Toxic

Виктор сел, уставившись в одну точку неподвижным взглядом, и начал медленно прокручивать в руках мобильный телефон. Сколько лет не живи, а все равно каждый раз, да найдется нечто, с чем ты не сталкивался никогда раньше и что поразит тебя до глубины души. «Да, души, которой нет», - мрачно усмехнулся сам себе Виктор, играя с футляром. Откровенно говоря, он не знал, что делать с той информацией, которую он получил от Отабека. Казах был крайне недоволен звонком русского, но все же, скрипя зубами, рассказал то, что и было нужно Никифорову. Все же стереотипная ненависть оборотней к вампирам и наоборот не была сказкой: самому Виктору тоже было крайне неприятно разговаривать, а тем более контактировать с Алтыном лично. Внутреннее отторжение, грязная аура и желание, если не убить, то искалечить – вот, что испытывал Никифоров каждый раз. Вот и сейчас, непроизвольно дернув плечом, Виктор поднялся на ноги, морщась от неприятного привкуса на языке: диалог, хоть и раскрыл глаза на многое, земляным осадком остался на языке. Ещё более неприятной была перспектива разговора с Юрием и Юри: если второй пугал своей неоднозначной реакцией, то первый ужасал как раз своей предсказуемостью. Никифоров почти слово в слово мог сказать, какова будет первая фраза Плисецкого, когда он узнает. Вздох, который не дал в принципе ничего, кроме лёгкого эмоционального удовлетворения, и вот, Виктор начал бесшумно подниматься наверх, неторопливо следуя за своими ощущениями, ведущими его к человеку, обладающему сильнейшей, белоснежно-белой аурой. Минув приоткрытую дверь, он замер, возвышаясь над своей же кроватью, на которой клубком свернулся Юра, уткнувшийся носом в свои колени. Он упорно игнорировал присутствие Виктора, даже когда тот тихо опустился на покрывало, садясь на край кровати. Так прошло несколько минут, в течении которых Никифоров просто смотрел на своего Юру. Нежное белое свечение ауры, едва слышное биение сердца, пускай и неестественное, но такое дорогое для Виктора, хрупкая, но в то же время каменно сильная фигурка. - Иди ко мне, - Виктор не сказал это, как что-то само собой разумеющееся, не потребовал, как это было обычно, а просто… попросил. От формы обращения интонация изменилась всего лишь на какую-то сотую долю, но Юрий, который всегда был к этому особенно чувствителен, просто… кинулся к нему. Объятия были такой силы, в них заключалось такое неимоверное количество чувств, которые просто распирали тело Плисецкого изнутри, что Виктор прижал его к себе в ответ со всем отчаянием, которое поселилось у него в том месте, где когда-то была душа. Уткнувшись носом в блондинистую макушку, он жадно вдохнул едва заметный запах ландышей, который всегда хранили волосы Юрия. Как жаль, что смерть отобрала у Виктора такую замечательную вещь, как чувствовать, как мурашки пробегают по коже – он уже смутно помнил, что это такое, но был уверен, что от таких объятий и таких чувств, которые сейчас плескались между ними, всё его тело должно было покрыться мурашками с ног до головы. - Витя, - слова Плисецкого, который уткнулся лицом в его футболку, были едва слышны. – Давай вернёмся в Россию, прошу. - Прости, мы не можем этого сделать, - Никифоров зажмурился, ощущая едва заметно пробирающееся под кожу чувство вины. – Не сейчас, Юра. Пожалуйста, не заставляй меня снова объяснять почему. - Но я же лучше, чем он, - от этих слов веяло такой болью, что Виктор внутренне содрогнулся. – Я знаю, что я не твой истинный спутник, но я смогу его заменить. Я клянусь, что стану идеальным, я сделаю всё для этого, я никогда не брошу