***
Они встретились на первом году обучения Цукишимы в Карасуно. Товарищеские матчи один за другим, летний лагерь, персональные тренировки. Все закрутилось так быстро и совершенно неожиданно, что Кей и оглянуться не успел. Позже Ямагучи как-то сказал, что все к тому и шло: «Вас, Цукки, тянуло друг к другу, если бы остальные были более внимательны, то тоже заметили. Как-то раз даже Суга-сан мельком сказал, что Куроо хорошо на тебя влияет, ты стал более заинтересованным в игре что ли». Кей тогда сильно удивился, хоть и не показал этого. В словах друга была правда, притяжение Цукишима ощущал чуть ли не физически, но вот тот факт, что это видели и остальные немного шокировал – когда это он разучился скрывать эмоции? Они никогда не говорили о том, как и когда это случилось, это просто… произошло. Никаких дат, никаких разговоров серьезным тоном, поэтому и то время, что они были вместе, Цукишима называет годом условно. Просто случилось так, что Куроо начал приезжать в Сендай на выходные, утаскивая Кея в неизвестном направлении. Просто Кей уезжал на все каникулы в Токио. Просто они вместе прятались под одним зонтом в неделю дождей и совершенно случайно целовались в безлюдном переулке. Оказывались в тихих кафе, украдкой касаясь друг друга под столом. Катались в метро в час пик, тесно прижимаясь. Занимались математикой в комнате Кея (в математике тот разбирался, но кого это волновало, если можно было сидеть рядом и слушать родной приглушенный голос). Летом ели одно мороженое, клубничное, на двоих. Зимой грели руки в чужих карманах, переплетая пальцы. Делили звездное небо, теплый плед и плейлист. Использовали любую возможность, чтобы встретиться, и постоянно слали друг другу смски (ладно, слал Куроо, но Цукишима исправно перечитывал каждую и даже отвечал пару раз). Все было так просто и также просто прекратилось. Просто в один день Куроо не приехал на выходные. Просто Кей сдал математику на высший балл. Мороженое вдруг перестало быть вкусным, а плед порвался. Просто вода случайно пролилась на плеер, а любимое кафе закрыли. Просто Куроо перестал слать смски в марте прошлого года, а Кей так и не решился написать первым.***
Новый учебный год болью отдается в висках и оглушает уши. Перепуганные первогодки выглядят комично, напоминая и себя прошлого, шарахаясь от шумного дуэта, уже третьегодок. Ячи-сан – спасибо господи за хотя бы одного адекватного человека в клубе (себя Кей к адекватным людям с незапамятных времен больше не причисляет) – всячески пытается успокоить расшумевшихся старшеклассников, переполненных эмоциями, и, потерпев поражение, прибегает к тяжелой артиллерии, напоминая о скорых экзаменах: «Вы же не хотите упасть в грязь лицом перед кохаями? А то прошлогодние результаты еще свежи в памяти». Действие ее слов переоценить невозможно – аура траура распространяется по спортивному залу. Цукишима хмыкает, все возвращается на круги своя. Мир продолжает вертеться, а тренировки быть изматывающими. Первая смс приходит с неизвестного номера в конце мая, когда летняя жара еще не обрушилась на тихую школьную жизнь. Легкое «привет» остается проигнорированным. Дальше – хуже. Десятки смс атакуют Цукишиму и не дают сосредоточиться на учебе, неизвестный номер так и остается неизвестным, но уже порядком раздражает. Через неделю пытки в виде постоянно вибрирующего днем и ночью телефона Кей не выдерживает и отправляет: «Что Вам от меня нужно?» И не успевает включить блокировку, как моментально приходит ответ: «Твое время, Очкарик-кун». Сердце пропускает удар. Человек, который бесследно исчез больше года назад, так легко врывается в его жизнь, переворачивая все с ног на голову, будто окатив холодной водой, что Кей чувствует, как начинает задыхаться. Воспоминания мелькают перед глазами, унося в прошлое (когда было хорошо)(но Кей помнит, что потом было плохо), и Цукишима понимает, что начинает закипать: тихая ярость медленно ворочается где-то под ребрами, гулко отдаваясь ритмичным стуком. Но Кей всегда был разумным мальчиком, поэтому, глубоко вдохнув и медленно выдохнув (он повторяет это несколько раз), он оставляет сообщение непрочитанным и удаляет его вместе со всеми предыдущими, и почти не ругается себе под нос. Прошлое должно оставаться в прошлом. Выходя в субботу из школы после тяжелой тренировки, Цукишима совсем не удивляется, видя у входа Куроо, зато Ямагучи запинается и чуть ли не летит вперед, рискуя ободрать мозолистые руки об асфальт. Благо реакция у волейболистов быстрая – Кей успевает схватить друга за локоть. Старшеклассники проходят мимо молча, всячески игнорируя выкрики уже студента, но не успевают свернуть на нужную улицу, как прошлое хватает Цукишиму за руку и смотрит на того с мольбой во взгляде. И