L'assasymphonie

Персиваль не умел проигрывать. Не умел и не хотел. Всю свою жизнь, начиная с первого класса, когда родители строгим тоном приказали ему выбрать музыкальный инструмент, с которым он свяжет свою дальнейшую судьбу, и заканчивая сегодняшним днем, он был победителем. Неустанно трудился мальчишка, а затем и мужчина над роялем, посвящая полюбившемуся инструменту каждую свободную минуту, порой и каждую несвободную. В свои тридцать пять Персиваль принимал участие в очень многих концертах, но так никогда не смог достичь славы, снившейся ему буквально каждую ночь. Не переставая верить, Персиваль посещал мероприятие за мероприятием, все еще надеясь, что однажды пробьет его час, и каждый будет знать его имя, ласкать буквы его фамилии на языке, смешивая их с неподдельным чувством восхищения и удовольствия. И вот сейчас, спустя двадцать лет тяжелой практики, ежедневных изнурительных репетиций и всевозможных конкурсов, он наконец оказался в финале самого главного из них. По правде говоря, всех своих соперников он считал настоящим ничтожеством, мусором, нужным лишь для отчетности по количеству участников. Каждого, буквального каждого из них он мог обыграть в течении нескольких минут, виртуозно и почти не глядя справляясь с одними из самых сложных произведений когда-либо вышедших из-под пера лучших творцов в истории. Ему казалось, точнее, он был уверен, что знает каждую ноту каждой мелодии, словно все они были высечены едва заметными татуировками на сердце. Он трепетно относился ко всему, что ему когда-либо приходилось исполнять, при этом не рискуя впустить в подсознание мысль о том, чтобы выбрать из всех выученных им произведений любимое. Для него это было кощунством - предпочесть что-то одно. Персиваль был очень строг к другим, он слышал все мельчайшие огрехи в исполнении, он мог распознать где и когда тот или иной юный пианист сможет допустить ошибку или где уже допустил. Поэтому, когда ему пришлось соревноваться на национальном конкурсе с теми, кто был младше его как минимум на десятилетие, он был одновременно зол и расслаблен. Нет, не подумайте, он никогда бы не позволил себе халтурить, но, наблюдая из-за кулис за нервничающими подростками, он понимал, что никто и никогда не сможет сравниться с ним, не сможет полюбить музыку так, как любил её он. Музыка была его единственной любовницей, неповторимой дамой сердца. Он был готов отдать за нее жизнь, сбить пальцы в кровь, репетируя особо трудный отрывок той или иной мелодии, он был готов вырвать руки всем, кто думал, что может играть на рояле, но на деле лишь терзал такой родной ему инструмент своей бездарной сущностью. Неудивительно, что Персиваль Грейвз был готов на все, лишь бы получить такое желанное и заслуженное признание публики. Так же не было удивительным и то, что когда мужчина услышал об очередном «юном даровании» по имени Криденс Бэрбоун, которому пророчили славу и успех невероятных масштабов, Грейвз был зол и не на шутку раздражен. Он хотел своими глазами увидеть юношу, чья игра, как наперебой утверждали все светилы музыкального общества, была завораживающе прекрасна и заставляла поверить в чудо. Персиваль не стал мешкать. В очередной день, за неделю до финала, он разузнал у ассистента жюри где репетирует мальчишка, и отправился туда. Приблизившись к залу, откуда слышались попытки сыграть очередной сонет, постоянные паузы и тихие ругательства, Персиваль остановился в дверях и сложил руки на груди. В центре комнаты, сосредоточившись и не замечая ничего вокруг, сидел парень. Руки его были напряжены до предела, и Грейвзу казалось, что молодой человек выглядел очень уставшим, возможно, долго не спал. Он знал это измученное состояние, знал, как сидит и выглядит человек, отчаянно нуждавшийся в отдыхе и так же отчаянно отказывающий себе в нем до тех пор, пока не получится сыграть каждую ноту именно так, как она звучит в его голове. Мужчина едва слышно прошел вглубь комнаты и остановился у рояля. Он понимал то, что пытался сыграть парень, и понимал, почему у того не выходит. - Расслабь кисть, - не сдержавшись, пробормотал Персиваль. В ответ юноша вздрогнул, словно просыпаясь, и оторвал взгляд от клавиш. Его пронзительные карие глаза с испугом и заинтересованностью взглянули на Персиваля. Однако, он ничего не ответил и продолжил исполнять начатое произведение. - Я ваш большой поклонник, мистер Грейвз, - спустя несколько минут прошептал юноша, опуская пальцы на клавиши, периодически перескакивая с одной мелодии на другую и умело орудуя контрастными переходами от плавных нот к напряженным. - Ты меня знаешь? – Персиваль немного удивленно приподнял бровь и облокотился о крышку рояля, почти нависая над юношей. Тот лишь молча кивнул и продолжил играть. Криденс, казалось, совершенно не был смущен внимательным взглядом такого опытного по сравнению с ним музыканта и храбро продолжал, пока в одну секунду все же не скользнул безымянным пальцем не по той клавише и тем самым совершил грубую ошибку. Остановившись, Криденс опустил голову, и в комнате наступила гробовая тишина. «Это будет слишком легко», - подумал Грейвз о пришедшем ему в голову коварном плане, который предусматривал безоговорочную победу и пресекал в дальнейшем попытки бездарных, как он думал, музыкантов участвовать в подобных конкурсах. - Криденс, посмотри на меня, - мужчина тепло улыбнулся и опустился на рядом стоящий стул, - ты неправильно распределил напряжение между пальцами, тебе нужно расслабиться. - Зачем вы это делаете? - тихо пробормотал Бэрбоун, явно удивленный подобным