тебя, Витя, пожалуйста, давай вернёмся вдвоём. Плисецкий поднял на него свои невозможные глаза: человеческие, зелёные с едва заметным голубоватым отблеском, в которых Виктор однажды утонул настолько глубоко, что так и не смог выплыть обратно. Идеально правильное лицо, которое вечность сделала еще более совершенным; мягкие волосы, которые было так приятно перебирать или грубо наматывать на кулак; белоснежная, фарфоровая кожа, каждое прикосновение к которой заставляло внутренне замирать. Виктор любил, до безумия любил Юру. И при этом не мог сказать или сделать ничего, что подарило бы ему счастье или хоть какое-то облегчение. И Юра понимал это. Молча, он наклонил голову, упираясь в плечо Виктора, и сдавленно произнёс: - Я все равно останусь с тобой до самого конца. - И я не отпущу тебя раньше, - Никифоров легко поцеловал Плисецкого в его пахнущие ландышем волосы, легко пропуская постепенно отрастающие пряди сквозь пальцы. - Что сказал Алтын про нас со свинкой? – равнодушно поинтересовался Юрий, не меняя позы. Виктор помолчал, собираясь с мыслями, не переставая при этом перебирать мягкие светлые прядки. Минута абсолютной тишины, после чего мертвым грузом в неё упала всего одна фраза. - Отабек сказал, что видит ауру Юри. - В смысле? – резко вскинулся Плисецкий. Изумление промелькнуло в светлых глазах. – Я думал, что никто не видит его ауру: ни ты, ни я же этого не можем. - Я вот тоже так думал, - отозвался Виктор рассеянно. – И если в моем случае понятно: «спутники» никогда не могут видеть ауру друг друга, то вот в твоём… - Только не говори, что свинка - это и мой «спутник», - Юрия перекосило так, что он отпрянул. – Блять, мне даже думать про это противно! - Сначала я тоже так подумал. Но «спутники» всегда запечатлены исключительно друг на друге, поэтому это невозможно. - И к какому выводу ты следовательно пришёл?.. – протянул слегка успокоившийся Плисецкий. - По словам Отабека: аура Юри – снежно-белая. Настолько яркая, что, кажется, будто она сама излучает ослепительный свет. Зрачки Плисецкого резко сузились, непроизвольно превращаясь в вампирские: включилась подсознательная реакция на угрозу. Он попытался что-то сказать, но будто онемел, растерянно смотря в глаза Никифорова, который продолжил, глядя прямо на него: - Отабек сказал, что у вас абсолютно идентичные ауры. Настолько идентичные, что он вас пару раз путал. Ментально, конечно, потому что внешне и… по запаху, вы абсолютно разные. - Но… не бывает людей с одинаковыми аурами, - это прозвучало немного жалобно, Юрий был явно растерян. – Ты это сам говорил, да и я никогда не видел такого. Даже у близнецов они разные. - У меня есть предположение, - пожевал губу Виктор, привычно выпуская и проглатывая немного собственного яда. – Оно настолько нелепое, что мне даже не хочется его озвучивать, но при этом оно, скорее всего, единственно верное. Короче, - он прямо посмотрел на Юрия. – Скорее всего, вы с Юри – соулмейты. - ЧТО?! – злость и шок Юрия были видны невооруженным взглядом. Он зашипел: честное слово, если бы Плисецкий был котом, то сейчас бы ощерился, а его шерсть встала бы дыбом. - Соулмейты, - терпеливо повторил Никифоров. – Родственные души. Как же там было… - он на секунду задумался, а затем продекламировал, словно читая с листка. – Душа, обретшая вечное посмертие, разделится на две части и переродится в двух разных телах. Встретятся две половинки только тогда, когда смогут жить отдельно друг от друга, но в то же время, дарована им способность к единению, чтобы развиваться дальше, понимать все грани мира и оказывать друг другу поддержку