А ты удержишь?

— Я никогда не сделаю этого, — мрачно произнес Артур. — Это противоречит моим интересам, а значит, и твоим тоже. И бесполезно пытаться убедить меня, Альфред. Они сидели у камина. Керкланд уставился в пламя, танцующее за решеткой. Он словно не желал замечать другого человека. Парень присел рядом на корточках, взволнованно глядя в лицо Артура снизу вверх. Его щеки и уши были красными, но не только из-за отсветов огня. Кажется, он был очень напряжен и взволнован. Но молодой мужчина в кресле был равнодушен, только темные тени плясали на его бледном бесстрастном лице. — Но ты душишь меня! — воскликнул парень, вскакивая на ноги. — Это слишком большие деньги, я не могу платить тебе и при этом развиваться! * — Не смеши меня, — меланхолично отозвался Артур, — ты вырос на моих глазах, и я с уверенностью могу сказать, что нет такой вещи, что ты при должном желании не смог бы сделать. И твое счастье, что ты живешь  под моим присмотром и не натворил бед по глупости. — Ну, знаешь! — Альфред вцепился в спинку кресла, наклоняясь к уху сидящего в нем человека. Тот повернул голову, встретившись взглядами. — Не стоит делать из меня идиота, неспособного самостоятельно устроиться среди других стран! — Да ты спятил, — протянул англичанин, неспешно поднимаясь и с неодобрением глядя на собеседника. — Какая ты страна? Твои люди — мои люди, твоя культура — моя культура, твой язык неотличим от моего. Ты слишком повторяешь меня, дорогой Альфред, так что, устраиваясь, как ты изволил выразиться, среди других стран, своего места ты не получишь. Все, что ты сделаешь и скажешь, будет в равной степени исходить от меня. Именно поэтому я не собираюсь позволять тебе отходить от того образа, который имею на мировой арене, — он еще раз смерил взглядом на этот раз побледневшего парня. — Да, сейчас ты только разрушишь все, как маленький ребенок, которого пустили на банкет и показали хрустальную горку. Мир хрупок, а ты не умеешь это чувствовать. Пока. — Пока… — Альфред был бледен от ярости, — пока что? Пока ты не подгонишь меня под свои стандарты? Ты сам сказал, я вырос на твоих глазах. Я вырос, Артур! И я, блять, имею право принимать самост… Керкланд стремительно хлопнул его по губам. Его ладонь была сухой и жесткой, неприятно царапнув мягкую кожу. Альфред поднес ко рту ладонь, разумом понимая, что вообще-то это был совсем слабый удар, если учитывать реальные возможности его опекуна. Но в душе расцветал безумный алый цветок ярости. — Не смей плевать грязью в моем доме! — на этот раз Артур соизволил повысить голос, его брови были нахмурены. — Изволь разговаривать на человеческом языке. Бога ради, да ты даже простой разговор поддерживать на достойном уровне неспособен, куда ты собираешься лезть? — он махнул рукой на стены, завешанные схемами, картами и документами. Испещренные пометками и тонкими листочками заметок, пришпиленных булавками, как разновидность бабочек. — В политику, где каждое твое слово будет иметь для других двойной, а то и тройной смысл? Мальчишка! Джонс молчал, потому что все еще пытался сдержать себя. Он прежде никогда не доходил до открытых конфликтов со своим опекуном, и сейчас что-то внутри него все еще цеплялось за возможность мирного исхода. До этого момента. — Да нет, я не мальчишка, Арти, — сказал он и криво ухмыльнулся, поражаясь огню, пожирающему его сердце изнутри и рвущемуся наружу, наливая щеки красным, в то время как голова оставалась безрассудно звонкой и легкой. Артур вскинул подбородок, прищурив глаза. Он много раз запрещал называть себя так. Испанцу, обоим итальянцам, особенно Феличиано. Франциску — о, этот прям-таки напрашивался каждый раз. Но никогда — Альфреду. Потому что Джонс шутил с ним, смеялся с ним, раздражал и иногда огорчал. Но он не смел издеваться над Керкландом, дразнить его. Никогда. Артур даже не знал, как на это реагировать. И теперь растерянно молчал, подняв глаза на своего подопечного. А тот сделал шаг вперед, так, что оказался на расстоянии ладони от Артура. И тоже смотрел. Сверху вниз. Да, Керкланд давно заметил, что мальчик, которого он когда-то