даже не удивляйтесь, что скоро в его альбоме появится одна из тех ромашек, что я старательно собирал. Потому что это сделает его счастливым, а я не могу упустить этой возможности. В деталях описывал Кендалл, девушку, с которой танцевал на выпускном, а я же рассказал про Элеанор, с которой виделся только вчера, про ее нового парня, и даже про то, что однажды я проспорил ей и пришел в школу, как королева бала, полностью накрашенный, даже с маникюром. Он смеялся, так красиво смеялся. И, знаете, я пришел к очень важному для себя выводу: мне не нужны его поцелуи или же эти частые «Я люблю тебя», мне будет вполне достаточно его тихого «Останься.», потому что я останусь, в любом случае останусь. Я обещаю.