Беспроглядная тьма. Штефан несколько раз жмурился и вновь открывал глаза, но ничего не менялось, и по-прежнему не было видно ни зги. Гудела голова, будто его огрели чем-то тяжёлым, а Музиоль это ощущение не перепутает ни с чем. Духота давила на грудь, было тяжело дышать, будто его заперли в маленькой комнате без окон как таковых. Или в ящике.
В ящике.
В оцепенении он сидел, боясь пошевелиться. Первую же мысль он посчитал за истинно правильную — он нигде больше не мог быть, если не закопанным заживо в гробу, и тут же принялся размышлять, как здесь оказался. Что это? — летаргический сон, враги, о существовании которых даже не знал, что-то ещё? Но, апеллировав к пяти чувствам, всё же решил, что для гроба слишком жарко. Как будто Штефан знал, какого в нём лежать, раз делал такие смелые выводы. И сам же удивился, как ещё не впал в истерику и не начал бить по обтянутой мягкой обивкой крышке, если всё же предположение бы себя оправдало. Жара, что-то, связанное с жарой — мысли медленно перешли к крематорию, который инстинкту самосохранения Штефана пригляделся больше всего, и Музиоль довольно поздно начал осознавать, в каком он дерьме. Он протянул руки вперёд, чтобы кулаком замахнуться по одной из составляющих печи (выбить — не выбьет, но шум будет), но мало того, что ничего не почувствовал, так ещё и не смог согнуть руку в локте. Это ещё что? Поёрзав, он ощутил, что с ногами та же история, даже больше: он в сидячем положении, и в этот момент до оклемавшегося от наваждения Музиоля снизошла истина, что он не закопанный заживо мученик, и не неожиданно воскресший труп в топке. Он — форменный идиот.
Варианты с вторичной и окончательной смертью исчерпали сами себя, и Штефан глубоко вздохнул и ощутил давление не только на руках и на ногах, но и на груди. Его ещё и связали — а ведь Штефан только успел сматериться и посетовать на то, что хуже уже и быть не может.
«Паника ещё никому не помогала», — разумно заключил у себя в голове пленник, — «Гарантированно смерть тебе никто не обещает».
Но проблемы будут определённо. Он даже с некоторым облегчением думал, что он всего лишь в руках криминального элемента. Не в печь для кремации и не на съедение червям, уже хорошо…
Облегчение, даже в каком-то смысле счастье, быстро рассеялось. Он хоть и знал, что по правилам классического боевика с грозным мафиози, двухметровыми верзилами-телохранителями и эффектными красотками, которых Штефан уже успел себе вообразить, верёвки намертво зафиксировали его к тому, на чем он сидит, но всё же повертелся, чем и доказал очевидное.
В то же время голод дал о себе знать длительным урчанием в животе. Музиоль даже не помнил, когда в последний раз так хотел есть. Значит, он здесь довольно долго — решил Штефан, но не решил, к лучшему это или нет.
В темноте что-то блеснуло. Ничего больше не произошло, и узник сослался на наглеющее с каждой минутой воображение. Вновь проблеск — Штефан широко распахнул глаза, желая разглядеть, что его всё-таки ждёт. Страх перед неизвестностью у него не был особенно развит, а в этот момент, похоже, вовсе атрофировался. Явление не заставило себя ждать и явилось небольшой, медленно приближающейся точкой. Неизвестный силуэт неторопливо шёл, и от света, даже такого тусклого, Штефан сощурился. Гулко отдающиеся шаги казались громкими и били в уши после продолжительной тишины. По Доппнеру не было видно, что он хоть как-то удивлён связанному товарищу, а вот узнавший его Штефан от счастья был готов подпрыгнуть вместе с тем, на чём сидел.
— Томас! Господи, как же я рад тебя видеть…
Он слегка улыбнулся, одним ловким движением достал из густой темноты стул и сел рядом. Музиоль как-то не ожидал подобного поворота событий, что его сразу же спасать не станут и не выведут отсюда, а почему — не ясно. Том поставил причудливого вида фонарь на также неожиданно появившийся столик.
Звенящая, потрескивающая от неровно работающей лампы в фонаре тишина и не сползающая с лица улыбка Доппнера не то чтобы настораживала, но Музиоль начал опять впадать в одурение.
— Может, развяжешь меня? — логично спросил он и вздрогнул от его резко переменившегося выражения лица, — нет?