принял в свой дом, теперь перерос его. В первый раз он даже не пытался скрыть свой шок от этого, потом привык, тем более что разница казалась не слишком большой. Но сейчас от этого было неуютно, а особенно потому, что в глазах нависшего — другого слова и не подберешь — над ним Альфреда была нескрываемая, отчаянная насмешка. Типа, и что ты сделаешь? — И что ты видишь, Керкланд? — первым прервал молчание американец. — Неужели мальчишку? — Артур молчал, но Джонс все равно ответил за него. — Да? Где же тогда вторая пощечина, где гневная отповедь, где негодование? Ты же всегда так бесишься, стоит чутка смягчить твое прославленое имя! А что ты еще готов мне спустить? — Альфреда раздражало, выводило из себя то, что Артур продолжает смотреть все с тем же напряженным прищуром, застывшим на белом лице. И он заорал в эту маску, провоцируя, не в силах больше обмениваться нелепыми, неуклюжими словами. — Да отвечай же, твою мать! Англичанин наконец изменился в лице. Его глаза распахнулись шире, а из плотно сомкнутых губ вырвалось короткое шипение. И он так же стремительно, как и в первый раз, залепил Альфреду пощечину. Только с другой руки и намного сильнее, хоть, как промелькнуло в голове у Джонса, и не со всей силы. Тем не менее, голова американца мотнулась, а в ушах несколько секунд стоял отвратительный звенящий гул. А ведь он знал, что так будет, даже собирался перехватить удар, заломить эту родную, знакомую руку за спину — до чужого крика, стона. А вот получить по морде еще раз совершенно не ожидал. И от этого мысли путались, сливаясь в серо-красную пленку, что с шуршанием ворочалась у него во взбудораженном мозгу. От этого он не сразу понял, что Артур, сжимая одной рукой кисть другой, говорит ему что-то. Уже откровенно раздраженно и презрительно сверкая своими яркими глазами. -… показать, кто тут, как ты говоришь, больше герой? Кто круче? Ты ведь этого хотел, так? Только не стоит думать, что другие не видят, чего ты добиваешься, мастер** Джонс! — голос опекуна был сух и резок. — Вот поэтому тебя нельзя пускать в политику, поэтому тебе заказан путь к независимости. Ты силен, но наивен до безобразия. И не как Брагинский, который носит свою наивность и детскую улыбчивость как маску, а как настоящий дурацкий ребенок! Керкланд почти выкрикнул последнюю фразу, ударив кулаком по ладони с оглушительным хлопком, тут же поморщившись от боли. Шуршание в голове Альфреда нарастало, он понимал, что сейчас настал тот самый решающий момент, когда он либо должен сдаться и признать, что неспособен позаботиться о себе, либо… каким-то образом доказать, что в силах постоять за свои интересы. И самое страшное — у него появилась идея. Идея, которая поможет разобраться с этим вопросом здесь и сейчас. У Джонса мурашки побежали по коже, когда он понял, что собирается сделать, но вместе с тем, в каком-то смысле это было достойно его опекуна. — Артур, — голос звучал хрипло от застрявших в нем комьев ярости, и он откашлялся, — прости. — Чт-что? — англичанин распахнул глаза, злость в них словно смыло волной прибоя, вынеся на поверхность изумление. — Я вел себя как капризный ребенок, ты совершенно прав, — выдавил Джонс. Это оказалось трудней, чем он ожидал. — Давай забудем этот разговор, прошу тебя, Артур. Керкланд все еще был ошеломлен, но вот пронзительная зелень его глаз смягчилась, полуприкрытая черными ресницами. Он опять смерил взглядом Альфреда и отвернулся, уставившись в камин. В ожидающей тишине обошел кругом кресла и сел, раскинув руки на подлокотники. В принципе, Альфреда это уже устраивало, но он почему-то решил подождать, что же соизволит ответить опекун. — Я думаю, тебе нет нужды извиняться, — вдруг произнес тот, и американец застыл, словно покрытый льдом. «Одна единственная гребаная фраза из миллиона, и ты, блять, сказал именно ее? Серьезно, нахрен?!» — Почему? — прошептал он, вдруг поверив, что все пройдет мирно, что Артур и так понял, что он взрослый, сильный, способный. — Ну, у тебя же переходный возраст, — Артур сделал правой рукой неопределенное движение, которое отозвалось яростной гримасой