такую, какую не сможет оказать ни один из живущих на земле. - Поддержку, как же, - Плисецкий скривился. – Я хочу прибить его, он бесит меня больше, чем любой человек в этом мире! - И при этом ты не можешь сказать, что не понимаешь многие его чувства, - слабо улыбнулся Виктор. – И это объясняет то, что ты не видишь его ауру: собственную ауру ты же тоже не можешь увидеть. - Бляяяять, - растерянно протянул Юрий, сводя брови. – Ну… бляяяять. Как это вообще возможно? - Я всегда считал соулмейтов легендой, честно говоря. Ни разу за все годы жизни не встречал их, - Никифоров качнул головой. – И знаешь, я все же не зря поставил вам такие программы: эрос и агапэ, противоположности, вместе составляющее единое целое. Я же, чёрт побери, гений! Плисецкий, не стесняясь, двинул Виктору по плечу с такой силой, что тот пошатнулся, но самодовольной улыбки с лица не убрал. Надо же, интуиция у него работает очень даже неплохо! Ох, как же интересно будет жить дальше, когда у него под боком его «спутник», который является соулмейтом с его избранным. И они все трое – фигуристы с мировым именем, у которых впереди Гран При, а потом ещё и Четыре Континента, и Мировой… - Виктор, выйди из сумрака, блять, - рявк Юры заставил вздрогнуть и, наконец, вернуться в реальность. Ох, что-то он размечтался. – Тебе не кажется, что весьма несправедливо, что я один сейчас загоняюсь по поводу неебически неожиданно свалившегося мне на голову «соулмейтсва»? Вообще, где твой обожаемый кацудон шляется? - В смысле? - Никифоров удивлённо приподнял бровь. – Разве он не в комнате? - Я слышал, как он выходил, - после секундного молчания ответил Юрий. – Мне вообще было похрен, я думал, что он в туалет или типа того, а может к тебе пошёл говорить. Я просто забил и отключился ненадолго. - Нет, он не проходил мимо меня, - Виктор ощутимо напрягся. – Конечно, я мог не заметить: чёрт, я его ауру не ощущаю, а на слух я давно уже не полагаюсь. - Конечно, ты же старичок, который ничего не слышит, не видит дальше своего носа и вообще тебе давно пора лежать в гробу, - съязвил Юрий, поднимаясь на ноги. – Знаешь, когда я узнал, что разница между нами не двенадцать, а тысяча лет, мне стало как-то веселее шутить про то, что из тебя песок сыплется. - Спасибо, Юра, и я тебя люблю, - фыркнул Никифоров. – Идём. Как и ожидалось, комната была не закрыта, абсолютно пуста, а на кровати лежал сложенный вчетверо листок, на котором мелким убористым подчерком было написано следующее:

«Виктор, Юрий, мне нужно попытаться обдумать произошедшее сегодня. Не волнуйтесь, я никому не расскажу и никуда не сбегу, мне просто нужно немного времени и свежего воздуха, чтобы во все вникнуть. Обещаю, вечером сможем нормально поговорить обо всём. Юри Кацуки P.S.. Пожалуйста, не занимайтесь любовью в моё отсутствие, мне становится весьма неловко».

- Ого, он ощущает, когда мы с тобой развлекаемся? - удивлённо протянул Виктор, ещё раз перечитывая постскриптум. - И это единственное, что тебя волнует, придурок озабоченный? - рыкнул обозлённый Юрий. – А то, что этот кусок свинины где-то шляется совершенно один и непонятно, что думает своей поросячьей башкой, тебе без разницы, да? Придёт в итоге к выводу, что мы кровососы и извращуги, каких свет не видывал, а потом будет шарахаться и от меня, и от тебя. - О, значит ты не хочешь, чтобы он от тебя шарахался? – оживился Виктор, чувствуя изменения в настрое Плисецкого. – Таки новости о том, что вы соулмейты, повлияли на тебя в положительную сторону? - Я просто понимаю, что не могу его прибить без последствий для себя, - криво улыбнулся Юрий. – А