Понимание

Виктор улыбается. Виктор вечно улыбается и очаровывает всех, кого может. Юри не знает, что творится у него в голове. Знает только одно: Виктор принадлежит всем и одновременно совершенно никому. Юри цепляется за его улыбку. Он продолжает идти на поводу у своего кумира, он верит ему, и это помогает двигаться дальше. Кацуки продолжает усердно стремиться вперёд, хоть осознание, что все действия Виктора использовались для возвращения и поддержания его мотивации, острой иголкой прокалывает сердце. Потому что чем больше Юри общается с ним, тем больше он видит. Виктор повинуется собственным желаниям и, откровенно говоря, остальное его заботит не очень сильно. У Виктора есть развлечение, и пока оно ему не наскучило, он готов вытворять всё, что взбредёт ему в голову, не заботясь о том, как это смотрится со стороны. Он наслаждается жизнью. Нельзя его в этом упрекать. И пусть Юри от этого по-настоящему больно, ведь столь длительная влюблённость не исчезает бесследно, Кацуки вновь и вновь поднимается после неудачного прыжка. Постепенно приходит понимание: Виктор не принадлежит ему. И никогда не будет принадлежать. Колющее чувство долго и неприятно укладывается на его сердце, всё никак не может устроиться, впивается иголками в беззащитный орган и заставляет сжимать губы в тонкую полоску. Вероятность того, что Виктор действительно чувствует к нему что-то, примерно равна нулю. Остаётся сделать глубокий вдох, закрыть глаза и поднять лицо к небу. Остаётся как-то отпустить. Обретая уверенность, открывая себя, познавая себя, Юри начинает понимать и другие вещи. Влюблённости проходят. Страхи отпускают. С колен можно подняться и забраться даже выше, чем стоял до этого. Он благодарен Виктору за возможность наконец увидеть всё это. Он действительно благодарен. И Кацуки улыбается ему в ответ. С Юрио всё иначе. У Юрио душа наизнанку, и он пытается это скрыть, но что не говорят слова, выдают глаза. А потом Плисецкий ему улыбается, так искренне и открыто, и Юри не может отвести от него взгляд, когда это осознание неожиданно приходит ударом под дых. Грубый мальчишка, не боящийся высказать Кацуки всё, что о нём думает, буквально сгорает в эмоциях. Он выплёскивает весь гнев, всю злобу, он старается замаскироваться с их помощью, чтобы другие не заметили его настоящего. Чтобы они не заметили, что за ворчливым и вечно недовольным Юрием есть ещё кто-то, спрятанный глубоко внутри, чтобы ненароком не поранили. Только не получается. Юри теперь кажется: это так легко разглядеть. Как только раньше не замечал? Виктор это тоже видит. И Кацуки добровольно становится участником этой странной игры, в которой один пытается обогнать другого, кому-то что-то доказать, выбиться в лидеры. Превзойти, утереть нос и вздёрнуть подбородок при достижении успеха. Точнее, Юри делал это раньше, потому что Виктор мог бросить его и вернуться в Россию. Но то время уже позади, и соперничества, как такового, нет, скорее — чисто на уровне привычки. Юрио раздражённо дёргает плечом и отворачивается от Кацуки, старательно делая вид, что его не замечает. Юри улыбается. Это даже слишком на него похоже. Ситуация до ужаса нелепая, и Кацуки чувствует себя странно, потому что вот он, стоит тут вместе с человеком, который при любой удобной возможности познакомит его лицо с холодным асфальтом, и чего-то ждёт. То есть, нет, это скорее прощание. И самолёт отбывает через несколько часов, и Юрий не горит желанием задержаться подольше (во всяком случае — пытается всех в этом убедить), так что надо это дело как-то замять. Потому что остальные с ним уже попрощались, а Виктора здесь сейчас нет, и не то чтобы в доме, а вовсе в городе. И Юри самую малость не уверен, что его «соперник» вообще у них забыл. Ну, то есть, нет, он понимает, но это даже в голове звучит как-то странно, что Кацуки боится озвучить мысль и ошибиться. Иначе Юрио ещё взбесится и расцарапает его как следует, как самый настоящий кот. Предложение погостить рождается совершенно неожиданно и так же неожиданно вырывается из уст раньше, чем Юри это осознаёт. У Плисецкого забавно подскакивают брови в удивлении, на лице на несколько мгновений замирает растерянность, и он даёт в ответ тихое и скомканное: «Ладно», — кажется, чисто из-за неожиданности вопроса. Юрио хлопает глазами, затем у переносицы пролегает складка, и к нему возвращается его привычное выражение лица. Какой смысл ему приезжать в Хасецу, они оба не совсем понимают. Это вам не попытка вернуть