*
И, возможно, любитель кетчупа не шарахался бы по утрам от вида взъерошенного Эджи (так он решил называть псевдо-Папса), если бы тот не спал в его комнате, не оставлять же его на ночь с Папайрусом, который ничего толком и не знает об их госте. Хозяина комнаты заставили навести порядок, дабы принцесса не психовала по поводу разбросанных по комнате носков и грязной постели. И как бы тот не упирался, пришлось делать то, что было велено. Выслушивать вопли Эджи он не собирался. А кто вообще захочет? Из-за этого Санс пытался хоть как-нибудь угодить долговязому: читал тому сказки на ночь, как и своему брату, ел его стряпню, от которой зубы сводило похуже, чем от спагетти Папса. Только вот злюка никак не хотел признавать доброту Санса и больше гадил, чем злил последнего, что тому очень хотелось дать хороший подзатыльник Эджи. Оставаясь наедине со лже-братцем, ширококостный часто ловил на себе заинтересованные взгляды того, но всячески пытался их игнорировать. Ему вообще не очень нравилась компания этого скелета, но в основном только из-за его вспыльчивого характера и недвусмысленных намеках об офигенности зада Санса. От последнего старший заливался краской и спешил ретироваться в свою комнату или, в крайнем случае, на кухню. Просто потому, что ему были неприятны подобные слова. Хотя и сам Санс стал замечать за собой, что иногда засматривается на Эджи. Если по характеру он его недолюбливал, то внешне тот был даже очень красив: непозволительно узкие джинсы подчеркивали чуть ли не каждую косточку ног, кожаная куртка, под которой, как ширококостный узнал позже, ничего не было, плотно облегала ребра Папайруса, особенно когда тот потягивался или разминал спину, а кроваво-красный шарф скрывал изящную шею (хотя что может быть такого особенного в шейных позвонках). И самое ужасное, что поговорить об этом было не с кем: если Папс может, конечно, абсолютно всё рассказать брату, даже о своих сокровенных тайнах, то Санс наоборот — нет. Большинство его мыслей младший братец просто-напросто не поймет, а о таких немного странных отношениях с Эджи тем более. В итоге в один из дней, когда Папайрус решил задержаться на тренировке с Андайн, ширококостный заскочил к старому другу Гриллби, который, заметив на пороге его бара скелета, мигом поставил на барную стойку пару баночек кетчупа. Да, в последнее время Санс приходил в бар только для того, чтобы хорошенько напиться и потом тут же уснуть. Скелет уже не держался на своих двух, когда в баре внезапно все замолкли. Переведя помутневший от выпивки взгляд на гостя, он криво усмехнулся, кладя на стойку перед барменом пару золотых, и, слегка пошатываясь, направился к выходу. Подойдя ближе к нарушителю веселой атмосферы бара, Санс еле узнал в нем Эджи. Тот выглядел весьма раздраженно и аура вокруг него была настолько злой, что даже старшему хотелось спрятаться и не вылезать из своего укрытия. Без особых прелюдий долговязый поднял Санса на руки, закидывая того на плечо, и вышел из заведения, идя в сторону дома скеле-братьев. На улице, как оказалось, было тёмно и, наверное, время давно было не детское. Но ширококостного порадовал тот факт, что его хоть кто-то забрал из бара: настоящий Папайрус так поздно из дома не выходил, потому что Санс запрещал, а Эджи был способен сам защитить себя от хулиганов, коих было мало, но все-таки были. Дома же старшего осторожно кинули (именно кинули) на диван, что тот жалобно скрипнул от подобного обращения с ним, и стали сверлить его укоризненным взглядом, скрестив руки на груди и нервно отбивая по полу носком сапога ритм какого-то танца. Санс тяжело вздохнул, стягивая с себя куртку и поудобнее устраиваясь на диване, накрываясь ею. Разговаривать, а тем более объяснять что-то этой злюке не хотелось, поэтому он решил увильнуть от разговора проверенным методом — уснуть. Но, кажется, Эджи такое поведение не понравилось. Он, значит, в столь поздний час выбирается из дома на холод собачий, чтобы забрать любителя кетчупа из бара, дабы тот потом не платил штраф за задержку бармена на работе. И какая благодарность? Вид того, как только что освобожденный от очередного долга Санс решил поспать. От этой пьяной черепушки сейчас мало чего добьешься. Папайрус хотел было отнести ширококостного в свою комнату, но, подумав, он лишь принес одеяло, укрыв им скелета. Куртку же его забрал обратно в комнату, где сам наконец смог лечь спать.*