на лице его подопечного. — Поиск путей самовыражения, бунт собственного сознания, протест против всего и вся — неудивительно, что у нас с тобой появилась эта проблема. Виноват я, что не попытался помочь тебе раньше, чем это докатилось до такого. В конце концов, — хмыкнул Артур, — я прошел этот период чудовищно давно, так что ты должен меня понять, — он опять смотрел на огонь и совсем не видел лица Альфреда, а скрип зубов заглушало потрескивание дров. — Но разговор этот нам забывать не стоит, нет. В конце концов, именно теперь я понял, чему тебя надо учить немедленно. И да, вот так и выходит, что извиняться тебе стоит только за эти дикие выражения, мальчик мой. Говоря эти слова, он начал подниматься, и Джонса окутало мерзкое онемение и легкий зуд. Само осознание масштаба того, что сейчас произойдет, лишало способности контролировать свое тело, и оно принимало на себя все физические симптомы паники. Но нет, он не передумал, напротив, еще больше уверился в правильности своих действий. Артур Керкланд обернулся в тот самый момент, когда Альфред Джонс, его подопечный, врезал ему по лицу. Артур отлетел к камину, врезавшись в него боком, ударился лицом о резную ручку кресла и, неловко подломив под себя руку, опрокинулся на пол. Из его груди раздался прерывистый судорожный вздох. Джонс откинул кресло, как книжку, и оно с хрустом упало на спинку. Он склонился над Артуром и встретил разъяренный взгляд, который словно молнией сотряс все его существо. Но один глаз тут же зажмурился, когда с рассеченной брови на веко сбежала алая дорожка, и взгляд потерял свою убийственную силу. Альфред на секунду ощутил вину. Он ведь был значительно сильнее Артура — во всяком случае, физически. Это выяснялось неоднократно. Например, когда они сталкивались в коридорах, назад всегда отлетал Артур. Один раз, обидевшись, Джонс специально неуклюже толкнул своего опекуна плечом, и тот вообще не устоял на ногах. Тогда Альфред извинился, и англичанин поверил, что это было случайно. Поверил, как сейчас. Конечно, он сдержался, когда бил, но только чуть-чуть. Разбитые бровь, губы и нос Артура были отличным тому доказательством. Губы Керкланда разомкнулись в широчайшей ухмылке, и Джонс чуть не заорал от ужаса, когда увидел ярко-красные от крови зубы. С единственным открытым глазом, горящим дьявольским зеленым огнем, и этой улыбкой, с потеками крови на бледной коже, англичанин выглядел просто ужасающе. Но чувство вины теперь пропало бесследно, потому что у Альфреда возникло стойкое ощущение, что он ударил самого дьявола. А потом Артур засмеялся. Джонс отшатнулся от него, стоило ему заслышать этот низкий, хрипловатый и неспешный смех. Он был неровным и слабым — наверное, ребра не выдержали столкновения с каминной кладкой — но этот смех был таким… древним. И каждый новый звук словно сносил барьеры в его памяти, в его знаниях, заставляя все острее чувствовать свою ничтожность и малость. Переходный возраст. — Какого хера ты ржешь? — прорычал Альфред, стиснув в кулаках ткань сюртука Керкланда, приподнимая его с пола. Голова Артура запрокинулась, ухмылка пропала, и он замолчал, шумно втянув воздух сквозь зубы. В его горле что-то булькнуло. Джонсу пришла в голову мысль, что глотка англичанина, должно быть, так забита кровью, что в этом положении он может и задохнуться. Альфред поспешно наклонил опекуна — «бывшего опекуна», — мелькнула мысль — лицом вниз, с отстраненным ужасом наблюдая, как он, опершись на левый локоть, выплевывает на пол красные сгустки и те собираются в лужу. Его подбородка касались колкие, заляпанные кровью пряди светлых волос. А потом он почувствовал, как что-то дрожащее и холодное настойчиво тыкается в его шею под ухом. Как собачий нос, только твердое, и холод не влажный, а какой-то… металлический. И щелчок. — Что?! — Джонс шарахнулся прочь, запоздало подумав, что кинжал — или что там у этого сумасшедшего британца было — от резкого движения наверняка поранит кожу. Но нет, боли не было. А вот Артур, опрокинувшийся обратно и теперь режущий Альфреда взглядом поверх дула — был. Его правая рука, которую он