Последние блики счастья

Позиция. Взмах руками, а затем поклон. Музыка замерла и прекратилась. Юри глубоко дышал, время от времени покусывая свои соленые губы. Его время закончилось. Сердце билось во всем теле: в груди, разнося волнами по всему телу, быстро циркулирующая кровь била по вспотевшим вискам, вторя измученному, такому ненужному сейчас органу. Зрители аплодируют парню, но Юри проиграл. Позорно облажался. Голова кружилась, а ушибленное во время выступления бедро ныло, напоминая о ужасном провале. Падение, еще одно, неудачный сальхоф, но Юри поднялся и закончил свой волнительный танец. Так провалиться на финальных соревнованиях просто недопустимо. Все замерло для испуганных глаз Кацуки, расплылось, как на некачественной фотографии. И только тренер четко виднелся японскому фигуристу. Виктор, такой серьёзный и холодный, его лицо не выражало злости или стыда за своего ученика. Голубые глаза, казавшиеся Юри чистыми небесами, которые были способны приютить любую пташку, теперь были безжизненным льдом. Это совсем не тот Виктор Никифоров, которого привык видеть Кацуки. Руки, сложенные на груди в защитной позе, будто твердили японцу «Не смей подходить ко мне!». Этот бесчувственный Никифоров заставлял Юри выровняться натянутой струной, держаться до последнего и гордо уйти со льда. Это конец. — Я-я…не смог, простите, Виктор. — так честно и не смело. Юри всегда был таким, но сегодня совесть мучила парня особенно сильно. У Кацуки оставалась малая доля надежды, но блондин всем своим видом говорил об обратном. — Ты был прекрасен, Юри, — монотонно, будто читает товарный чек, будто совсем опротивел ему этот японец. Снова этот пронзительный взгляд, выворачивающий поджилки во всем теле Кацуки. О нет, только не опять! — Но я же… — Юри совсем растерялся, не желая понимать поведение Виктора. Лицо Юри ужасно побледнело, а ладони потели страха. Его не отчитывали, на него не обиделись. Нет. Это другое истребляющее чувство. Разочарование. Кацуки все видел и все понимал, он не был глупым. Но поверить в то, что разочаровал Виктора, до конца не мог. — Все хорошо. — опущенные в пол глаза распахнулись, когда усталое тело окутали сильные руки Никифорова. Они гладили слегка ссутулившегося Юри поверх тёмного блестящего костюма. Японец прижался к телу Виктора и устало сомкнул глаза, ничего не говоря, просто запоминая поглаживания этих прохладных рук. Виктор смотрел вперед, в одну точку, не выражая ничего, а просто медленно проводил ладонью по спине Юри, словно робот, исполняющий свою программу «Хорошо, что он этого не видит.» Виктор сам удивлялся тому, как Юри быстро наскучил ему, особенно после того, как японец стал спотыкаться на льду и пропускать прыжки. Ему надоело смотреть на заикающегося и вечно мнущегося Кацуки. Интерес, который возник во время того смелого видео, в котором Юри, вложив душу, исполнял программу своего идола. Но сейчас все совсем по-другому. — Ты еще не переоделся, Юри? — Немного наклонив голову, блондин встретился взглядом с дрогнувшим Кацуки. — Мы не будем смотреть до конца? — Нет, ты очень устал, — пальцы Виктора коснулись виска парня, скользнули вверх, пройдясь по горячему лбу и поправили торчащие каштановые волосы, — тем более результаты уже известны. Тут нечего делать. Юри покорно опустил голову, потому что все понимал.  — Ты прекрасен, Юри. Юри толком не помнил, как Виктор оказался вечером в его комнате. Он только слушал слова, произнесенные с таким желанием, и, обняв своего тренера, поддался. Никифоров был так близко, как никогда раньше, и от этого у Кацуки Юри сносило крышу. Этот обворожительный блондин, по которому сохли фанатки и подлавливали его на каждом углу, лежал в его постели и целовал именно его. Здесь и сейчас они принадлежали друг другу. Сильные руки Виктора притянули ближе к себе уже успевшего обмякнуть Юри, они скользили по спине, медленно возникали на плоском животе и поднимались к груди, под которой сердце рассказывало ловким рукам Никифорова о чувствах своего хозяина. Так быстро оно не билось даже после самых изнурительных тренировок. Юри все понимал. Он оказался временной игрушкой для Никифорова, но и самая интересная и красивая игрушка когда-нибудь надоест. Юри ничего не просил, ничего не требовал, ведь Виктор и так много сделал для него. Неожиданно появившись в его серой повседневности, Никифоров, не спросив, раскрасил всю жизнь своей улыбкой. Жить казалось легче, когда блондин клал ладонь на его плече или ерошил волосы. Даже поглощение пищи становилось веселым рядом с Виктором, который бы обязательно отпустил острую шутку за столом или совсем как ребенок воскликнул «Вкусно!». Однако счастье не вечно. Казалось, Юри вдыхал последний воздух в комнате, пропитанный Виктором. Он жадно касался дрожащими губами тонких светлых губ Виктора, зарывался руками в шёлковистые ровные пряди, перебирал их. «Моё! Моё! Моё!» Тепло концентрировалось в одном человеке, сходилось в Викторе, поэтому Юри льнул к нему, как цветок к лучам солнца. Время и обстоятельства теряли свою весомую силу. — Я сниму одежду? — Виктор навис над Кацуки, начиная стягивать с себя кофту. Получив уверенный кивок в ответ, он быстро снял футболку с Юри, швырнув её куда-то на пол. Нетронутый Кацуки манил Никифорова, тем самым распаляя желание прикоснуться к его телу. Глаза блондина горели, а Юри все это замечал, подставляя себя на растерзание этим опытным губам, рукам, которые нагрелись от его тепла и теперь по-хозяйски блуждают по плоскому животу, нащупывая выступающие ребра. Хоть так он вызывал интерес у русского фигуриста. Виктор наслаждался обнаженным телом своей игрушки, таким стройным и подтянутым, отчасти такое тело Кацуки было его заслугой.  — Быстрее, я хочу почувствовать тебя, — Кацуки уже перестал скрывать взгляд и смотрел прямо на своего любимого тренера. Раньше он не мог бы себе позволить такого вызывающего поведения, но сейчас никакой выдержки не оставалось, когда он полностью раскрывался Виктору, лежал прямо перед ним, сминая под собой простынь. Никифоров мимо воли возбуждался, когда Юри разогревался перед тренировкой или когда обнаженный сидел с ним в онсэне. Но тогда парень все время смущённо скрывался от глаз Виктора за полотенцем, а сейчас лежит перед ним полностью беззащитный, требующий ласки, тянущийся к нему всей душой. От такого соблазна у Никифорова сводило и тянуло внизу живота, и никакие брюки не смогли бы скрыть его возбуждения, которое уже упиралось в ткань и приносило жуткий дискомфорт. Избавившись от сковывающих остатков одежды, блондин кинулся в объятия Юри, проводя языком вдоль шеи, очерчивая влажными линиями контуры выпирающих ключиц. Задевая чувствительные соски Кацуки, Никифоров щекотал нежные бусинки, внимательно слушая громкие вздохи парня. Для него это было особым удовольствием, а Юри обвивал шею Виктора, целовал его лицо, как в бреду, не желая отпускать блондина из своих объятий. Этому парню не нужно было смотреть, он кончиками пальцев ощущал сильную спину, перекатывающиеся мышцы на руках, рельефный пресс, на который часто бросал быстрые неловкие взгляды. У Юри было все: тепло их тел, долгие поцелуи и объятия, поэтому он часто закрывал дрожащие веки, ощущая, что дает Виктору всю свою любовь, какой бы глупой и наивной она не была. Настолько глупой, что он разрешал разводить Никифорову свои ноги, при том, что по приходу домой заметил билет на самолет в Россию. Юри разрешал Виктору исцеловывать свои дрожащие ноги, оставлять невидимую дорожку от лодыжек до самых изгибов бёдер, где от ласк горячего языка, Юри особенно страстно протягивал имя своего мучителя. — Я…я люблю т-тебя, — всего Кацуки пробирала мелкая дрожь, даже его голос дрожал от волнения. — Я тоже, Юри, я тоже, — голос Виктора был совсем не похож на голос влюбленного мужчины, но Никифоров не мог так просто портить такую близость, тем более, что Кацуки так искренен в своих чувствах. А его чувством этой ночью была жалость, которая не давала спокойно взглянуть на парнишку. Он успокаивал Юри, нежно касался обеими руками спины, ласкал языком ободок ушка, тут же обжигая горячим надрывным дыханием. Шептал возбуждённому Кацуки о том, чтобы тот расслабился и не волновался. Виктор Никифоров нёс ответственность за этого хрупкого парня. Только вот за вызванные чувства, которые появятся после их близости, Виктор не сможет ответить. Именно сейчас он делал всё, для того, чтобы Юри почувствовал себя нужным ему хотя бы сегодня, а в ответ на свою недолгую заботу получал самые честные признания и нежность, которые ему, должно быть, никто больше не в силах дать настолько искренне. Юри плакал, улыбаясь. Дабы скрыть свою слабость, он обнимал Виктора за плечи и утыкался носом в его шею. Так он мог проронить одну-две слезы, а после поднять голову и улыбнуться так по-настоящему, чисто, по-детски наивно, что все были абсолютно уверены в том, что с ним все в порядке. Глубокой ночью Юри не спалось. Он чувствовал опустошение. Наверное, так чувствуешь, когда отдаёшь себя без остатка. До сих пор Юри чувствовал себя собственностью фигуриста, особенно когда подушечками пальцев дотрагивался к поражённым участкам кожи, которую Виктор неистово опалил собственными губами. Все тело болело, хотелось тепла, но Виктор больше не обнимал его. Теперь он выпит без остатка и больше не представляет какого-либо интереса. Так страстно владеть тем, кто завтра же будет брошен тобой. Юри просто поражался этому, но продолжал придумывать блондину оправдания. Он думал о том, что отпустит Виктора, не прощаясь, просто прикинется спящим, пока тот будет собирать вещи. Так будет легче обоим. Нет дурацких оправданий, недопонимания, гулкого молчания, которое будет разрастаться, как терновник, меж ними, не оставляя места словам. Не будет прощания, которого Юри хотелось меньше всего на свете. Столько несказанных слов вертелось в больной голове Кацуки, а ведь можно было ограничится всего одной фразой. Парень осторожно повернулся, сразу же натыкаясь на не накрытую молочную спину Виктора, взглядом пробегаясь вверх по линии позвоночника, остановившись на светлом затылке. Придвинувшись, Юри почти невесомо дотронулся губами тонкой кожи на шее, а затем накрыл плечи Виктора одеялом. В один миг он почувствовал себя таким счастливым, что его вдруг совсем перестало волновать то, что будет завтра. — Я люблю тебя, Виктор. И этого было вполне достаточно.