вниманием, не рискнув поднять взгляд и продолжив рассматривать свои пальцы. - Музыканты должны помогать друг другу, разве нет? - Персиваль усмехнулся и взял в свои руки ладонь Криденса. Тот вздрогнул, но не отстранился. Осторожно осмотрев каждый палец, Персиваль едва ощутимо коснулся их губами и, вложив в свою улыбку весь свой актерский талант, взглянул на мальчишку. Тот, казалось, на секунду замер и перестал дышать. - Позволишь мне помочь? - Персиваль словно случайно прижал к груди ладонь Криденса, все еще крепко сжимая её в своих руках. Криденс взглянул на мужчину, робко улыбнулся и кивнул. Неделя пролетела незаметно. Грейвз, охваченный идеей испортить юноше финальное выступление, ни на секунду от него не отходил, позволяя тому в порядке исключения наблюдать за собственными репетициями. Грейвзу пришло в голову, что если Криденс будет наблюдать за его игрой, он растеряет всю уверенность и не сможет не допустить ошибку на конкурсе. Но с каждой их совместной репетицией Криденс становился все упорнее, а в его глазах появлялось чистое, нескрываемое восхищение каждый раз, когда Персиваль начинал играть. Однажды после репетиции, Грейвз, будто охваченный эмоциями, притянул к себе юношу и нежно поцеловал, а тот в ответ обхватил мужчину за шею и охотно ответил, прижимаясь всем телом так, словно ждал этого момента целую вечность. Тогда до Персиваля дошло значение слова "поклонник", слетевшего с уст Криденса при первой встрече, и спустя несколько секунд он разорвал поцелуй лишь для того, чтобы обхватить руками лицо юноши и оставить еще один поцелуй, но уже требовательный, немного грубый и рваный. - В финале мы с тобой, мой дорогой Криденс. Неважно кто выиграет. Не ошибись. Только не смей ошибиться. Выступи достойно, и мы всегда будем вместе. Обещаю. Грейвз, увлеченный собственными мыслями, не смог не заметить веру и надежду, скользнувшую во взгляде юного музыканта, и почувствовал, как его собственные губы расплылись в ехидной усмешке. В день выступления Грейвз наткнулся на Криденса где-то в районе гримерок. Юноша, взволнованный предстоящим выходом на сцену, потянулся к мужчине за утешительными объятиями, не зная, что спустя секунду встретит взгляд, полный ледяного безразличия и почти осязаемой злобы, способной проникнуть под кожу и заставить внутренние органы съежиться от страха. Персиваль, с яростным удовлетворением наблюдая, как тухнет искорка в глазах Криденса, на секунду притянул юношу к себе и вкрадчиво прошептал: - Ты ошибся в первую нашу встречу. Так пусть судьи увидят, как ты ошибешься и сегодня. Только один может победить, и это буду я, а не слабый мальчишка, от испуга путающий ноты в простейших произведениях. Персиваль, уже мысленно праздновавший победу и долгожданное прибытие к финишу, устроился за кулисами и приготовился наблюдать величайший провал в истории этого конкурса. Он был полностью уверен, что сумел выбить из колеи молодого музыканта, что сумел разворошить его сознание и разбить хрупкий результат их недельных репетиций. Но когда Криденс нервным шагом поднялся на сцену, явно при этом пытаясь скрыть опухшие от слез глаза взъерошенными волосами, и начал играть, Грейвз почувствовал, что его сердце вдруг пропустило удар, а затем и вовсе стало разваливаться на тысячу неравномерных кусков. С первыми несколькими нотами, что были сыграны Криденсом с невесть откуда взявшимся мощным отчаянием, пробиравшим до костей, Грейвз перестал дышать и непроизвольно подался вперед. Всем своим телом, каждым крошечным участком кожи Персиваль начинал медленно осознавать, какую огромную ошибку только что совершил. Каким самонадеянным ублюдком он оказался, как пелена из зависти и тщеславия заставила его разбиться о собственное эго. Он словно видел воочию, как его главная любовница, его музыка, классика поколений, на двадцать долгих лет слившаяся с его душой, разочарованно покидала его и окружала заботливым ореолом того, кто сидел сейчас на сцене и яростно пытался передать всю боль потери и предательства с помощью нескольких минут своего выступления. Грейвз никак не предполагал, что в этом хрупком юноше, что всю неделю млел перед его прикосновениями, скрывалась такая огромная сила, он ни на секунду не мог допустить, что если отвергнет его, Бэрбоун возьмет себя в руки и пропустит через себя всю обиду и несправедливость, превратив их в нечто прекрасное и незабываемое, в свои собственные бриллианты. В нечто, что сможет стать чьим-то сладостным сном или самым нежеланным кошмаром. Персиваль чувствовал, как все, чему он посвятил долгие годы своей жизни, растворяется в пучине таланта этого молодого брюнета. Он чувствовал, как хотел навсегда слиться с ним воедино, принести свои глубочайшие извинения и молить о прощении. Молить поделиться с ним своей силой, своим даром и в ответ рассказать ему, насколько он необыкновен, насколько прекрасен. Грейвз взволнованно выдыхал каждый раз, когда Криденс без особых трудностей заканчивал очередной сложный отрывок, и вовсе перестал дышать, когда Бэрбоун завершил свое выступление фееричным глиссандо. На секунды, показавшиеся Грейвзу вечностью, зал замер и утонул в тишине, чтобы через несколько мгновений взорваться оглушительными аплодисментами. Криденс встал из-за рояля, смущенно улыбнулся, почти так же, как когда-то улыбнулся Персивалю в их первую встречу, и поклонился. Персивалю не оставалось ничего, кроме как присоединиться к овациям и задуматься, сможет ли он еще хоть раз приблизиться к роялю, сможет ли заставить себя снова играть, и любит ли Криденс Бэрбоун красные розы.