***
Его пробрало до мурашек, и он сидел еще с минуту в задумчивом молчании, пытаясь осознать, приятные они - эти мурашки, колко щекочущие затылок - или нет. Комментарии под видео кричали о том, что это дерзко, непрофессионально и глупо, кто-то добавлял, что это весьма талантливо и искренне. Виктору же приходило на ум, что это слишком… интимно. Он смотрел на свою программу, - которую он сам ставил, которую он сам оттачивал до мельчайших нюансов, - и видел японского парня, который словно знал, что именно значит каждый элемент в его выступлении, и какую часть души нужно вкладывать в отдельный из них. Его техника была неидеальна, но в груди у Виктора сладко щемило, как и всякий раз, когда смотришь на что-то прекрасное. Он не мог понять, как кто-то, находясь на другой стороне земного шара, смог настолько хорошо его понять и выразить это так искренне и бесхитростно? И это было, черт побери, так же интимно, будто кто-то напялил его нижнее белье! В ту же секунду услужливая фантазия предоставила ему японского фигуриста в любимых боксерах, самоотверженно катающего «Будь рядом со мной». С экрана смартфона, крутившего видео на повторе, полыхнуло жаром. Или это снова было его воображение?***
Конечно же, охватившее Никифорова лихорадочное возбуждение было безудержным. Он никогда ничего не продумывал заранее и наперед - он мыслил быстрее, он действовал творчески: узнать адрес Катсуки, собрать вещи, найти документы Маккачина, на ходу заказать билеты, уже обутым бежать перекрывать газ и воду, оставить свою квартиру пустой и замершей надолго. И уже по пути в аэропорт позвонить Якову. Ничто, никакие доводы логики и веские убеждения не могут погасить его горящего взгляда, и Фельцман прекрасно понимает, что это тот случай, когда при взаимодействии с водой пламя вспыхивает сильней. А Виктору не терпится увидеть, как Катсуки откатает программу, составленную специально для него, под его чутким руководством. Его подмывает убрать недочеты в исполнении, дать ценные советы и поделиться тайнами, которые он сам долго и кропотливо собирал на протяжении всей карьеры. Никифоров уверен, что объединив их таланты, получится нечто волшебное, такое же чудо, как солнечный луч, который встречаясь со стеклом, рассыпается в радугу. В радугу, ага. Виктор не сомневается.***
Никифоров не сомневается в собственном обаянии и харизме и не боится, что ему откажут. Отдается всецело своему порыву вдохновения, уверенный в своих тренерских возможностях. Он жадно пытается проникнуть в душу парня, который смог вывернуть самого Виктора на изнанку и примерить на себя. Он не задумывается, сколько времени ушло на это у Юри, но Виктор хочет все целиком и прямо сейчас, хочет закопаться поглубже в чужую душу и разложить там все по полочкам. Он беззастенчиво проникает во все сферы жизни Катсуки, при этом не заботясь о том, какое о нем может сложиться впечатление. Никифоров просто идет напролом и остается таким, какой он есть. Искренность всегда была и остается его главным козырем, поэтому объем нагрузок и нелестные эпитеты, которыми он зовет своего подопечного, Виктор называет честными и вновь не видит никаких причин, чтобы Юри так тушевался под его взглядом. Но Никифоров умеет ломать любые стены в отношениях, и его главным оружием всегда был флирт. Господи, да Виктор флиртует всегда и с каждым, будь то девушка, остановившаяся погладить Маккачина или же молодой повар в раменной. Он делает это неосознанно, но мастерски и филигранно, и только на Юри он выплескивает весь свой талант, совершенно точно отдавая себе отчет и при этом упиваясь каждым моментом. Он старается загнать Катсуки в угол, вызвать взрыв, после которого их отношения точно перейдут натянутую черту и выльются во что-то правильное. Но взрыва не происходит, и с каждым днем Виктор начинает ощущать зависимость от этой игры, в которой он напирает, но чувствует не сопротивление, а лишь легкую