— Подожди, подожди, — замотал головой Том и вскочил с места, — пока нет. Пока…
Невольник смутился. Ведь не с жаждой беседы он его не хочет развязывать? А если сами злоумышленники, упрятавшие его сюда, вернутся? Что тогда?
— Стой, стой! — выпалил уходящему другу Штефан. — Давай сначала развяжешь, а потом уже разберёмся, что там у тебя…
— Так, подожди, совсем мозги запудрил, — он снова встряхнул головой. — вот что: я не стану тебя развязывать. Пора бы тебе кое-что разъяснить, но не сейчас.
Доппнер оставил узника наедине с всплывающей на поверхность сознания правдой. Вот это «кое-что» Музиоль расценил как повод начать паниковать, но паниковать тихо и сохранять видимость спокойствия, потому что он не знал, как далеко ушёл Том. Шаги стихли, и Штефан начал в срочном порядке разрабатывать план то-ли побега, то-ли нейтрализации «друга».
Хотя бы на счёт злоумышленников можно было не беспокоиться — ими оказался всего лишь старый добрый Томас, и этим же для Штефана он был хуже и страшнее любого преступника, маньяка, садиста —
Том мог оказаться всеми ими сразу. Музиоль решил просто-напросто удрать, но совершенно не знал, из какой крайности в какую кидаться.
А был ли его друг действительно собой? Гипноз? Наркотики? Шантаж? А нужно ли подальше откладывать криминальную развилку событий? В какую передрягу Том умудрился ввязаться?
Штефан встряхнул головой и стал думать, как перерезать верёвку. Что в наличии? — стул, стол, фонарь. Руки дальше туловища не вытянуть, но на ногах узлы были завязаны довольно свободно. Его осенило.
«Решил фонарь разбить, чёртов гений?» — с укоризной отозвался внутренний голос, — «а дальше-то что?»
«Допустим осколком фонаря я перережу… А подниму-то я его как?» — задался вопросом Штефан, но в конце концов решил разобраться по ходу.
И только-только он собрался пнуть столик, как неожиданно вернулся Том, и Музиоль в последний момент передумал и завалился вместе со стулом назад, стукнувшись макушкой.
— Аккуратней будь, стулья-то не казённые, — сказал Доппнер и поднял беглеца-неудачника.
От цинизма Доппнера в «казённых стульях» Штефан что-то буркнул и угрюмо уставился на него. Он молча глядел, как Том устанавливает шест, затем другой, и всё думал, отягченный горькой правдой, что он все эти годы дружил с такой падалью, которая продала его за долг, или ещё нашёлся повод, который Штефану на ум не приходил. Но в том, что его предали, он уже не сомневался. Том с чем-то возился — фонарь света давал немного, и видно было соответственно.
— Может, объяснишь мне, что происходит? — укоризненно спросил пленник, — и где мы вообще?
— А я думал, тебе хватит ума не задавать лишних вопросов, — бросил через плечо Доппнер. Музиоль был почти уверен, что он ухмылялся в темноте, и сжал от раздражения кулаки.
— Просто скажи: зачем? — не унимался он, — с кем ты связался, что не можешь…
— Боюсь представить, что ты там себе навыдумывал, — почти весело отозвался Том, за чьими словами вслед прозвучал электрический треск. — Не у меня проблемы с долгами, а у тебя.
«Я вслух это сказал?» — смутился пленник.
Он окончательно сбился с толку. Что происходит, какие долги — похоже, Том планировал забрать эту тайну с собой в могилу. Зажглись прожекторы, и Музиоль крепко зажмурился от бившего в глаза яркого света. Теперь было ясно видно, чем загадочные шесты оказались, и довольный работой Том потёр друг об друга ладони. Как бы ярко прожекторы не светили, длинные лучи света не достигали стен; намёков на ограниченный размер этого места не было вообще.
— Вот скажи: ты провалялся без сознания около суток. Как ты себя чувствуешь? — тоном заботливого медика спросил он.
Его слова сразу были восприняты в штыки, и Штефан невпопад выдал:
— Я?
— Ты здесь видишь кого-то ещё?
Нет, так разговоры по душам не начинаются — особенно когда один из собеседников является пленником другого.
— Смотря что ты имеешь в виду.
Теперь завис Том.
— Господи, какой же ты идиот, — горько выдохнулон, потирая переносицу, — Неужто так сильно по куполу отхватил?
— Та-а-ак… — протянул Штеф, для которого все факты соединились в одну картину.
— Просто отвечай на вопросы, понял? — твёрдо произнёс Том, — Самочувствие?
