И смех и грех

В жизни Виктора бывало всякое. Его пытались принудить к сексу разными способами и не единожды, но чтобы мелкий пацан угрожал стеклянной «розочкой» — это что-то новенькое. Щёки Плисецкого полыхали, по шее разошлись красные пятна. Он явно выпил, но совсем уж пьян не был — принял дозу «для храбрости», после чего бесцеремонно заявился в номер Виктора и с порога начал размахивать стекляшкой, на ногах при этом стоял твёрдо, лицо было напряжённое, как у солдата перед боем. — Ты должен лишить меня девственности. Каким-то чудом Виктор не рассмеялся. В списке его личных достижений этот подвиг встал в один ряд с пятью золотыми медалями на Гран-при и безупречным «Шереметьево» в устах Кацуки Юри. — Вау, окей, это что-то новенькое. — Новенькое? — Юра хмыкнул одновременно нервно и злобно. — А я думал, ты последнее время только и занимаешься благотворительностью в пользу неёбанных чмошников. — И что ты предлагаешь? Прямо здесь и сейчас? Юри в любой момент вернётся. — Не вернётся. Я попросил Милу задержать твой ненаглядный Кацудон. Соврал, что мы готовим ему сюрприз на Рождество. С вежливым Юри должно было сработать — он не уйдёт, пока не отпустят. Однако хорош же будет сюрприз. Виктор невольно задумался о том, какая реакция могла бы быть у Юри, обнаружь он в их кровати хорошенько оттраханного Плисецкого. Понурит плечи, опустит взгляд и стерпит? Или тихо уйдёт? А может быть, со скандалом? Никогда не знаешь, чего ожидать — в этом и была вся прелесть товарища Кацуки. И непонятно ещё, какой из рассмотренных вариантов хуже. Виктор, конечно, не собирался проверять. Юра продолжал сжимать горлышко от бутылки побледневшими пальцами и смотреть так, будто башкой собирался протаранить, как баран, а не любовью заниматься. Виктор спокойно сел в кресло. В зависимости от того, какая муха укусила мальчишку, его следовало либо выгнать взашей, либо напоить чаем и накрыть пледом, либо вообще сдать Якову, чтобы дурь эту выбил. — Давай, колись, с чего вдруг такая страсть ко мне? Не то чтобы я был удивлён, но всё же объясни. — Не хочу, чтобы первый раз был… с ним. «С ним» Юра процедил сквозь зубы, как будто это было самое страшное ругательство из его обширного арсенала. «Он» — это, ясное дело, Джей-Джей, Юркина первая взрослая любовь и самая жгучая ненависть, а также заноза в заднице всех топовых фигуристов и их тренеров. — И не надо. Он тебя заставляет, что ли? Могу поговорить, если хочешь. — Даже не думай! — взвыл Юра. «Розочка» очутилась в опасной близости от лица Виктора. — Не буду, как скажешь, — покорно ответил он. С влюблёнными надо как с психбольными, так же терпеливо. — Так что у вас произошло? Или чего не произошло? Юра походил по номеру, недовольно постучал носком ботинка по чемоданам, которые ещё не успели убрать, уселся с ногами на кровати, после чего долго молчал, сопровождая молчание злобным сопением, и выдал: — Этот пиздюк будет смеяться. — А я не буду? — спросил Виктор. Да его уже разбирал смех. Он вроде бы никогда не замечал за собой особой тактичности и был удивлён, что от него этого кто-то ожидает. — Будешь, но… — Что? — Мне похуй, будешь ли ты смеяться. Так понятно?! — сказал Юра с вызовом, нахохлившись, как попугай на жёрдочке, и тут же залился краской до ровного помидорного оттенка. Вот оно что! Всё настолько серьёзно, что быть осмеянным одним единственным, тем самым человеком было больнее и страшнее всего. Какая глупость и какая удивительная невинность. Куда там Юри, который до двадцати трёх лет думал только о котлетах! А сколько криков-то было: «Хочу Эрос! Эрос