иначе избавиться от него не получится. Поэтому я просто начинаю смиряться с тем, что он будет присутствовать в моей жизни. Ненавидеть его меньше от того, что узнал, что мы соулмейты, я не буду, даже не надейся. - Ну вот, - играюче, Никифоров преувеличенно грустно повесил голову, однако и на самом деле ощутив лёгкое разочарование. – А я-то надеялся… - Зная тебя, ты надеялся на то, чтобы присунуть и мне, и ему, - растянул губы в псевдоулыбке Юра. – Короче, ждём его до вечера тогда. Хотя лучше бы мы сейчас его перехватили, потому что мне страшно подумать, к каким умозаключениям он мог прийти в одиночестве. - По ментальной связи ты его засечь не можешь? – осторожно поинтересовался Виктор. - Нет, - поморщился Плисецкий. – Я до сих пор не понял, как эта штука на самом деле работает. Нас просто рандомно вкидывает в мысли друг к другу, когда происходит что-то, что вызывает у нас очень сильные эмоции или чувства. - Тогда остаётся только ждать. *** Юри накручивал уже третий час по своему любимому удалённому району Хосетсу: редкие домики остались позади, а вокруг него была куча деревьев и бесконечная тишина. Именно то, что сейчас и было нужно – побыть одному, не боясь ничего и никого. Маленькие облачка пара вылетали изо рта при каждом шаге, Кацуки кутался в объёмную куртку и прятал нос в шарф, тихо напевая себе под нос старую мелодию, чем-то неуловимо напоминающую музыку из выступления Виктора. Несмотря на холодный ветер, ему было комфортно, и Юри лишь уходил дальше в небольшой лесок, оставляя чёткие следы поверх наполовину занесённых тропинок. Мозг прокручивал перед внутренним взглядом картины из относительно недавнего прошлого. Виктор, прикасающийся к его губам, говорящий про раскрытие эроса; Юрий, прижимающий его к стене, облизывающий шею и рычащий что-то про то, что он, Юри, принадлежит ему. То есть все это было либо элементарным любопытством, исходящим от Никифорова, либо простыми вампирскими инстинктами. И как только он отворачивался, или уходил, они тут же смотрели лишь друг на друга. В душе поселилось какое-то легкое отвращение к самому себе, а в ушах прозвучало отчётливое «третий лишний». Не проще ли будет тонко намекнуть, что он не хочет быть их общей игрушкой? Будущее выглядело не самым радужным, потому что Юри был уверен, что Виктор просто так не отступится. Когда он говорил про «спутника», он выглядел таким же целеустремлённым, как когда выходил на лёд. А значит, что пока он не заработает золото, не получит самого Кацуки полностью и без остатка, ни о какой спокойной жизни и речи быть не может. Как бы это смешно не звучало, но из этих двоих Юри, тонко чувствующий материю и эмоции, больше доверял простому и до боли прямолинейному Плисецкому, чем невероятно любящему перекрутить всё, извратить в свою пользу и поставить с ног на голову Виктору. Господи, почему именно он? Если бы это был кто-то другой, более смелый или более умный, он-то, наверное, сообразил бы, как лучше поступить, что лучше сказать. Но вместо этого всесильного «кого-то» есть просто он: Юри Кацуки, который не может понять даже самого себя, что уж говорить о других. К горлу подкатил комок, а губы задрожали. Почему он такая мямля, что даже не может встретиться лицом к лицу с ними, почему не может взять и сделать хоть что-то? Он всегда убегал от проблем: от семьи, которая не понимала его; от вроде бы нравившейся ему девушки, которая была слишком настойчивой; от себя, который не смог воплотить надежды; от людей, которые слишком многого ждали от него и требовали. Просто Юри не мог смотреть им в глаза, он боялся, чувствовал себя