— Болит голова, бросает в жар, — и, подумав, добавил: — Есть хочу безумно. Ты меня здесь сколько держишь, маньяк?
— Прекрасно, — поглаживая подбородок, довольно высказал он, — я не маньяк; ты когда-то мне легко кое-что пообещал и так же легко забыл. Считай, я помогаю тебе это обещание исполнить.
Штефан округлил глаза и шумно сглотнул: он решительно не помнил, что он такого обещал, что стоило ему свободы. Склерозом он не страдал, воспоминания шли по чёткой хронологии… Пока не проваливались в бездонную яму, а именно — несколько октябрьских дней в Баварии, где на фестивале он напился так, что как только прикоснулся головой к подушке в номере, забыл всё, что мог, включая некоторые моменты до этого. Какая страшная всё-таки вещь, алкоголь — а на Штефана действующая особенно. Он знал: если его пьяным подбьют на спор, он готов голову свою заложить, чтобы доказать свою правоту. Наверное, именно тогда Том выбрал момент.
Все тяжёлые мысли в полной мере отразились на его лице, отчего Доппнер улыбнулся ещё шире и мерзопакостней.
— Вспомнил?
Кидаясь от одного варианта к другому, пленник ёрзал на стуле, и в конце концов, надумал искать ответ во взгляде, потому что копаться в собственных воспоминаниях было бесполезно. Но как только Штефан обратил своё внимание на выражение лица друга, который всё это время с него не сводил глаз, а затем на всю его позу, решил промолчать.
— Ну, вообще никак?
Вот он, связанный и полностью бессильный, сидит, а Том выпытывает у него (пока что словесно) что-то либо настолько пошлое, что у самого язык сказать не поворачивается, либо он всё-таки хочет, чтобы Музиоль вспомнил сам. На последний вариант невольник был готов молиться, но и ситуация, и сам её зачинщик всем своим существом указывали на первый.
— Да не помню я!
— Совсем мозг отбило, травоядный?
«Ага!» — мысленно воскликнул Штефан и с новой энергией стал соединять факты в одну логическую цепочку. Незаметно для себя Доппнер дал ему подсказку, и теперь уже молча наблюдал за происходящими в нём изменениями.
В первую очередь пленник ликовал, что эпитет «травоядный» никак не вяжется с той пошлой дрянью, что лезла в его воспалённый ум.
«Травоядный — он намекает на то, что я вегетарианец», — вёл мысленный диалог с сами собой он, умудрившись так вывернуть руку за верёвку, чтобы почесать себе спину, — «вегетарианец — еда — овощи… но как это относится к нему?»
В противоположность Штефану Томас был заядлым мясоедом, причём умел мастерски мясо готовить — сам Музиоль об этом не знал, да и узнавать не намеревался, но Рене всегда был первым в очередь к столу в его доме. В одно целое у Штефана это никак не собиралось.
— Ты, кажется, говорил, что голодный? — Прервал его размышления Том.
— С чего вдруг такая забота? — огрызнулся он. — Ты мне в мамаши не записывался.
Доппнер молча встал, подошёл к нему и обвязал ему вокруг шеи салфетку.
— Не понял… — растерянно пробормотал Музиоль.
Договаривать он не стал — в голове будто прозвучал щелчок, и тут же на происходящее пролили свет. Щелчок не только всё прояснил, но и дал повод здравому рассудку тронуться. Штефан хихикнул, а потом ещё, и так бы и пустился в хохот, сложившись пополам (если бы не стул), если бы ситуация была не сколько смешная, сколько грустная. А спустя жуткое мгновение под пристальным взором Тома — она стала для него зловещей.
— Ты решил меня накормить, — отчеканивая каждое слово и находя в себе смелость хихикать, сказал он, — я же не ем мясо, парень. Забыл?
— Конечно нет, — так же весело ответил Доппнер.
— Тогда что я здесь делаю, да ещё и связанный?
Ужасная истина рухнула ему на голову. Блондин с кратким «ага!» кивнул ему. Штефан даже не нашёлся, что ответить, лишь открывал и закрывал рот и хлопал глазами.
— Я… обещал? — растерянно спросил Музиоль, и Доппнер с довольной улыбкой кивнул ещё раз. — Но я могу забрать свои слова обратно.
В этот момент лицо Тома приобрело совершенно сатанинское выражение, отчего пленник содрогнулся.
— Уже не можешь. Я ведь знал, что ты будешь против.
