***
Гран-При пролетел с удивительной скоростью, а я как чувствовал невероятную легкость и яркое, словно красочный пейзаж какого-то художника, чувство теплоты и спокойствия, разрывавшее меня буквально на части, стоило начаться соревнованиям на горячих источниках, так и остался со своими глупыми ощущениями. Это самое тепло я путал с глупой влюбленностью в пятикратного чемпиона мира. И даже когда этот глупый Плисецкий приехал прямиком в Хасецу и начал нести чушь про двух Юриев на льду. Но сейчас спокойная, но невероятно скучная жизнь в родной стране позади. Я не смог оставить все позади и сказать Виктору «прощай». И именно из-за моей нерешительности сейчас я вынужден терпеть постоянные возмущения Плисецкого, проживая с ним в одной квартире, ибо, черт возьми, однажды утром эти полтора метра сплошной агрессии заявились к Виктору домой с чемоданами и по-хозяйски заявили, что теперь живут тут из-за внезапного отъезда всех имеющихся родственников. Несносный ребенок. — Ты просто отвратителен! Жалок! Глуп! Ещё долго слышу всяческие ругательства из соседней комнаты. Твоей комнаты. Кажется, скоро у тебя кончатся всевозможные эпитеты и грязные слова. Потому что каждый день ты выливаешь на меня не один ушат помоев на различных языках мира. Громко хлопает входная дверь, и ты мигом затихаешь, все еще слегка набивая пальцами по тонкой стенке в попытках успокоиться. Виктор будто прислушивается к гробовой тишине и моментально меняется в лице, задавая немой вопрос. — Я просто постирал его телефон с кофтой. Он тяжело вздыхает. Устал. Устал от бесконечных ссор, глухого грохота опрокидываемой мебели, немелодичной песни ругательств и взаимных оскорблений. Дело каждый раз едва не доходит до драки, но конец шумных разногласий остается до неприличия стабильным: обожаемый тренер без всякого желания делает попытку провести поучительную беседу о мире, дружбе и жвачке. Молодое дарование, чьи вокальные данные во время пребывания в очередной истерике оставляют желать лучшего, с гордо поднятой головой удаляется в свою обитель, по доброй традиции демонстративно хлопая уже шатающейся дверью, а я… Я всеми силами стараюсь держать незащищенные запястья как можно дальше от сверкающего лезвия коньков, так как после поселения в одной чудовищно маленькой квартирке с одним чудовищно беспринципным существом и недомиротворцем, мысли о суициде часто и навязчиво лезут в мутные чертоги умирающего разума.***
Вновь четыре стены в немом ужасе содрогаются от мощной звуковой волны, источник которой с перекошенным от злости лицом умудряется внедрять в свое оперное пение парочку грязных словечек, естественно, адресованных мне любимому. Боги, в чем я провинился? Чем, черт возьми, я мог заслужить существование, где все звуки жизни заглушает ненавистный мне вопль? Меня передергивает от одного скрипа знакомых шагов, нервный тик давно за пределами дозволенной нормы, а внутренности едва не просятся наружу, стоит мне уловить чуть резкий аромат мужского одеколона. И с каждым днем я все острее ощущал невероятное тепло, затягивающие в себя целиком и полностью. Сладостная пытка Соулмейты. Мне приходилось слышать о подобном. Мистическая связь двух душ, сопровождаемая сильным, порой неудержимым влечением друг к другу. Виктор умел разогнать тоску, внести пусть самое маленькое разнообразие, вкус, в пресное пребывание на бренной земле. Поэтому я был уверен, что именно он имеет полное право занять место моего собственного соулмейта. Тренировки отвлекали от серой повседневности. Глубокая гладь льда стала зеркалом, отражающим чувства, мысли, страхи и надежды. Я хотел огласить мир криком отчаяния, что долгое время томился под самыми легкими, но вместе этого яростно разрезал площадку для фигурного катания, оставляя после себя глубокие тонкие борозды, подобные открытым ранам на моей страдающей душе. Любовь и ненависть, манящие, колкие чувства, неторопливо разрывающие грудную клетку. Отныне я влюблен в собственную боль и каждый раз с поистине титаническим усилием стараюсь скрыть ее от посторонних глаз.***
