Бесхозные псы

Когда ночью Дауд открывает глаза, тем, что вытянуло его из сна, становится лезвие кинжала, прижимающееся к шее. Когда он слегка поворачивает голову, чтобы взглянуть на ночного гостя, на него смотрит Человек в Маске. На него смотрят безразличные линзы. – Ну же, – говорит Дауд одними губами, на грани слышимости. – Сделай это. Чего ты медлишь? Он чувствует, как прогибается кровать под весом чужого тела, колено упирается ему в бок. Безразличная маска наклоняется ближе к его лицу. Дауд протягивает руку, понимая, что каждая секунда может оказаться для него последней, если так пожелает Человек в Маске. Холод металла обжигает пальцы. Как лед. Корво Аттано смотрит на него – не с интересом, нет, но со вниманием. Не видно в Бездне этих глаз дурмана тивианского яда. – Нена… – начинает Дауд, но лезвие сильнее утыкается в шею, заставляя немного запрокинуть голову и прикусить собственный язык. – Заткнись. Тишину нарушает дыхание. Под пальцами все еще лед маски. Скрип пружин, снова, и тяжесть на животе. Корво, вновь склонившийся к нему, Корво с приоткрытыми губами и внимательными глазами. И в этих глазах вопрос: Пощадить? Казнить? Если бы зрачок был монетой, на что бы ты поставил: решка – голова с плеч, орел – тень ворона, исчезающая в ночи? Нет. Ребро – нож в живот. Ты ведь так поступил с его Императрицей? Темные пряди волос касаются лица. Дыхание, невесомое. И вдохи, и выдохи сплетаются в змеиный клубок. – Ты мог бы воспользоваться мной и не отпустить, – говорит Корво тихо, будто взвешивая аргументы за и против. – Мог бы, но не сделал этого. Сказать: «Я не тот человек, который идет на поводу у своих желаний», значит признать, что такое желание было. И, тем не менее, отрицать бесполезно: Корво знает правду. Чувствует. Поэтому Дауд молчит. Огрубевшая ладонь... Метка ложится поверх его рта, а Корво наклоняется к его уху. Дауд прикрывает глаза, позволяет себе эту слабость. Мурашки крадутся по позвоночнику. – Ты мог бы сдать меня правительству. Беспомощного, слабого. Они бы мигом закончили начатое. Может, более изощренным способом. Но и этого ты не сделал. Лезвие царапает кадык, когда Дауд сглатывает. – Почему? – спрашивает Корво, но не отнимает ладони, смотрит в глаза. «Может, я просто хотел оставить тебя себе. Целиком», – думает Дауд, отводя взгляд. Это неправда или, быть может, лишь часть правды. Корво отнимает ладонь, складывает клинок. Дауд чувствует его сухие губы на своих губах, дергается, думая о том, что лучше бы его поцеловало лезвие. – Считай это моей благодарностью, – шёпот вонзается в мозг, Дауд выдыхает, а взгляд Корво снова находит его глаза. – Примешь её, Дауд? – Благодаришь убийцу Джессамины, Корво? – отвечает Дауд, чувствуя во рту вязкий вкус этих слов. – Я не надеялся ни на какую благодарность. Более того, я её не заслуживаю. Вместо слов Корво снова оставляет осторожный поцелуй на его губах. И Дауд сдаётся. Быть может, он все-таки тот человек, который идёт на поводу у своих желаний. Одеяло, это тонкое препятствие из ткани, оказывается на полу, ложится белым призраком, сброшенной кожей. Корво поддаётся, когда Дауд, протянув руки, избавляет его от одежды, когда касается ладонями груди, худой, но мускулистой. Шрамы, шрамы, сплошные шрамы. Он сам такой же. Они одной породы. Бесхозные псы, побитые палками и камнями. Корво оставляет укус на его шее, там, где его должно было оставить лезвие. Переплетает пальцы. Знак к знаку. Кровать скрипит. И этот звук въедается в мозг, сплетаясь с дыханием Корво в странную, какофоническую симфонию, с дыханием самого Дауда. А не отравлен ли он? Эффект схожий. Корво наклоняется к его уху и стонет тихим, подрагивающим голосом. Дауд сжимает пальцами его бедро, думая о том, что с удовольствием вонзил бы клинок в это горло, но пока вонзает лишь зубы, выбивая еще один стон. Пальцы в волосах. Рычание, почти звериное, экстаз, опустошение. Грудь к груди, шрам к шраму. Корво не уходит сразу. Ложится рядом, лишь слегка морщится, когда Дауд достаёт сигарету. Дым обволакивает воздух, сливается с ним. «Забавно», - думает Дауд. Чувствует взгляд Корво на себе. И стыд. – Куда сейчас? – К Эмили. Я ей нужен. Дауд усмехается, затягивается. – Что ж. Удачи. Молчание накрывает их своим саваном, молчание и неподвижность. – Скорее всего, это наша последняя встреча, – говорит Дауд. – Я собираюсь начать новую жизнь. Вдали от этого города. Корво поднимается. Подходит к окну, выглядывает наружу. Дауд видит его силуэт, подсвеченный луной, в этот момент действительно похожий на силуэт призрака. – Я не могу забыть того, что сделал. Дауд садится, поднимает с пола одеяло. Корво поворачивается к нему. Медлит, прежде чем приблизиться. Ладони касаются щек Дауда, кончики пальцев проскальзывают по борозде шрама. В этом прикосновении нет ничего интимного. – Тебя использовали, Дауд. Нас обоих использовали, – говорит Корво, разглядывая его лицо. Прикосновения делают невыносимой мысль о бегстве. Дауд тушит сигарету. – Я дал себя использовать, Корво, и мне за это заплатили. Это немного другое. Он не вырывается, когда Корво опускает руки на его шею. Монета все еще падает, падает бесконечно, в Бездну. С шеи – на плечи. – Мне пора. Дауд кивает и едва сдерживается, чтобы не поймать ускользающие с плеч руки. Покровы одежд скрывают худое, покрытое шрамами тело. Скрывают схожесть. Маска возвращается на лицо, и взгляд безразличных линз цепляет Дауда в последний раз. – Прощай, Корво.