так странно завернул за спину при падении, сжимала необычно изящный, незнакомый американцу пистолет. На лице опять растянулась жуткая красная ухмылка. — Ответить адекватно по стилю я не могу, — прохрипел Артур, — отвечу по существу. Смеялся я оттого, что ты и здесь, вольно или невольно, использовал мой прием, чтобы показать мне, что достоин быть самостоятельным. Но это сложный юмор, тебе не понять. К тому же, — он хмыкнул, — это на самом деле грустно. На вопрос «Что?», несмотря на всю его нелепость, я тоже тебе отвечу. Это оружие, изготовленное мастером из Карлсбада***. Мне нравится, — Керкланд вновь приподнялся, подтянувшись свободной рукой за край каминной арки. — Ты хочешь спросить еще что-то? Судя по твоему виду сейчас, вопросы — это все, на что ты способен. — Это все, — эхом отозвался Альфред, отступая. — Куда! — на этот раз голос британца был похож на лязг затвора, — Джонс послушно остановился. — Во-первых, помоги мне встать. Альфред недоверчиво покосился на пистолет. Керкланд с насмешливым вздохом поднял его дулом кверху, сняв палец со спускового крючка, и протянул вторую руку. От рывка он закусил губу, подавляя стон, но стоял почти ровно, держа пистолет наготове. — Во-вторых, налей нам выпить, — полюбовавшись озадаченностью американца, он огляделся, опустился на диван и продолжил со снисходительным вздохом. — Мы ведь так и не договорились, Альфред. Нельзя же считать вопрос решенным только потому, что кто-то кому-то съездил по физиономии. Это политика, дружок, в которую ты так упорно рвешься, — Джонс отвернулся, понурившись, и пошел к стойке, а англичанин задумчиво продолжил. — Оружие лучше вообще не применять, но его необходимо иметь, и лучше в непосредственной близости, как видишь. Решение все равно за словами. Так что плесни нам рому, парень. Такие вопросы лучше всего решать за выпивкой. По ряду причин. — Каких причин? — сипло спросил Альфред, стоя спиной к Артуру перед рядом бутылок. Он опять чувствовал себя маленьким, черт возьми, маленьким и глупым, и ненавидел это чувство. — Назови сам, — вкрадчиво предложил голос опекуна. — Я начал думать, что с этим ты справишься не хуже. И принеси уже чертову бутылку! Джонс, вздрогнув, поспешно схватил бутылку и две рюмки, подошел и неловко плюхнулся рядом с англичанином, отчего диван содрогнулся, а мужчина рядом с ним прошипел: «Осторожней!» — Вот, — он всунул рюмку в протянутую жесткую ладонь, разлил терпкий напиток и уткнулся в свою долю носом, опрокидывая в себя и тут же наполняя рюмку снова. Артур, покосившись на него, отпил половину. — Так что ты скажешь? — Ну… — американец оторвался от спасительного рома и почесал в затылке. — Спиртное помогает расслабиться. — Верно. — Если перепьешь другого, можно узнать много интересного. — Да, это уж точно. Керкланд уже поставил пустую рюмку на пол, и теперь откинулся на спинку дивана, очевидно пытаясь избежать боли при движениях. Впрочем, его глаза были приоткрыты, а правая рука по-прежнему лежала на рукояти пистолета, и Джонс ощущал от этого почти физический дискомфорт. Он кашлянул и продолжил. — Еще… если одна сторона несогласна, ее можно отравить, подмешав в спирт яд. Молчание. И опять сухой щелчок, от которого Джонс подпрыгнул на диване, ожидая непонятно чего, пока не увидел, что это пальцы на левой руке Керкланда, щелкнув, сложились в одобрительный знак, типа «Бинго!» — А я ведь несогласен с тобой, Альфред. Мое счастье, что мы в моем доме, и яд ты с собой не захватил. — Я-я бы не сделал этого, — пробормотал Джонс, неосознанно прикладывая ладонь к запылавшей щеке. — Неужели? Отчего же? — с интересом покачал головой англичанин. — Чем это хуже того, что ты тут устроил, скажи, пожалуйста. Альфред не нашелся с ответом, налил себе третью рюмку. Артур неожиданно открыл глаза полностью, сосредоточившись на парне. — Так вот, мистер** Джонс, об этом я хочу с тобой поговорить, а потом ты уже примешь решение. И прекращай изводить ром, вкуса ты все равно не чувствуешь. Хочешь напиться — пойдем с тобой в трактир. А сейчас поставь рюмку и послушай. Американец, помедлив, послушно пристроил