still worth fighting for

So hard to let go And I still hear the sound Of your voice singin' in my head © My Darkest Days — Still Worth Fighting For

      Барри солнечный, кажущийся целым, и Оливер думает так непростительно долго, Барри источает улыбки, разбрасывается ими, даря каждому, кто рядом, не дожидаясь просьб. Барри дарит тепло, отдает самого себя, когда в очередной раз снимает котенка с дерева или спасает людей из горящего здания. Отрывает по куску, ловя пули, ломая кости. Оливер думает, что Барри слишком непорочный, слишком целый для того, чтобы быть героем. У Оливера перед глазами собственный пример, пять лет ада и бесконечная боль, в которой он выковал свое второе «Я», давно заменившее первое.       Оливер чувствует собственную несовершенность острее, каждая трещина, каждая зияющая дыра на месте выломанного осколка ощущается болезненнее, когда рядом стоит Барри: в красном костюме, без маски, со взъерошенными волосами, брызгами шоколада на лице, которые похожи на те, что он оставлял в детстве на кексах, когда пробирался на кухню и помогал готовить десерт, и с неизменно яркой улыбкой, слепящей разум.       Оливер приказывает себе не приближаться, не поддаваться, не подпускать ближе, потому что ближе — смерть, ближе — выжженная пустыня в глубине зрачков, ближе — бесконечное страдание. Оливер приносит лишь боль, а этого недостоин никто, особенно парень в красном. Барри не страшит ничего, он просто хочет помочь, склеить, починить, избавить от боли, потому что это желание у него в крови, потому что Барри герой, которым Оливеру никогда не стать — генетически обоснованный, с идеальным набором хромосом, с правильно составленным ДНК.       Барри на самом деле склеивает себя оптимизмом каждое утро, чтобы не развалиться на части прямо во время обеденного перерыва, но Оливер понимает это слишком поздно. Слишком тогда, когда Барри оставляет попытки приблизиться, хороня эту обиду где-то глубоко под толщей причудливых трещин, расползающихся ассиметричными узорами.       У Барри получается относительно неплохо: жить, быть героем для целого города и не умереть между понедельником и четвергом, пока Оливер делает то, что получается лучше всего: вселяет страх, сеет панику среди преступности и изредка переступает зыбкую грань между необходимым правосудием и неоправданной жестокостью.       Оливер знает: каждая ошибка имеет свою цену, вот только их ошибки обычно стоят как несколько десятков человеческих жизней и миллионный ущерб городу. Барри обладает воистину впечатляющими способностями, но слишком юн, слишком неопытен, слишком желает всеобщего блага, чтобы ставить на кон что-то настолько мелкое, как пара кварталов с семейными ресторанчиками и прачечными.       Когда Оливер узнает о том, что он изменил прошлое, а вместе с ним и временную линию целой планеты, ему хочется забрать часть чужой вины себе, потому что ее слишком много во взгляде, походке, опущенных плечах. Оливер чертовски плохой утешитель, а потому просто пытается убедить Аллена в невиновности. Получается отвратительно, но Куину хочется верить, что попытка зачтется на Страшном Суде, который наверняка приговорит его к вечности (минус пять уже отсиженных лет) в аду.       Когда остальная команда узнает о том, что Флэш изменил прошлое, а вместе с ним и временную линию целой планеты, они ощущают нежелание находиться в одной комнате с тем, кто посмел изменить жизни, о которых не осталось воспоминаний. Барри стоит перед ними и даже не пытается оправдываться, а Оливеру кажется, что из спины у него торчат ножи, и их становится все больше с каждым высказанным вслух обвинением, с каждым проклятием, произнесенным про себя.       Оливеру кажется, что Барри привязывают к кресту, прибивают ладонями к дереву, и кровь такая же алая, как и костюм, заливает эмблему: желтое на белом сливается с краснотой костюма. Каждый член команды бросает камень, а Оливер хочет взять каждый удар на себя. В конце концов, он только это и умеет.       Благодарная улыбка Барри, когда остальные уходят на битву с Доминаторами, стоит каждого удара, что он принял.       — Сейчас все на взводе. Они поймут, позже, — Оливеру сложно даются слова, но он пытается, когда смотрит на сгорбленную фигуру, держащую голову между ладонями, смотрящую на пол.       — Ты так говоришь, потому что я не переворошил твою временную линию, — глухо и безэмоционально отвечает Барри, продолжает смотреть на носки собственных сапог. Где-то его друзья жертвуют собственными жизнями ради спасения мира, где-то его друзья получаются удары, которых он мог бы помочь избежать, взять на себя. Где-то его друзья не считают его своим другом, и это как воткнутое между лопаток копье с обломившимся древком: самостоятельно не вытащить, не зацепить.       Оливеру хочется сказать, что он переворошил его временную линию намного раньше, когда появился на месте преступления в поисках ответов на собственные вопросы: промокший, опоздавший, говорящий чересчур много и чересчур быстро.       Оливер делает шаг, подходит ближе, кладет руку на плечо и слегка сжимает. Когда Барри поднимает голову и смотрит в ответ, у него молнии бегают по радужке, и это завораживает. Он похож на олененка, застывшего в свете фар несущегося на него автомобиля: полная покорность судьбе и смирение, разбавленное капелькой удивления.       Губы Барри отдают привкусом яблок, кофе и удивления, чуть шелушащиеся, горячие, бьющие током. Он даже не успевает закрыть глаза, только подается навстречу, завороженно наблюдая за тем, как причудливо падает свет на скулы Оливера, на легкую щетину, которая щекочет подбородок. Аллен ловит мгновение, бесстыдно пользуется своими способностями, чтобы распробовать каждую трещинку на чужих губах, рассмотреть каждую морщинку на лице, расчувствовать ментол, горчащий на кончике языка.       Звучит тревога, и они отскакивают друг от друга; им говорят, что придется драться против своих друзей, чей разум порабощен, Оливер счастлив, что остался с Барри: сражаться против него не хочется категорически.       После сражения поговорить не получается: Оливер последним видит желтую молнию, размазанный силуэт, прежде чем исчезнуть в нитях слепящего глаза света.       После спасения спираль событий закручивается, сдавливается, резко выпрямляясь, стоит пожилому мужчине в очках назвать Флэша по имени, предлагая сдаться во имя мира во всем мире. Оливер слишком хорошо знает Барри, чтобы даже рассматривать тот вариант, в котором он не предпочтет сдаться.       Оливер полирует спиной Барри стену, стоит им остаться наедине. Барри остается безучастным, даже не пытается сопротивляться: руки безвольно висят вдоль туловища. Оливер хочет размозжить его череп, задушить, заковать в темном уголке Логова, запереть в клетке, чтобы выжечь, выпытать, вырезать мысли о самопожертвовании из его головы.       — Ты же знаешь, Оливер, это самый лучший выход, — устало говорит Аллен и смотрит так проникновенно, умоляюще, твердо, будто вслух просит прощения за то, что решение было принято без согласования с ним.       — Это самый идиотский выход, — рычит Оливер, — я не позволю тебе участвовать в этой чертовой самоубийственной миссии, которую ты себе придумал.       — Я не дам целой планете расплачиваться за свои ошибки, Олли, — ласковое прозвище — титановый винт, вкручивающийся в основание шеи без наркоза, звучит из его уст особенно нежно в своей обреченности. — Я должен понести ответственность за то, что сделал.       — Черта-с-два. Мы найдем другой выход.       — Лучше пообещай мне, что не будешь принимать это на свой счет, хорошо? — Барри целуется мокро и немного по-детски, совершенно безыскусно прижимается губами к губам, чуть раздвигая их языком. Барри целуется отчаянно, прижимается совсем не невинно, гладит короткие светлые волосы на затылке. Оливеру хочется ощутить жар кожи, которая электризуется, горит, слабо вибрирует под его ладонями и несколькими слоями костюма. Оливеру хочется заставить его поступить иначе, хочется переубедить, хочется запретить оставлять его.       Барри выскальзывает из его рук, целуя в лоб и выходя из комнаты, оставляя Куина наедине со своими демонами.       Когда через двадцать минут Флэш исчезает в столпе света, Оливер может поклясться, что он улыбается. Чертов герой, думается ему, лучший из тех, что когда-либо были, лучший, чем тот, которым сможет стать он.       Привкус статического электричества пропадает с губ через сутки. Доминаторы больше не дают о себе знать.