едва уловимую отдачу. Он ни черта не понимает и лишь входит во вкус, привыкая наслаждаться искренним смущением и иногда взволнованно срывающимся с искусанных губ «Виктор». Он даже полюбил свое полное имя. Ему, как и всякому русскому, всегда резало слух нелепое официальное обращение в поездках за границу, остававшееся неприятной неизбежностью. Но Юри произносит его так, словно это что-то особенное. Имя не звучит из его уст, как громогласные фанфары на выступлениях - «Виктор Никифоров!». В его тоне чувствуется такая нежность, сердечность и открытость, что русский чемпион готов согласиться, чтобы его объявляли на всю страну как Витьку Никифорова, лишь бы полным именем его мог называть только Юри. Он сам не заметил, как сменил грубый и насмешливый флирт на искреннее проявление симпатии, когда призванные лишь смущать объятия стали необходимостью. А, когда вдруг осознал, что не может противостоять своим эмоциям, смог отпустить их вволю гулять по забродившему мозгу. Не стал бы ты фигуристом в России, Витя, если бы не смотрел на мир шире, чем закоснелые обыватели твоей страны. Виктор, не сомневаясь, ныряет в омут влюбленности к японскому юноше, теперь уже более умело скрывая свои чувства, чтобы их не приняли за шутку. А Юри, словно все это время знал и ждал, начинает открываться ему, становясь увереннее, развивая талант, принося им обоим победу. Несмотря на давление общественности с требованием вернутся в спорт, Виктор совершенно не чувствует диссонанса от смены ролей. То, что он теперь за бортиком катка, не дает ощущения, что он за бортом фигурного катания. То, что он выступает в роли тренера Катсуки, не делает его вклад большим или меньшим - они творят на равных, и это чувство пьянит. Вдвоем они создают программу, с которой победят, ведь Виктор не сомневается. И вот перед ним на льду Юри, который изящно и верно выводит каждое движение, созданное ими с любовью и отточенное в паре, Юри, который безошибочно танцует музыку, Юри, который заставляет сердце колотиться, как сумасшедшее, в приступе творческой агонии, затуманивает голову волнующей пустотой и удивляет до колких слез в уголках глаз. Что ему делать с этим чувствами? Как сдержать свою любовь? Куда спрятать свою нежность? Виктору кажется, что его сердце выросло до размеров дворца, чтобы вместить в него Юри. Виктору кажется, что, если он прикоснется к Юри, между ними проскочит как минимум молния. Виктору кажется, что Юри уже вознес его на пьедестал. Что ему делать? Его душа мечется всполошенной птицей, не находя выхода. Возможно, впервые в жизни Виктор Никифоров сомневается. Он встречает Катсуки на кромке льда, задыхающегося и уставшего, и своим сверкающим взглядом заставляет его покраснеть до ключиц. Они сидят в уголке "слёз и поцелуев" и не смотрят друг на друга. Оба чувствуют, что столкнись они сейчас взглядами, и этот город как минимум накроет цунами. Они пропускают мимо ушей результаты, пророчащие Юри золото, как завороженные впитывая накаляющийся магнетизм, который постепенно окутывает их. Они ускользают от журналистов, которые требуют описать, что они сейчас чувствуют, этими вопросами только подливая масла в их бушующее пламя. Они торопятся укрыться от посторонних глаз, закрывая за собой дверь раздевалки. Никифоров сомневается. - Виктор, - его имя звучит как ответ, и он оборачивается. Юри стоит близко, но подходит еще ближе, и Виктор боится утонуть в этих крепких чайных глазах, или навсегда потерять слух от оглушительного набата в ушах, или, может, умереть от сердечной боли, потому что выражение лица его ученика еще никогда не было таким решительным и трепетным одновременно. Юри прикрывает свои пронзительно честные глаза и тянется вперед, легко касаясь его губ своими, даря самый невинный и желанный поцелуй в его жизни. Виктор больше не сомневается. Он слышит, как на них со стонами обрушиваются волны, сметая любые его сомнения прочь.