Бардово-алый мрак

Улицами бродил беззаботный ноябрь. Наверное, хорошо быть временем года: ты просто есть, и лишь из-за твоего присутствия многие весомые вещи строятся вокруг тебя. А ты? Ты всего лишь есть, как тот же осенний переход от последних теплых дней, пропитанных терпким запахом чая и кофейных зерен, до бескомпромиссного черствого мороза, так и стремящегося забрать у живых сокровенное тепло, то самое, которого у тебя почти не осталось. Дни твои сочтены, однако тебе плевать, и ты с бестактной улыбкой на лице рассыпаешь последние полусгнившие листья по улицам и льешь дожди, дразня и осложняя существование старых дворников. - Тут не хватает десяти копеек, девушка, - обращение вывело меня из колеи, отдалив от кратковременного лирического порыва. - И-извините, я... секундочку, - рука в моём кармане начала копошиться, пытаясь наудить хотя бы одну монету, но никак не выходило. Кассир выжидающе наблюдал за моими потугами, пока лица стоящих в очереди все больше наливались нетерпеливым возмущением. Однако эти незначительные секунды развязались целой войной между моими пальцами и нещадной монеткой в кармане, раз из раза выскальзывающей куда-то в сторону. Все прервал хлопок. Хлопок по денежной подставке каким-то незнакомцем, и звук этот дополнился звенящим скрежетом современного медяка. - Уйди и не задерживай очередь, ради Бога. Под осуждающие без особой на то причины взгляды мне пришлось убраться, на изводе поблагодарив незнакомца за его попытку избавиться от меня побыстрее. Быстрым шагом я поспешила к выходу. И не смотря на то, что этот незначительно мелкий для моей жизни казус остался в прошлом, борьба в моем кармане никак не прекращалась. Развязка ее наступила в момент, когда я удосужилась свернуть за угол, теперь уже следуя вдоль кривых бордюров к заброшенному скверу, некогда бывшему детской площадкой. Воздух пах сырыми остатками нежного тепла, и вокруг не было никого, кто мог бы помешать победному триумфу. Неспешно я достала монету. Те злосчастные десять копеек, которые почему-то не хотели уйти от меня какой-то платой за пластыри во второсортной аптеке, сейчас лежала на моих переломанных, невероятно ноющих пальцах. Я долго разглядывала ее на своих трёх, вдоль и поперёк перемотанных пластырями на изгибах, и, к удивлению, монета эта выглядела так же избито и болезненно. Покрытая ржавчиной, она пыталась улыбнуться мне своим орлом. Надпись о 1998 говорила, что ржавый медяк в моих руках был старше меня и, переходя из рук в руки, пережил гораздо большее. Что-то подсказывало мне, что все это далеко не с проста. Я улыбнулась. - Ну что же, малыш, раз так, - я приподняла подол своего черного, цвета свежей смоли пальто, расчистив путь до невероятно мелкого кармашка на моих изрядно потертых временем джинсах. Он был по природе своей настолько узкий и неудобный, что даже при покупке я задавалась вопросом, мол, "на кой чёрт тут вообще сдался карман, в который без усилий даже двух пальцев не просунуть?". И только сейчас я осознала. Поняла, что ещё тогда, на каком-то заводе, какие-то машины, собранные какими-то людьми, соткали эту ткань, которая чудесным образом стала основой именно для этих джинсов с маленьким кармашком, и кто бы знал, что именно им суждено быть купленными мной в каком-то дешевом бутике с одеждой на окраине перекрестка четырех дорог, и кто, кто мог знать, что этот, по идее, совсем бесполезный в своей задумке кармашек станет охранником для избитой жизнью, поржавевшей монетки, для каких-то ничего не значащих десяти копеек? Подол вернулся на свое место и я продолжила свой путь. Пока ещё эта ржавая монета совсем не знала, что ей предстоит стать пусть и маленькой, но частью воплощения моей детской, искренней мечты.