— Экзамены. Именно это слово послужило ответом на изумленное созерцание целой мебели и отсутствие русского ящика Пандоры. Желанная тишина мягким одеялом окутала мой изможденный орган слуха. Забытую атмосферу уюта нарушало лишь четкое неприятное ощущение: с уходом крикливого юнца меня накрыла новая волна всепоглощающего холода. Искренне хотелось верить, что мое нынешнее состояние не более, чем ошибочная реакция организма на внезапный переезд или вчерашний йогурт, который мог оказаться просроченным и стать причиной странного волнения внутри. Я надеялся, что с приходом Виктора все сомнения улетучатся, подобно резкому неприятному запаху, когда впускаешь свежий воздух. Он был тем глотком кислорода, которого не хватало в токсичном городе. Морозным, до боли знакомым. Только моим. — Он забыл паспорт! — донеслось из комнаты, и в коридор выбежал Виктор, махая размытым маленьким прямоугольником, едва различимым для минусового зрения. — Столько шума из-за этой книжонки? — спросил я, скептически оглядывая предмет, который надоедливо маячил перед глазами в руках обеспокоенного тренера. Должен признать, такое поведение пробудило во мне легкие нотки ревности. Какие бы усилия не прилагались с моей стороны, назойливая блондинистая мошка по-прежнему купалась в лучах любви и всеобщего внимания, оставляя меня гнить в тени своего величия. — Но паспорт нужен на экзамене. — продолжал гнуть свое Виктор, будто намеренно пропуская мимо ушей недовольные вздохи и цоканья. — Его не допустят, Юри. Догони его. Мысленно проклиная свою привязанность, я выхватил треклятый документ и, под воодушевляющую речь о собственном благородстве, вышел на улицу. — Чтоб тебя. Чертов Плисецкий. За пару месяцев тусклого проживания в культурной столице, мне пришлось зазубрить три основных маршрута: учебное заведение русской феи, Ледовый дворец и не менее тусклый жилой дом. Санкт-Петербург произвел на меня сильное впечатление. Подумать только, каким гением должны были обладать архитекторы, чтобы умудриться вместить несколько миллионов человеческих душ в нескончаемые лабиринты улиц и переулков. Теперь же я искал спасения в тени магазинных навесов, около заброшенных развалин — везде, где теплый мрак мог укрыть меня от колкого сияния золотой мухи России. Однако, пусть моя неприязнь ставила жирный крест на возможной дружбе с чудо-ребенком, обещание, данное любимому человеку, я собирался сдержать. Усталый взгляд перенапряженных глаз озарился, когда зацепил среди деревьев длинной аллеи знакомый рюкзак с черными заклепками сзади. Внутренности привычно сжались в тугой узел, едва я приблизился к светловолосому юноше, который нервно подергивал ногой, явно кого-то ожидая. По телу растеклась сладкая истома, а каждая клеточка будто наполнилась солнечным светом. Я тяжело выдохнул, не в силах унять разрывающий изнутри восторг: вновь тот самый жар пульсировал во мне, терзая грудную клетку неподдельным чувством. Сердце что-то больно кольнуло, но я не одернул руки и развернул мальчика к себе. — Ты ничего не забыл? — холодный лед не по-детски серьезных глаз уже спустя четверть секунды прожигал во мне глубокую зияющую дыру. В совершенном молчании я вытянул из кармана брюк заветный паспорт, слегка помятый после долгого бега. — Благодарю. А теперь исчезни. Не хочу, чтобы она тебя видела. Словно в дополнение своим словам, он небрежно махнул ладонью, посылая мое измученное существо подальше от себя. Подальше от своей девицы, которая уже ждала его с натянутой приветливой улыбкой, сидя в черном автомобиле. Едва ли этот мальчишка заметил, как внутренние замки из бывшего света с глухим скрежетом рухнули, оставив после себя острые заплесневелые руины. Пусто. В голове крутилось одно слово. Она. Обычное повседневное слово легко слетело с его губ, исполненное чувственной нежности. Улыбка, ранее скрытая под гримасой беспередельной злобы, проявилась именно в тот момент, когда он назвал ее. Я не догадывался, что на осознание собственной никчемности хватит одного лишь мгновения. Одного единственного мига, который безжалостно уничтожил каждую грань личности, каждую мысль и надежду на счастливый конец, явив мне всю наивность мечтаний. Плевать, что внешняя оболочка по-прежнему горько усмехалась, словно жизнь не преподносила на серебрянном блюдце ядовитое разочарование. Мое нутро, полное стеклянных осколков, размеренно билось о стенки тела, причиняя одну лишь невыносимую боль. Судьба показала мне всю черноту своего юмора, ведь отныне мое существо безнадежно связано с ненавистным Юрио.