Утро же было одно из самых шумных, как думал Санс: настоящий Папс вернулся домой ни свет ни заря и разбудил брата, рассказав о своей ночевке у Андайн и о том, как та решила выкинуть долговязого из окна посреди ночи, мол: «Это часть тренировки, Папайрус! Ты должен быть готов к чему угодно, даже к пробуждению на холодных камнях!» Старшего так же наказали одеваться и идти на свой пост, радость радостью, а поиски человека никто не отменял. Оглядев комнату на наличие своей любимой синей куртки и не найдя той, Санс тяжело вздохнул, направляясь в свою комнату, не забыв прихватить одеяло, коим он был укрыт. Поднявшись по лестнице и пару раз чуть не свалившись с неё, он приоткрыл дверь своей комнаты. Перед ним предстала картина, от которой хотелось заливисто смеяться, но одновременно то, что видел ширококостный, было довольно мило: великий и ужасный Папайрус, чьё имя гремело на всю его вселенную, развалился на матрасе, который можно было назвать подобием «кровати», и сейчас крепко сжимал в объятиях ту самую куртку Санса. Когда-то в эту куртку кутался настоящий Папс, когда был ещё совсем малышом. Тихо пройдя в комнату, Санс попытался забрать свою куртку, все-таки сейчас она нужна была хозяину комнаты. Но, как оказалось, даже во сне Эджи не ослаблял хватки. И разбудить его он боялся, а то начнёт ещё тут кричать и неприлично выражаться. Что угодно, только не этого с утра хотел старший. Внезапно, последнего резко повалили на матрас и сгребли в объятия. Попытавшись вырваться, он добился лишь одно: его сжали сильнее. — Эджи, отпусти меня и верни мне мою куртку, я не хочу расстраивать бро и не идти на свой пост, — Санс продолжал вырываться, но как оказалось, все его попытки были тщетны. Он во сне всегда такой сильный? Хотя спал ли он вообще? Пролежав так ещё несколько минут, старший скелет был готов уже применить магию, дабы высвободиться из плена, но Папайрус будто бы прочитал его мысли и навис над ним, смотря прямо ему в лицо. — Нам надо поговорить, — голос Эджи был с хрипотцой после сна, но он выглядел спокойным, будто только что сказанные им слова не предвещали ничего плохого. Хотя ширококостного больше смущал тот факт, что над ним сейчас возвышалась груда надоедливых костей, да ещё и немного не в той позе. — Надеюсь, нагло взять меня на моей же кровати в наш разговор не входит? — Санс искренне надеялся, что эти слова не задели Папса, ибо нарваться на большие неприятности ему не хочется. — Поначалу входило, но я решил, что это может тебя сломать, а мне это не нужно, — Эджи наконец смог поближе рассмотреть Санса. Он не стал себе врать, тот ему определённо нравился, хоть поведением и напоминал его назойливого братца, правда, был менее грубым. — Меня вот что интересует: ты в последнее время стал частенько раздевать меня взглядом. Это что, месть такая за моё поведение или же твой брат настолько невинный, что ты решил переключиться на меня? — Не хотелось бы тебя расстраивать, но это не месть и не симпатия. На самом деле… — а что было на самом деле? Ширококостный даже насчёт последнего был не уверен. Одна часть его полностью отрицала симпатию к Эджи, другая же наоборот хотела быть к нему ближе. И из-за этого его просто разрывало на кусочки. — Оправдания, оправдания, — покачал головой Папс, возвращаясь на свою половину кровати, — Ладно, не буду тебя уговаривать, всё-таки это твой выбор: довериться мне или же нет. Хотя честно скажу, я тебе доверяю. Не с первой встречи, конечно. — Странновато слышать от тебя такое, тем более в мой адрес. Ты же считал меня ленивым идиотом, глумился надо мной, а теперь заявляешь, что доверяешь мне каждой своей косточкой. Не находишь это немного странным? — зря Санс не закрыл рот вовремя. Эджи был той ещё сволочью, но в глубине души он был таким же ранимым, как и его настоящий бро. Заметив, как тот потупил взгляд в пол, скелет тяжело вздохнул: не следовало им начинать этот разговор. — Просто отдай мне куртку и я уйду. — Да подавись! — Папайрус кинул злосчастный кусок ткани низкорослому скелету и «вежливо» попросил того уйти из комнаты. После этого скелеты старались не обращать друг на друга внимания, но увы, у обоих получалось не очень хорошо: Эджи всё больше понимал, что хочет сделать Санса своим, а тот в свою очередь чувствовал вину за сказанные им слова. И конечно же хотелось извиниться, но что-то постоянно останавливало его: возможно то, что долговязый попал к ним из временной линии, где жестокость