неготовым, чувствовал, что он не сможет и не справится, пока столькие смотрят прямо на него и жаждут пусть даже и не великих, а вообще хоть каких-то свершений. Развернуться и стремглав убежать от них ото всех, закрыться в своем крохотном мирке одиночества, куда не пролезут холодные и скользкие щупальца чужих ожиданий. Забиться в уголок, отгородиться от всех, начать в миллионный раз заново, чтобы не видеть изучающего взгляда Виктора, чтобы не слышать требовательного голоса Юрия, чтобы не быть якорем на шее этих двоих, которые так прекрасно могут жить и без него. Просто развернуться и убежать. Бежать быстрее, быстрее, быстрее… Так хочется остановиться, сказать самому себе – хватит. Легко заблудиться в этом мире хитрых стратегий и тактик. Душа трепещет и плачет от всего, что творится в уме, Я твержу, что все будет иначе, но верю ли я сам себе? Строки старой песни всплыли в голове, и Юри поёжился, зябко кутаясь в шарф. Ну вот, он сбежал от них, ходит кругами по старому подлеску, а что дальше? Будущее пугало своей неопределённостью, но для того, чтобы все же понять, что будет дальше – нужно было говорить и делать что-то. А этого не хотелось. Сам загнал себя в бесконечную цепь нерешительности. «Интересно, Юрий сейчас слышит мои мысли?» - пронеслось в голове, но никакой реакции не последовало. Ощущение полнейшего одиночества, как внешнего, так и ментального, подкралось на мягких лапах и тихонько заурчало на ушко. Кацуки остановился около дерева, кладя руку на его ствол, и поднял голову наверх, вглядываясь в сгущающиеся уже сумерки. Несколько поздновато: впрочем световой день и так был коротким. По-хорошему, нужно было возвращаться домой: там тепло, горячий чай, плотный ужин, солнечно улыбающийся Виктор и что-то бурчащий себе по нос Юрий. С ними было комфортно. Вампиры были настолько подходящей для него компанией, что Юри буквально грелся о них, наслаждался каждой минутой общения. Правда это было до того, как он узнал об их тайне и его просто загнали в такую ситуацию, где он был должен – должен стать «спутником». Вновь захотелось сбежать и, повинуясь минутному желанию, Кацуки углубился ещё дальше, огибая деревья по протоптанным тропинкам. Как произошло следующее, он не понял. Только что он, погруженный в раздумья, вышагивал по тропинке, как перед ним, громко разговаривая и звеня бутылками, появилась подвыпившая компания мужчин. Им всем было лет по тридцать, вида они были не самого приличного и, увидев таких в общественном месте, Юри бы постарался оказаться от них как можно дальше. Но к сожалению сейчас тропинка была одна, а компания заметила его и замолчала, разглядывая настолько пристально, что Кацуки стало не просто неуютно, а откровенно страшно: с добрыми намерениями обычно так не смотрят. - И че это мы тут делаем? – протянул самый высокий из них, пьяно покачиваясь. – Тоже выпить, небось, хочешь? - Н-нет, спасибо, я не пью, - Юри осторожно сделал пробный шажок назад, но тут же был остановлен грубым окликом: - Куда это ты собрался? – агрессивно прищурившись, один из мужчин сделал несколько кривых, но весьма проворных шагов, резко хватая Кацуки за запястье. – Поди сдать собрался нас, да, ублюдок малолетний?! - Что вы, нет, зачем мне… - Юри попытался оправдаться, одновременно пытая вырвать свою руку из крепкой хватки мужчины. - Вот точно он доносчик, поди сейчас собрался сюда полицаев позвать, а они нас загребли бы! – возбуждённо проверещал самый молодой и страшный из них, злобными пьяными глазками поглядывая на уже откровенно испуганного Юри. - Отпустите меня, я никому не собирался ничего