свою полную рядом с пустой Артура на полу и сел прямо. — Ты хочешь стать независимым, — произнес Керкланд с нескрываемой горечью. — Хочешь не платить мне налоги, не подчиняться моим законам, не следовать моим указаниям. И ты считаешь, что готов к этому. Но правда в том, что сейчас ты — моя грубая копия, и ущербная и несамостоятельная, — он поднял ладонь, останавливая готовую разразиться пламенную речь Джонса. — Дослушай, пожалуйста. Страна — это не охраняемая территория, не поголовный список граждан. Страна должна иметь четкий собственный курс, круг интересов и мнение по ряду вопросов. У тебя все вышеперечисленное имеется по одному пункту. Деньги. Ты хочешь, чтобы все твои деньги были только твоими, да еще желательно чужих поднабрать. В остальном же ты блуждаешь в тумане, не имея понятия, с чего даже начать. Я ведь прав, — это даже не было вопросом, угрюмое лицо Джонса отрицало иное толкование. — И методы, Альфред. Ты же видишь, как относятся страны ко мне, — Керкланд прижал свободную руку к ребрам и чуть поменял позу. — Они боятся меня и ненавидят, сторонятся, как опасной гадины. Но зато я сравнительно свободен в своих выборах. Я плачу одиночеством за уважение и право на мнение. Я выбрал коварные, неоднозначные методы, направленные только на цель. Но пойми, я сделал это потому, что изначально обладал островом. Даже после захвата власти над всей Великобританией я чрезвычайно ограничен в средствах, и поэтому вынужден прибегать к уловкам. Но ты — другое дело. — Ты хочешь сказать, я должен быть честней, потому что я сильнее? — перебил его Альфред. Он не мог больше молчать и слушать, как его опекун рассказывает, какая он сволочь. — Не совсем. Ты можешь быть откровенней, потому что ты сильней, а это совсе-ем разные вещи. Люди боятся того, чего не понимают.**** И если ты решишь попытаться уйти сейчас, тебе стоит запомнить эту фразу на всю жизнь. Она будет преследовать тебя вечно, как преследует меня сейчас. Но я не желаю видеть, как ты повторяешь мою судьбу, будучи в силах пойти по другому пути. Если ты останешься, то с моей помощью скоро станешь полноценной страной, личностью со своей судьбой. — А если я все же уйду сейчас? — сквозь комок в горле выдавил Альфред. — Я сказал. Тебе придется пройти путь отчуждения, страха, отвращения и ненависти. На время стать изгоем…***** — Нет, а ты? Что сделаешь ты? — настойчиво спросил Джонс, наклоняясь ближе к расслабленно лежащему англичанину. — Сейчас? — зеленые огоньки тлели, в любой момент готовые разгореться. — Думаю, постараюсь удержать тебя. Всеми силами. — А удержишь? — он придвинулся еще ближе, почти нависая над разбитым, окровавленным, но все же вооруженным и чертовски опасным мужчиной. — Зависит от тебя, — проронил тот, тени под глазами стали резче. — Если ты помнишь, с чего начался наш разговор… А сейчас, если ты не против, я бы хотел привести себя в порядок. — Мне… помочь? — Джонс встал, провел пальцами по шевелюре, наклонился, подобрал бутылку и рюмки. — С этой ерундой? Справлюсь! — но рукой, что было бы уместно, Керкланд не махнул. — Можешь рюмки вымыть, если так хочешь. Американец так и сделал. Вернул на место ром, рюмки и опять застыл посреди комнаты, глядя на Артура, так и не сдвинувшегося с места, только закрывшего глаза. — Тебе точно не нужна помощь? — Да Бога ради, ты еще здесь? Все то же знакомое, родное раздражение. Как будто и не было ничего — ни злых ругательств, ни пощечин, ни удара. Как будто на лице англичанина не извивались причудливыми багровыми змейками подсохшие струйки. — Уже нет, — сказал Джонс, закрывая за собой дверь.

***

Он вспомнил это через пару часов, в трактире, куда пошел в полном гулком одиночестве, за какой-то рюмкой какого-то коньяка. «Я с уверенностью могу сказать, что нет такой вещи, что ты при должном желании не смог бы сделать.» — Значит, моя свобода — только в моих руках, — громко и пьяно сказал Америка. В своем пустом доме Англия, перебинтовывавший ребра, прервался и яростно провел по лицу рукой. По его щекам, губам и шее стекали капли. Кое-где они были розовые, а где-то — совсем прозрачные.