Штефан явственно ощутил, как на затылке шевелятся волосы. Чуть надтреснутым голосом он произнёс:
— Том, тебе сколько лет? Мы же взрослые люди, давай забу… — он осёкся, как только взглянул на своего согруппника, который перенёс прожектор чуть далее, где скрытой от глаз находилась кухонная установка.
Он был
совершенно серьёзно и ни на грош не шутил, а мнение Штефана Тому казалось чем-то настолько незначительным и не решающим, что последнему только лишь и оставалось, что возмущаться. Музиоль от безысходности надолго впал в состояние прострации, выпучив глаза на насвистывающего какую-то мелодию Доппнера.
Но как только шипение прикоснувшегося к раскалённой сковороде мяса дошло до застывшего в раздумии узника, тот моментально очнулся и даже негромко вскрикнул.
— Рано тебе ещё кричать, — отозвался воодушевлённый кулинар.
Шипение масла сплеталось с тихим пением. Штефан никак не мог поверить, что это происходит именно с ним.
— F-f-f-fütter mich, — уже отчетливей прозвучало пение со стороны Томаса, — gib mir mehr.*
Между тем замученного невольника не покидало ощущение, что этого издевательства над собой он не переживёт.
— F-F-F-Fütter mich, — громче продолжал Доппнер, спиной ощущая ошалевший взгляд не оценившего фальшивое пение друга, — ich bin leer.
— Но… но я же твой друг… — проблеял Музиоль.
— Конечно, друг, — ответил Том, проводя с пищей невидимые для будущего дегустатора махинации, — а друг не допустит, чтобы слова друга были пустым звоном. Разве я не прав, а, Штеф?
Музиоль вновь стал думать о побеге. Что он может сделать? Пнуть столик уже не актуально, незаметно для Тома он не разобьётся, да и садист-кулинар закончит со своим блюдом быстрее, чем Штефан умудрится перерезать осколком верёвку. Деваться некуда, и он идёт на психологическое воздействие.
— Том, — серьёзно начал он, что даже сам носитель имени на секунду замер, — я ведь не прощу тебе этого. Не надо, хотя бы ради группы…
— Смешной, — хохотнул Доппнер, — а на группе как это отразится?
— Ты думаешь, я стану после этого хоть как-то с тобой общаться?
На это Том лишь рассмеялся и остался непреклонен.
Лимит слова «я» превышен — нужно пробовать что-то другое.
— Слушай, давай серьёзно поговорим.
— Давай, — на удивление охотно ответил он.
— Я ведь просто забыл, что я обещал, прости. Наверняка ещё и пьяный был…
— Дак пить меньше надо, — вставил он.
— Давай договоримся: ты не станешь этого делать, а я…
— Моментально заткнёшься, иначе это сделает вот эта салфетка, которую я тебе запихаю по самые гланды, — задорно перебил его он. Штефан окосел.
На переговоры шёл, на компромиссы — нет, — психолог-неудачник совсем отчаялся и уже надумывал вместе со стулом повалиться назад так, чтобы стукнуться макушкой об пол и снова впасть в беспамятство.
— Тома-а-ас, — взвыл по-новой Музиоль, — ну неужели для тебя это так принципиально?!
После некоторого раздумья Доппнер ответил:
— Честно сказать — да. Мои блюда нравятся всем, — пошёл на откровение он, — один ты всё время сидишь дальше от всех, жуёшь свою траву и смотришь на мою стряпню, как на дерьмо, хоть даже не пробовал. И ты как-то раз вскользь обещал мне попробовать. Мне безумно интересно узнать твоё мнение…
От шкворчания звенело в ушах — стоило Штефану закрыть глаза, и ему казалось, будто его так старательно прожаривают на сковороде, щедро посыпают специями, продевают деревянную лопатку и переворачивают лицом вниз, как падшего человека за его тяжкие грехи предаёт огню сам дьявол. Музиоль провёл параллель между Томасом и дьяволом. А может быть, он умер, и сейчас сам сатана в обличье его друга, чтобы доставить мучения не только физические, но и душевные, медленно, как будто специально растягивая невыносимое чувство ожидания, готовит ему на плите его вторичную смерть. Пленнику больше ничего не оставалось, как молча смотреть, как его палач делает приготовления: блестящая, как будто отполированная вилка лежала на виду, точно остро заточенный вычищенный топор, жаждущий обезглавливания. Зловещего содержания песня — его песня, его! — только усугубляло ожидание.