хочу!» Виктор подошёл к нему и несильно толкнул в плечо, чтобы упал на кровать, навис сверху. Юра зажмурил глаза. Лицо стало ещё более напряжённым, хотя, казалось, дальше некуда. Виктор оглядел предоставленную в его распоряжение тушку. Вроде уже и восемнадцать почти, а за последние два года ни на сантиметр не вырос, только голос окончательно доломался, и превратился Юрочка в прекраснейшую фею с хриплым басом. И как это ещё никто не покусился на честь? Проклятье имени? Вот чего Леруа столько времени по бабам бегал, изводил парня? Хотя что с него взять, тоже малолетка. Ждали поцелуя, дрожали приоткрытые губы, неестественно алые, от страха разодранные до мяса. Виктор положил руку на тонкую шею — пульс частил сильно-сильно. — В этом мире очень много секса, Юрка. Не пойми меня неправильно, это отлично, но иногда начинает казаться, что слишком много, особенно когда под тобой стонут так, что самое некачественное порно — образец искренности, всем всё приелось, а потрахаться — как бутерброд съесть. Приятно ради разнообразия, когда на каждое твоё прикосновение отзываются бурей эмоций, когда каждый твой поцелуй переворачивает чей-то мир. — Разнообразия? — Ну, не собираешься же ты дрожать и трястись до тридцати. Пройдёт совсем немного времени, и это ты заставишь Леруа стонать и метаться по кровати. Плисецкий резко открыл глаза и сел, быстро возвращая свой насыщенно-красный оттенок лица. — Не хочу с тобой об этом говорить, придурок. — Только что ты хотел со мной этим заниматься, — напомнил Виктор. — Ничего я не хотел, это была суровая необходимость. — Юрио, Юрио. — Он схватился за сердце. — Ты заставляешь меня чувствовать себя никому не нужным женатиком, хотя я секс-символ и вообще ещё пока не замужем. Кстати, я не уверен, кто из вас будет смеяться. Это с твоей лёгкой руки все стали обсуждать, что у Джей-Джея на пояснице «клеймо шлюхи». — Потому что такие татухи только у блядей бывают. Я, блин, молчу про кленовый лист. Медведя мне, что ли, на лбу набить? — А сегодня за завтраком, например, я слышал, как ты говорил, что тексты песен Джей-Джея убоги и написаны умственно отсталым, а ты во втором классе в школьный альманах лучше писал. — Это правда. Это было неправдой. Однажды Юра потерял в раздевалке тетрадку со стихами, и Виктор не смог удержаться от прочтения, за что поплатился хлынувшей из глаз кровью. После того случая он в очередной раз убедился, что быть талантливым во всём невозможно. Джей-Джея тоже язык не поворачивался назвать гениальным поэтом, но его незамысловатые тексты определённо отличались от истерических пассажей Плисецкого в лучшую сторону. Интересно, до сих пор стихами баловался или перерос уже? Посмотрев ещё раз на этого страдальца, Виктор пришёл к выводу, что вариант с чаем и пледом единственно верный. Он теперь маленький чайник с собой возил, прости господи, совсем остепенился и бытом оброс.

***

Юри вернулся в номер, только когда Юра уснул от чая, хорошенько разбавленного коньяком. Мила выполнила свою работу на славу, задержала надолго. Теперь нужно было действительно готовить какой-то мудрёный сюрприз, чтобы… Нет, не для конспирации, а просто так, чтобы порадовать. — Что тут у вас произошло? — спросил Юри шёпотом, кивая в сторону свитого у них на кровати гнезда с Плисецким в центре. — Джей-Джей в баре пытается соблазнить сорокалетнюю женщину. Что самое печальное, безуспешно. Когда я уходил, он почти заплакал, потому что она даже номер телефона отказалась оставить. — Зови Леруа сюда, пусть забирает это горе, а я пока презервативов ему в карман положу.