«Взаимно, Раша»

      Эмили Джонс всегда отдавала себе отчет в том, что у нее весьма своеобразные и специфичные вкусы. Мало кто мог их понять, однако Америке этого и не хотелось. Убежденная в своей исключительности, она искренне наслаждалась реакцией окружающих, когда те узнавали любопытные особенности о ней. Эмили всегда было смешно от чужого удивления. Она гордо задирала голову и говорила о том, что тугодумам сложно ее понять. И ведь никто не посмел бы с ней не согласиться. Многие верили в ее исключительность. Ну, или просто делали вид, что верят. Опять же, Джонс прекрасно понимала, что в этом мире каждый ищет выгоду персонально себе.       Эмили Джонс нравилась вредная еда. Ей нравилось по поводу и без показывать свою агрессию, доказывать свою правоту, даже если в этом не было смысла, или оспаривать чужие решения. Ей нравилось приказывать, а потом смотреть на то, как приказы покорно исполняются. Ей нравилось наводить страх на тех, кто был ей не по душе, нравилось наказывать чужими руками тех, кто с ней не согласен.       А еще ей нравилось все то, что могло бы считаться полной противоположностью ее натуры. Не имеет значения, чего это касалось – вещей, людей, идей или даже других стран. Ей нравилось испытывать к чему-либо двоякое противоречивое чувство.       Под многие описания того, что ей нравится, подходил, как ни странно, Россия, которого Эмили просто ненавидела. Однако к этой ненависти было приправлено еще много различных эмоций, таких как интерес, желание подчинить, желание медленно и жестоко убить, желание узнать получше и… симпатия. Да, весьма сложно, когда кто-то нравится и не нравится одновременно, но, как уже было сказано, Эмили нравились противоречивые чувства.       Россия явно ее не любил. Это проявлялось во всем, хотя он не смотрел на Америку волком, не угрожал, и даже разговаривать с ней старался нормально, но в его фальшивой улыбке Джонс всегда отчетливо видела неприкрытую ненависть. Да, Иван Брагинский ее ненавидел, но это не мешало ему приходить к ней снова и снова. Приходить не потому, что обязывает статус или появились какие-то дела, а потому, что это просто стало необходимостью.       Иван Брагинский испытывал двоякие чувства, и ему это категорически не нравилось.       Эмили Джонс испытывала двоякие чувства и была в восторге от этого.       – Ну, надо же, кто пришел!             Америка сияла своей лучезарной белозубой улыбкой. Ей было немного жарко в любимой куртке, однако Россия, облаченный в наглухо застегнутое пальто и скрывающий всю шею шарф, выглядел так, словно температура в помещении была минусовой. Эмили посмотрела на него откровенно жадным взглядом, в который раз подмечая бледность его кожи, практически белизну аккуратно стриженных, закрывающих лоб волос и откровенную фальшь его улыбки. Она довольна. Она так же сильно довольна, как недоволен этой ситуацией он.       Россия не остается в долгу. Взгляд его сиреневатых глаз скользит по стройным длинным ногам Америки, на мгновение замирая на подоле мини юбки, а потом выше, к оголенному плоскому животу, едва скрытой под связанной в грубый узел блузке полной груди, выделяющимся ключицам и тонкой шее. Эмили очень красива, но для Брагинского внешняя красота не компенсирует отвратительный характер. Сложно описать, как же сильно он не любит Америку. Еще сложнее описать, как же яростно он жаждет быть как можно ближе к ней.       Мужчина закрывает за собой дверь и делает два шага по направлению к ней. Америка наблюдает за ним с улыбкой на лице, но в голубых глазах чувствуется напряжение. Это похоже на хождение по канату под куполом цирка. Так волнительно и опасно, что сердце бьется, точно бешеное, знаешь наверняка, что можешь оступиться в любой миг, но все равно идешь, потому как риск заставляет кровь в жилах кипеть, даря неописуемые ощущения. Все это можно приравнять к наркотику или навязчивой идее, и Америка ясно осознает, что они оба больны этой самой идеей.       – А ты меня словно и ждала, – замечает Иван.       Его голос звучит по обыкновению тихо и обманчиво мягко. Джонс слишком хорошо помнит, каким он бывает в гневе, как яростно горит его взгляд, как он рокочет своим баритоном и как опасно выглядит. Если вывести его на эмоции, он способен превратиться в дьявола. Того самого дьявола, которому Америка готова отдаться без всяких слов, мыслей или возражений. А ведь Россию так сложно вывести на эмоции. Эмили прекрасно знает о том, что он куда опаснее вот таким, спокойным и собранным. Его действия непредсказуемы, его мысли невозможно прочитать, а Америка все никак не может решить, какой Россия ей нравится. И какого Россию она так яростно ненавидит.       – А может и ждала.       Конечно, она его ждала. Эмили знает – Брагинский просто не может не прийти. Они оба больны этими двоякими чувствами, они оба нуждаются друг в друге и не могут друг без друга обходиться. Он вожделеет ее так же сильно, как она вожделеет его. Он презирает ее так же сильно, как она презирает его.       – Вот как.       Россия очень высокий. Когда он подходит совсем близко, Америка вновь это ощущает. От него просто веет холодом. Стоя перед ним, Эмили наслаждается их непохожестью. На его фоне она кажется жгучей, ее кожа загорелая, волосы отдают золотом. Она похожа на нагретый солнцем асфальт Аризоны, а Брагинский похож на снежный сугроб. Они противоположны друг другу, и Джонс это безумно нравится.       – Бедный Раша жить без меня не может? – нахально интересуется она, наблюдая за Россией.       Тот, однако, на ее подколы давно не реагирует. Должно быть, они успели изучить все повадки друг друга, но Эмили никогда не потеряет надежды на то, чтобы вывести его на эмоции. Просто потому, что ей так хочется, потому что она хочет разбудить дьявола внутри него. Это ее прихоть, объяснения которой она не собирается искать.       – Заткнись, мать твою.       Он говорит это все с той же улыбкой, а Джонс прикусывает губу. Нет, она точно никогда не оставит попыток вывести его на эмоции. Уж очень хорош этот дьявол внутри, уж слишком он искренен, особенно на фоне лживой маски этого красивого и мужественного лица.       Его руки в черных перчатках. Америка прекрасно знает о том, что Иван не любит показывать свои руки. На них ожоги, а на двух пальцах правой руки нет ногтей – и все это у него осталось после Второй мировой. Он не любит показывать шею, потому как на ней до сих пор зияют глубокие шрамы, которые так же напоминают о годах фактического рабства. Эмили одна из тех немногих, кто видел обнаженное тело России и знает наверняка о том, что бледная кожа этого мужчины носит на себе очень много шрамов. Он не любит их показывать, и это уже его прихоть и его решение.       А на теле Эмили шрамов значительно меньше, ее тело прекрасно, и она не стесняется его демонстрировать. И даже в этом ее противоречивой натуре видится нечто невероятное. Ей нравится, когда высокий и широкоплечий Брагинский стоит рядом с ней, облаченный в одежды, в то время как она, яркая, пленительная и обманчиво хрупкая, тянется к нему, касаясь плотной ткани пальто своими ухоженными красивыми руками.       Россия несколько грубым жестом чуть стягивает с нее куртку, однако та так и остается на сгибах локтей хозяйки. Развязав узел, Иван уверенно распахивает ее блузку и касается рукой нежной кожи талии. Америка выдыхает, сгорая от смеси возмущения и восторга. Она наслаждается тем, что все ее нутро охватили весьма двоякие ощущения.       – Ты ведь не можешь существовать без меня, не правда ли?       Эмили знает, что это так. Она давно стала для Брагинского такой же навязчивой мыслью, как и он для нее. Ивану это не нравится. А вот Эмили это нравится. И даже в этом проявляется их противоположность.       Брагинский сжал ее талию крепче. Он больше не улыбался, его взгляд был сосредоточенным и серьезным.       – Я тебя ненавижу, – совершенно искренне сказал он.       Америка довольно улыбнулась.       – Взаимно, Раша.       Они потянулись друг к другу одновременно. Джонс чуть приподнялась на носочках, а Иван склонился. Когда они соприкоснулись губами, Эмили ощутила холод, и это вызвало в ее душе трепетный восторг. А Брагинский, должно быть, ощущал ее жар. Что ж, он всегда, волей-неволей, но тянулся к теплу. Они были слишком идеальными противоположностями, хотя не оба были в восторге от подобного.       Чужие руки, такие сильные и крепкие, сжимали ее талию, а сама Эмили обхватила рукой его шею, касаясь пальцами волос и ощущая внутреннюю силу этого могучего тела. И ей это нравилось. Брагинский понимал, что в самом деле зависим от этой болезненно прекрасной близости, а потому ненавидел себя за эти слабости.       Эмили Джонс нравится ощущать, что они – противоположности.       Ей нравится думать, что они как огонь и лед. Ей нравится понимать, что они неизлечимо больны друг другом. А еще ей нравится то, что они взаимно ненавидят друг друга и так же взаимно друг друга любят. Их чувство слишком необычно, но даже это нравится Америке. Ведь она исключительна, у нее не может быть все, как у всех. А еще она в полной мере отдает себе отчет в том, что у нее весьма своеобразные и специфичные вкусы, но это, как уже было указано выше, так же ей нравилось.       Все взаимно – и ненависть, и любовь.