го… - сильный удар по лицу заставил вскрикнуть и ухватиться за повреждённое место. - Бей его, нехер всяким мелким ублюдкам тут на честных людей поклёп возводить! – взревел молчащий доселе четвертый, который сам же последовал своему совету, с силой пробивая прямо в лицо. В последний момент Кацуки успел увернуться и кулак лишь проскользил по скуле, обжигая её болью, но хотя бы нос не сломал. В крови вспыхнул адреналин, Юри дёрнулся, попытался вырваться ещё раз и сбежать, сбежать куда подальше, но очередной удар: на этот раз под колени, заставивший упасть прямо в снег лицом. В ушах звенело, сердце колотилось так, что слышно было, наверное, на другом конце Токио. Острая боль пронзила живот, на который пришёлся удар чьего-то сапога. Юри тихо взвыл и вновь попытался воззвать к разуму пьяниц: - Почему вы, я же ничего не сделал… - Заткнись, уёбок! - взревел ослеплённый адреналином и алкоголем мужик, и ударил ногой прямо по лицу. От этого удара Кацуки не смог увернуться и лишь вскрикнул, закрывая лицо руками, которые тут же окрасились в алый цвет крови от разбитых губ. Сбежать не получится, их четверо и каждая попытка их жертвы ускользнуть лишь ожесточит их. Синхронный удар по спине, от которого выбило весь воздух из лёгких, заставляя хрипеть и скоблить пальцами по утоптанному снегу; кто-то со смехом встал обеими ногами на его ноги, так, что Юри взвыл и резко брыкнулся. Если ему сломают кости, то сразу можно поставить крест на остатках карьеры. А ведь у него только появилась надежда. В мозгу образовался вакуум, который периодически сотрясался от новых ударов, но не пропускал всю боль полностью, словно блокируя её. Юри трясло, он слабо пытался увернуться, но мало, что получалось против четверых взрослых мужчин, одержимых алкогольными парами. Пытка не прекращалась: голова гудела, из глаз текли слёзы, во рту поселился отчётливый металлический вкус крови, а любая попытка хоть немного шевельнуться, а тем более встать, прерывалась едва ли не десятком новых пинков и диким смехом мужчин. «Неужели всё так закончится?» - Юри трясло от боли и отчаяния, а тело лишь покрывалось ссадинами от новых ударов. – «Я умру прямо здесь?» - А ну, сука, ОТОШЛИ ОТ НЕГО!!! – рявк такой силы и мощи прозвучал на весь лесок, что Кацуки вздрогнул, сворачиваясь в клубок и жмурясь ещё сильнее: разбитые очки уже давно валялись где-то поодаль. Внезапно пришло осознание: ударов больше нет, лишь крик до боли знакомого голоса звенит в ушах, да кровь течёт изо рта. - Юрий… - едва слышно прошептал Юри, чувствуя, как своеобразный вакуум спадает с его разума, а на его место врывается чужая ярость, невообразимой силы гнев, желание отомстить и… страх. Почему Плисецкий боится, неужели он страшится этих алкашей? - О, дружок твой пришёл? Ничего, и его обучим хорошим манерам, - звучит, словно издалека, и неожиданно невероятной силы удар приходится по затылку. Кацуки кричит, тут же заходясь кашлем, пытаясь прикрыть пострадавшее место, но вместо этого пальцами нащупывает кровь, выступившую на месте удара. Перед глазами пляшут звёзды, а потом все начинает накрывать такая невообразимая ярость, чужая ярость, что к горлу подкатывает ком, а сердце начинает биться в несколько раз быстрее, словно вспугнутая птица в крошечной клетке. Плисецкий фонтанирует эмоциями, его трясёт и последнее, что осознанного он говорит по-русски: - Умрите. И перед глазами Юри взрывается мир, он видит чужими глазами перекошенные лица мужчин, чувствует чужими рецепторами сладкую кровь во рту, переживает чужим телом невероятные злобу, гнев, ярость и страх, что Кацуки, эта глупая