правила подземельем. Но не здесь и не сейчас. Во время очередного похода в бар, Санс высказал Гриллби всё под несколько стаканчиков виски. Он редко балует себя подобным, но сейчас это ему нужно. Бармен внимательно слушал и понимающе кивал, всё-таки не каждый день увидишь ширококостного в таком состоянии. И снова же его забирал Эджи, вот только на этот раз дома, убедившись, что братец Санса спит, он не спешил оставлять старшего одного. Он отнёс его в комнату, где уложил на кровать полусонного скелета, и навис над ним сверху. Папайрус думал, что ему стоит остановиться, пока он не наломал дров, но он мигом отогнал эту мысль. И, наверное, он бы еще долго вот так просто смотрел на предмет своих мечтаний, но тот сам подал признаки жизни и притянул Эджи к себе за шарф, целуя. Высокий скелет сначала опешил, но вскоре и сам стал отвечать на поцелуй. Их языки сплетались в странном танце, который нравился обоим, руки Папса будто зажили своей жизнью и уже стягивали с Санса куртку и футболку. Долговязого заворожила картина, что предстала перед ним: ребра низкорослого были аккуратными, без трещин и каких-либо намеков на телесное насилие. Как-то раз он застал своего брата в душе и, честно сказать, на того нельзя было взглянуть без слёз. Чуть ли не все его кости были в трещинах, и Эджи думал, как тот еще не рассыпался в пыль. Но этот Санс был полностью чист, будто с ним всю жизнь обращались как с фарфоровой куклой. Хотя, возможно, всё так и было. Под ребрами виднелся небольшой, светящийся белым сгусток — душа. Осторожно взяв в руку сердечко, Папайрус взглянул на старшего: — Ты доверяешь мне? — ширококостный не ожидал такого вопроса и даже смутился. Слегка голубоватый румянец выступил на скулах, и скелет, отвернувшись, кивнул. Душа Санса была очень мягкой, тёплой и главное, чувствительной и незащищённой сейчас. Эджи мог что угодно сделать с душой лежащего под ним скелета: мог до боли сжать её, чтобы тот умолял о пощаде, мог просто растерзать на мелкие кусочки и тем самым облегчить участь Санса. Но вместо этого долговязый осторожно надавил на центр сердечка, отчего-то начало приобретать синеватый цвет* и заставляло низкорослого жадно глотать воздух. Признаться честно, оба скелета были в этом деле неопытны, это было даже заметно в их действиях: Папайрус обращался с душой осторожно и неумело, а Санс прежде не испытывал подобных ощущений, из-за чего больше «синел». Внезапно ширококостный резко зажал рот рукой, сдерживая чуть ли не вырвавшийся стон: высокий скелет пустил в ход свой язык и теперь вылизывал синее сердечко, доставляя тому неимоверное удовольствие. Долговязый отстранился от маленького сердечка, замечая, как-то начало истекать странной жидкостью**. Та не была противной на вкус, немного склизкой и тягучей. — Хах, быстро ты, — с усмешкой сделал незначительное замечание Эджи, возвращая душу ширококостного на место и целуя того. Санс уже не сопротивлялся и добровольно отвечал, притягивая младшего скелета ближе к себе.*
После этого случая низкорослый думал, как бы без происшествий рассказать его брату об их с Эджи отношениях: ведь если случайно сделать шаг вправо или влево, то может случиться кое-что необратимое. И если кто-то воспримет эту новость более-менее спокойно, то Папс сразу же засуетится, сбегает в Жаркоземье за Альфис, потом в Водопадье за Андайн, расскажет им всё, что знает, обзвонит половину Подземелья и только тогда, успокоившись, начнет собирать гостей на свадьбу. Да, был у Санса такой опыт, когда в баре Гриллби с ним флиртовала та вечно пьяная крольчиха. Но в этот раз было совсем по-другому. Поэтому сейчас в своей комнате, сидя на коленях Эджи, старший сжимал в руках край красного шарфа и решал вопрос жизни и смерти: рассказывать или держать всё в секрете, чтобы не было никаких последствий. Долговязый скелет положил руку поверх его и нежно погладил, успокаивая и говоря, что всё будет нормально, если он расскажет как всё есть. Чуть позже они всё-таки поведали Папайрусу об их отношениях, выслушали радостные возгласы и, чтобы братец успокоился и не наделал глупостей как в прошлый раз, по его просьбе Эджи даже легонько поцеловал Санса в скулу, заставив залиться румянцем. «По крайней мере, мне снова не придется бегать от всего подземелья,» — низкорослый наконец облегченно выдыхает. Остается только узнать, что скажет брат Эджи, если узнает обо всем. Все искренне надеются, что тот не будет ревновать.