Кей хочет вырвать руку, правда хочет, но чувствует себя парализованным. Тихое звучание собственного имени выводит его из ступора, заставляя внутри пробудиться все тяжелое и озлобленное. Ругаться при Ямагучи не хочется, хочется побыстрее попасть домой, сесть за обеденный стол вместе с родителями, отвлечься и сделать вид, что, вообще-то, Ямагучи, мне плевать. Нет, Ямагучи, я не буду с ним разговаривать. Ямагучи, его не было год, меня не интересуют его оправдания. Но дело в том, что его интересуют оправдания, что дома никого нет (рабочий день еще не закончился), что прошло больше года. Дело в том, что Ямагучи знает, что ему не плевать, а Ямагучи хороший друг и поэтому, в спешке попрощавшись, уходит, оставляя их наедине. Молчание тяжелым грузом оседает на плечи, сдавливает легкие. Цукишима про себя отмечает, что и Куроо жизнь потрепала – тот выглядит каким-то чересчур уставшим и неряшливым, весь ссутулился, переступает с ноги на ногу и смотрит как-то затравлено. «Что же с тобой случилось, Куроо-сан, раз ты прибежал сюда спустя столько времени?» - Кей хмыкает себе под нос и уже собирается продолжить путь, как его вновь хватают (серьезно, это уже раздражает) и обнимают крепкими руками. Плечи у Куроо каменные, да и весь он будто одеревенел, руки нерешительные, но губы точь-в-точь такие, какими их запомнил Кей. Мягкие, невесомые поцелуи обволакивают, покрывают щеки, исхудавшие скулы, веки, переносицу и, наконец-то, достигают губ; опьяняют, кружат голову, как и прежде. Цукишима мысленно кричит: «Год! Тебя не было чертов год! Почему ты опять появился, без спроса вторгся?» - и отвечает с напором, вкладывая всю злость, горечь обиды и боль, топит, душит, жадно кусает. И когда чувствует, как Куроо расслабляется, отталкивает его, вырываясь из знакомых рук, и вытирает губы тыльной стороной ладони. - Что, Куроо-сан, девчонка бросила? – По лицу расползается ухмылка и не видно, что внутри прошелся ураган, снес все стены, сорвал замки, которые так надежно сдерживали память. Цукишиме совсем не больно, только чуточку неприятно саднит где-то под ребрами. Он не догадывается, что Куроо знать не знает никаких девчонок уже два года, после того как крышу сорвало из-за одного мальчика, что тот не хотел такого исхода, что испугался, сбежал, что задавили его громкими речами о взрослой жизни, мол, школа закончилась, нужно быть серьезнее, ответственнее, нет больше места играм - он и в волейбол-то уже год как не играл. Не знает, что тот сорвался, не выдержал, пытался остановить себя, но случайно мелькнувшее родное имя стало последней каплей. Кей старается дышать спокойно, контролируя бурю внутри, но глаза напротив ломают, вскрывают, режут плоть без ножа, выворачивают наизнанку. Куроо не оправдывается – не видит в этом смысла, но извиняется так искренне, что ноги подкашиваются, просит еще один шанс, чтобы все исправить, и клянется, что больше не допустит подобного. Они доходят до станции, так ничего и не решив. Цукишима говорит, что ему нужно время, и прошлое не сопротивляется, понимает, что сейчас у него нет права голоса, молча садится в поезд и уезжает куда-то в будущее, неизвестное и пугающее. Кей сползает спиной по входной двери, как только попадает домой. Его колотит крупной дрожью, онемение липкой паутиной оплетает все тело, утаскивая глубоко, сталкивает в бездну, в которую он так старательно скидывал собственными руками воспоминания. Он думает, что падать в нее больно, но сотни теплых рук с немного узловатыми пальцами подхватывают его, знакомыми движениями обнимают, змеями скользят по телу и накрывают с головой, утягивая на глубину. Цукишима думает: «Ладно», - и, цепляясь руками о стену, пытается встать. Мир пошатнулся, но удержался на орбите. Случается так, что Куроо вновь приезжает на выходные. Случается так, что летние каникулы заманчиво маячат на горизонте. Что, оказывается, любимое кафе выкупили и восстановили, что рядом со станцией поставили киоск с клубничным мороженным. Что старый плед падает с верхней полки шкафа, а плеер Куроо случайно остается забытым в комнате Кея. Цукишиму мучает чувство дежа вю - воспоминания переплетаются с реальностью, путая сознание и погружая парня в водоворот событий, дарящих что-то теплое, отдаленно напоминающее счастье. Случается так, что Кей решает просто плыть по течению. И только через год парень узнает, что все это время не плыл, а шел ко дну. У его реки, с мазутными пятнами на поверхности, оказывается каменистое дно, острое, словно лезвия, с торчащими поломанными ветками, с битым стеклом, что больно впивается в ступни, когда пытаешься оттолкнуться. Кей захлебывается, паникует, пытается вынырнуть, но родная рука услужливо упирается в затылок и с силой погружает в воду. Кей