свинка, умрёт. Господи, Плисецкий испугался за него?.. - Остановись! – пытается крикнуть Юри, всеми фибрами души ощущая, что сейчас совершается нечто непоправимое. - Сдохните… - Плисецкий игнорирует, он закрылся пеленой ярости от него, он просто голыми руками вырывает трахею самому высокому мужчине, наслаждаясь последними секундами его вопля, а затем жадно присасывается к ране, фонтанирующей кровью, выпивая всё до последней капли. Остальные полумертвы: с вываленными на снег кишками или пробитой головой не живут долго. Кацуки смотрит вокруг и его накрывает таким ужасом, что все тело сводит судорогой в миллион раз страшнее даже самых жестоких ударов. - Юрий, остановись! – кричит он, чувствуя, как слёзы наворачиваются на глаза. – Ты не должен этого делать! Ответом ему послужил лишь громкий, нечеловеческий рык и яростный взгляд алых глаз с вытянутыми зрачками, впившихся в него. Юрий потерял последний разум, Юри просто смотрел на него, а в голове проносились отрывки чужих чувств и воспоминаний. «…вы с Юри – соулмейты.» «Больно, ему больно?! Кто смеет причинять ему боль?!» «Душа, обретшая вечное посмертие, разделится на две части и переродится в двух разных телах». «Почему я делаю это, я же должен ненавидеть его! Но при мысли о том, что он реально может умереть, мне становится так плохо, как не было никогда. Только бы успеть, только бы успеть!..» «…оказывать друг другу поддержку такую, какую не сможет оказать ни один из живущих на земле». «Он жив?! Я слышу, сердце бьётся, господи, он жив?! Я уничтожу их». Лицо обморозило чужим дыханием, а, открыв глаза, Юри с каким-то беззвучным смирением осознал, что сейчас его жизнь закончится. Безумие, настоящее безумие плескалось в глазах, жажда крови била в ушах разрушающими тамтамами, а с клыков капала чужая кровь. К сознанию настоящего Юрия было не пробиться, сейчас им владел Зверь, Вампир, жаждущий крови любого живого создания. - Прекрати! – в Плисецкого, готового уже кинуться на покорно зажмурившегося Кацуки, на огромной скорости врезался Виктор. Они кубарем покатились по земле, издавая такие же звуки, как и дикие животные во время драки: шипение, рычание и вой. Юри даже не пошевелился, не взглянул в их сторону. Медленно оглянувшись вокруг, он слегка вздрогнул, когда увидел два полностью выпитых, белых как снег, трупа, а также два обычных тела, которые также не подавали никаких, даже отдалённых признаков жизни. И Кацуки с ужасом осознал, что он не может, не может и не хочет винить Юрия в их смерти, даже несмотря на то, что сам, своими глазам видел и чувствовал, как Плисецкий методично, один за одним лишает их, живых людей со своими мыслями и страхами, надеждами и мечтами, самого драгоценного, что есть у любого существа – жизни. Он чувствовал отчаяние Плисецкого, ощущал его страх за жизнь самого Юри, и… чёрт побери, понимал, что тот просто сделал то, что говорила ему природа. А природа говорила защищать своё. - Зачем, Юра? – слабо прошептал Кацуки, с огромным трудом поднимаясь на ноги. Плисецкий мгновенно уловил новую мишень и кинулся к нему, забыв про Виктора, который в самый последний момент успел перехватить того за пояс и удержать. - Юри, беги, мать твою! – рявкнул Никифоров, которому было очевидно всё сложнее и сложнее сдерживать молодого вампира, только что насытившегося огромным количеством человеческой крови. – Я не уверен, что смогу его долго удерживать! - Отпусти его, - Юри с такой болью посмотрел на Виктора, что тот внутренне дрогнул. Невооруженным взглядом было понятно, что Кацуки сейчас плохо так, как не было никогда в этой жизни, и речь