Музиоль устал на него таращиться и для разнообразия перевёл взгляд на прожекторы, затем на фонарь, на связанного себя, похожего на огромную гусеницу. Вдруг стало всё равно. Подобное равнодушие ко всему снисходит на преступников за момент до их собственной казни. Теперь первые лезшие в голову варианты, почему он здесь оказался, виделись ему куда перспективнее.
Тяжёлый аромат готовящегося мяса волей-неволей заставил его желудок снова сжаться в судороге. Только сейчас он понял, как зверски голоден, но принцип есть принцип, и из чувства протеста он Томасу не сдастся. Если бы он был сыт, запах бы не произвёл совершенно никакого интереса, но стоявший у плиты сукин сын специально довёл его до такого состояния.
«Животная пища — зло, животная пища — зло», — мысленно тараторил Штефан, изо всех сил пытаясь пытаясь отвлечься от запаха — аппетитного, заманчивого, соблазнительного…
— Штефа-а-ан, — приторно протянул изнывающий от предвкушения Доппнер.
Пофигизм моментально рассеялся, и Штефан со страха два раза вместе со стулом отпрыгнул назад. В третий раз не вышло. Том с блюдом в руках развернулся, и, взглянув на огромный, блестящий, благоухающий его любимым кориандром («сукин сын», — мысленно повторил дегустатор) стейк, Музиоль разинул рот. Несмотря на сжавшийся пустой желудок и полный рот слюней, он быстро взял себя в руки и поставил ультиматум:
— Не буду я есть!
— Да кто тебя спрашивает? — скалясь, сказал и приготовил вилку.
Восхитительный запах одурял не хуже опиумных паров. Изо всех сил Штефан мотал головой, уклонялся и увиливал — на конце вилки сверкала жирным блеском его самая настоящая смерть, манящая и завлекающая...
Он в аду. Он определённо в аду.
***
Тишину, которая бывает только после славного боя, прерывал тихий сдавленный плач и всхлипывания. Горел один, и то покосившийся прожектор, склонив светящуюся панель над растянувшимся на полу павшим собратом с разбитой лампой. Довольный собой Томас перевязывал бинтами покрытые следами от человеческих зубов руки.
— Двадцать лет коту под хвост, — рыдая, голосил побеждённый Штефан, и, не в силах больше противиться, облизывал там, где мог, измазанные жиром щёки, — двадцать!
Рядом валялось разбитое блюдо, осколки фонаря, на который покушались не менее двух раз, но Доппнер ни о чём не жалел — он сделал своё дело, и сейчас с особым удовольствием вслушивался в нытьё друга.
— Тебе хоть понравилось? — саркастично спросил он, хоть на лице Штефана и без этого было всё написано. На это Музиоль завыл ещё громче и из последних сил замотал головой, и в конце концов опустил её. Но затем медленно, медленно поднял её, поддавшись ненависти, и презренно взглянул на своего мучителя.
— А рожа дов-о-ольная, ублюдок паршивый… — сквозь зубы прошипел пленник, и вместе с маслянистыми щеками сверкнули два глаза.
— Прям таки довольная? — весело осведомился Том.
— У меня такой после секса не бывает, как у тебя сейчас…
На это Дёппнер громко рассмеялся. Его смех отдавался долгим, мучительно долгим эхом.
***
— Заснул, — констатировал голос над ухом, — интересную ты книгу ему дал, видать. А мне можно её потом, я хоть у тебя высплюсь…
— Не из-за книги же он заснул?
— А из-за чего?
— А мне откуда знать?
Штефана за шиворот отлепили от лежащей на столе книги и привели в вертикальное положение. Витающий в воздухе густой запах кориандра сразу насторожил ещё не раскрывшего глаза Музиоля, и его пришлось ещё несколько раз потрепать чтобы он всё-таки это сделал.
«Кухня. Кухня!» — с облегчением подумал он и блаженно улыбнулся сначала Рене, а потом Томасу.
— Ты пьяный, что-ли? — наконец, спросил Бахманн.
— Что? Нет! — замотал головой Штефан.
Доппнер повернулся к духовке и, натянув кухонный рукав, достал противень, с которого валил пар. Рене заметно оживился, сжав в руке вилку, а затем сочувствующе взглянул на Штефана.
— Может, всё-таки будешь с нами? Мы поймём.
— Я лучше пойду…
Оставшиеся на кухне согруппники молча переглянулись.
— Странный какой-то сегодня.
— Ага. Помнишь, он мне обещал хоть раз попробовать?
Том сел за стол, и на мгновение его лицо приобрело такое сатанинское выражение, увидев которое, Штефан удрал бы ещё раньше.