загулявшегося Никифорова в Россию, это — просто приглашение и просто согласие. Кацуки готов поспорить, что Юрио уже мысленно чертыхается за столь быстрый ответ, но не меняет решение чисто из вредности. Пойти на принцип — вполне в его духе. И они прощаются. И Юрий действительно приезжает. Отмокает в источниках, уплетает кацудон за обе щеки и, в общем-то, совсем не пугает и не раздражает, как было раньше. Тут-то Юри и понимает, что его отношение к Плисецкому потихоньку менялось всё это время. Присматривается. Получает раздражённое: «Чё вылупился?» — и не может сдержать улыбки. Странное желание попросить остаться ещё ненадолго комом застревает в горле, и Кацуки прижимает руку, стиснутую в кулак, к груди, взволнованно кусая губы. Сомнения копошатся в его голове. Уверенность, появившаяся благодаря Виктору и его поддержке, проявляет себя, как правило, только на льду или перед важным соревнованием. А сейчас он — просто Юри. Да и ситуация настолько щекотливая, что с нерешительностью так просто не справиться, хотя он и пытается. Он честно пытается, но чувствует, как подрагивают руки. — Юрий… Кацуки впервые за долгое время не использует это бесящее Плисецкого «Юрио» и старается произнести его имя правильно, но последний звук опять смазывается, он всё никак не получается, и губы Юри дёрнулись бы от досады, но он сейчас слишком отвлечён, чтобы обратить на это внимание. Юрий шумно вздыхает, задрав голову, и Кацуки наблюдает, как медленно поднимаются и опускаются его плечи. — Ну чего тебе ещё? — ворчливо интересуется он и разворачивается к нему лицом, спрятав руки в карманах куртки. Уголки губ опущены вниз, весь его вид выражает усталость, скорее даже — усталость именно от Юри, от его разговоров и тупых предложений. Сердце нервно стучит в груди, и без того слабый пыл медленно утихает. — Приезжай ещё, — запнувшись, тараторит Кацуки, проглотив половину звуков, и весь вытягивается по струнке в напряжении. — Чего? — Плисецкий наклоняет голову, изламывает бровь в непонимании. Кажется, сбивчивое бормотание Юри оказывается слишком сложным для понимания чужого языка. Глубокий вдох. Выдох. — Приезжай ещё, — повторяет он более чётко, будто всё-таки позаимствовав немного уверенности у морозного вечернего воздуха. Губы тянет лёгкая улыбка, и Кацуки, сам себе удивляясь, преодолевает разделяющие их несколько шагов, приподнимает пальцами голову Юрио за подбородок и вовлекает в поцелуй. У Юрия губы сухие и обветренные, все искусанные, слегка приоткрытые от удивления. И Юри не отступает, потому что отступать уже поздно, потому что от избиения (в худшем случае) не отделаться, даже если он сейчас быстро-быстро отстранится и сделает вид, что ничего не было. Кацуки целует его и, не зная, правда, как, надеется, что Юрий может ощутить все те эмоции, которые скопились внутри него со времени их знакомства. Он аккуратно отпускает его подбородок, мазнув по коже пальцами напоследок, отстраняется и с замиранием сердца смотрит на Плисецкого. Тот опускает голову, что лица за волосами не видно, стоит так какое-то время, совершенно не двигаясь, и Юри остаётся только гадать, во что сейчас превратится «Русская фея». — Мобильник дай, — приглушённо бурчит Юрий, всё так же не поднимая головы, и Кацуки моргает несколько раз, сбитый с толку. — Что? — Мобильник, говорю, дай, дебил. Юри медленно достаёт мобильный из кармана куртки и протягивает его Юрио, пока не очень понимая, зачем он ему. Какая-то совсем странная реакция. Плисецкий быстро что-то ищет, пролистывая меню, открывая приложения и продолжая держать голову опущенной. Затем из его губ вырывается раздражённый стон. — Фейсбук? Твиттер? Инстаграм? Чёрт возьми, Кацудон, ты хоть где-нибудь есть?! — бурчит Юрий, наконец поднимая на него недовольный взгляд, и Юри видит его раскрасневшееся от смущения лицо. Сложно передать ту гамму эмоций, которая накрывает его от увиденного, но он искренне надеется, что Юрио сейчас не будет обращать внимание на выражение его лица. Иначе — конец. Плисецкий открывает закладки, быстро что-то печатает в новой записи. — Короче, вот. — Что это? — запоздало интересуется Кацуки, как только телефон возвращается ему в руки, чем вызывает раздражённое цоканье языком. — Глаза разуй. Напиши мне потом, — всё ещё красный Юрио поворачивается к нему спиной и поднимает руку на прощание, направившись прочь и потянув за собой излюбленный чемодан. — Всё, бывай. А Юри остаётся стоять как вкопанный и смотреть ему вслед. И понимает.