далеко не о физическом состоянии. – Дурак! Если я отпущу его, он разорвёт тебя на части так, что даже обращение не сможет тебя излечить, - прошипел Виктор, прилагая максимальное количество усилий для удержания, словно сорвавшегося с цепи Плисецкого. - Нет, - Юри медленно, морщась от боли в отбитых рёбрах, начал приближаться, глядя в совершенно безумные алые глаза без признака интеллекта, смотря на потёки крови, испачканный рот, из которого агрессивно торчали клыки, слушая звериные вопли и рычания. Игнорируя крики Виктора, который уже действительно едва справлялся, он просто медленно протянул руку и приложил её к щеке Плисецкого, с болью глядя прямо на него. - Зачем, Юра? – он повторил это, ощущая, как сердце просто взрывается своей и чужой болью. Он знал, что Юрий не хотел убивать, он просто не мог поступить иначе. Юрий знал, что Кацуки действительно хочет ненавидеть его за убийства, но не может, потому что чувствует, что Плисецкий сделал это не просто так, а из страха за его жизнь. Юри знал, что вина за убийства вечным грузом будет висеть на шее Плисецкого, и был готов на всё, чтобы облегчить ее. Юрий знал, что готов убить ещё раз, лишь бы спасти Юри от такой боли. Две половинки одной души, вопреки первоначальным желаниям их владельцев, потянулись друг к другу, протягивая пока что тонкие, но крепкие нити, и начиная сливаться в единое целое. Одна половина всегда будет готова на всё, чтобы спасти другую. Взгляд прояснился, из алого постепенно становясь светло-зелёным, клыки сами втянулись, а Юри чувствовал, как по его щекам катятся горячие слёзы, находя зеркальное отражение в глазах Плисецкого, который прижал руку к окровавленному рту, устремил усталый взгляд на Кацуки и обмяк в тисках Виктора, теряя сознание. Никифоров тут же подхватил его на руки, слегка покачивая, как уснувшего ребёнка. - Обо всём поговорим дома, - чётко сказал он, серьёзным взглядом оглядывая тропинку, которая сейчас больше напоминала поляну, на которой проходил ожесточённая битва. – Юри, пройди немного вперед, я пока наведу относительный порядок. Ночью вернусь и полностью уничтожу следы. - Да, - мертвым голосом ответил Кацуки, обводя взглядом трупы и делая несколько механических шагов в сторону подлеска. – Хорошо. - Юри, - Никифоров осторожно позвал парня, который также медленно и механически повернулся, глядя на него ничего не выражающим взглядом. – Приди в себя. Ты нужен здесь и сейчас. - Д-да… - тряхнув головой, Кацуки начал глядеть чуть более осмыслено. – Раны у меня несерьезные, наверное, я в норме. Что мне делать? - Знаешь, как выйти отсюда и дойти до вашего дома так, чтобы нас никто не увидел? – напряжённо произнёс Виктор, вглядываясь в его лицо. – Это в принципе возможно? - Конечно, этот лесок окружает все дома, стоящие на окраине. Мы выйдем прямо к горячему источнику, - пугающе спокойно и рассудительно пояснил Кацуки. – Правда идти придётся несколько часов. - Доберемся за несколько минут, - дернул головой Никифоров. – Юри… - Да?.. – снова этот вежливый, но в самой глубине исполненный такой боли взгляд. - Не вини Юрио в произошедшем, - Виктор вздохнул. – Это всё его инстинкты, к сожалению, ни один вампир, даже максимально взрослый не может быть застрахован от такого на сто процентов. - Господи, конечно же, Юра не виноват в их смерти, - с искренним удивлением Юри посмотрел прямо на Виктора, все также держащего Плисецкого на руках. – Ты неправильно меня понял. Он сделал это ради меня, значит, в их гибели виновен я. Убийца - я. Всё очень просто. «Нам предстоит очень тяжёлый вечер», - пронеслось в голове у Виктора.