кровоточит, чувствует, как инфекция проникает в раны, как паразит оседает под кожей и высасывает силы. Куроо пишет: «Давай сделаем перерыв», - и это скорее утверждение, чем вопрос. Цукишима смотрит на календарь и понимает: еще один год подошел к концу. Он откидывается на спинку стула, разминая затекшие плечи. В открытое окно стыдливо заползают закатные солнечные лучи, аккуратно пробегают по рукам и запутываются в светлых волосах, весенний ветерок нежными поцелуями сушит влажные щеки. Вся комната будто бы превращается в лава-лампу, пузырится, поблескивает розово-рыжим свечением, превращает воздух во что-то густое, тягучее. Кей легко смеется, подставляясь медовой ласке, смотрит в окно доверчиво и не замечает, как смех превращается в сдавленное мычание, а последние лучи спрыгивают с подоконника, погружая комнату в уютную безопасную темноту. Кей покупает календарь на ближайший год, чтобы закрашивать черным маркером каждый день, в который он выжил.***
Цукишиме всегда нравилась теория о том, что история развивается по спирали. Из века в век, из эпохи в эпоху, схожие события из поколения в поколение происходят с людьми и всегда приносят подобные прошлым результаты и опыт. Он думал, что это даже забавно: наблюдать, как люди ходят по кругу, совершают одни и те же ошибки и ничему не учатся. Это было действительно интересно, пока оставалось в мировом масштабе, но Кей никогда и мысли не мог допустить, что его жизнь обретет форму все той же спирали, из которой никак не выпутаться, не сбежать. Нити судьбы из года в год связывали его с одним и тем же человеком, все крепче затягивая петлю на шее, большими неаккуратными стежками сшивая их руки. Все существование Кея теперь делилось на год, когда хорошо, и год, когда плохо (Цукишима думает, что уместнее говорить "очень плохо"). И если раньше ему казалось, что он идет по деревянной винтовой лестнице вверх, через пролет в 365 ступеней, останавливаясь у окна, где непременно оказывается Куроо, чтобы надышаться на год вперед и понежиться в теплых лучах, без тени страха расслабленно выдохнуть, оказавшись в родных объятиях; то сейчас ступени сгладились, покрылись ледяной скользкой коркой, на поручнях намерзли колючие шипы, вспарывающие тонкую кожу на ладонях, а все окна вдруг оказались заколоченными, с осколками стекла, торчащими по краям рам. Неизменным оставался лишь ожидающий Куроо, только теперь он не протягивал руку, чтобы как можно скорее вплести пальцы в золотистые пряди - разодранные ладони были наскоро перебинтованы, кровь быстро пропитывала свежие бинты, струйками стекая к сгибу локтя, пальцы мелко подрагивали из-за ноющей боли от гниющих в плоти заноз; он не терял надежды однажды оторвать чертовы доски, чтобы увидеть солнечный луч. Они сходились и расходились дважды, из года в год выцарапывая свои инициалы на спинах и руках друг друга, выгрызали буквы на предплечьях, фиолетовыми чернилами очерчивали шею, уводя нити куда-то вглубь, рисовали бомбы над сердечной мышцей, впитывали вкус потрескавшимися губами. Кей порой осматривает свое бледное тело и видит фантомные надписи, почти физически ощущая, как кожа зудит, покрывается волдырями и лопается, забивая нос запахом гнили, мускуса и кошачьей мяты. Он думает, что ничего не проходит бесследно.***
Цукишиме уже 22, и он думает, что заебался. Он отпивает остывший чай, морщась из-за заварки, что осталась на дне, скользит взглядом по Куроо, и мысленно поправляет себя: они оба заебались. Куроо время от времени еще пытается шутить и быть оптимистом, но выглядит так, будто не спал весь прошлый месяц, что, вероятно, так и было. Кей хочет разорвать эти чертовы нити, что душат их обоих: режет кухонным ножом, рвет кожу на фалангах в попытке порвать, поджигает окурком сигареты, а позже наклеивает цветные пластыри на свежие раны. За окном сияет Токио, покрытый праздничной мишурой, еще не убранной после прошедшего Рождества. Гул из людских голосов пробивается через открытую форточку и заглушает мысли. Впервые за долгое время Кей ощущает давно забытое чувство спокойствия (= смирения). С неба плавными убаюкивающими движениями падают пушистые снежинки. Цукишима, в принципе, никогда не верил в Бога, но сейчас ему почему-то кажется, что это ангельское оперение медленно покрывает город, скрывая людские грехи от взора Всевышнего и залечивая ноющие раны. Ему хочется выбежать на улицу, чтобы небо и его укрыло от чужих глаз и зализало гнойные нарывы. Ему хочется верить, что хотя бы этот год сумеет сломать спираль, опоясывающую их легкие. А пока новый день наступает холодным рассветом, ломая им ребра, Кей берет черный маркер и привычным движением закрашивает очередной маленький квадратик с цветной цифрой в календаре. Остается два месяца.