better than being alone

Криденс задрожал, кутаясь в чужой плащ, словно пытаясь нащупать тепло хозяина, задержавшееся в складках ткани. Что-нибудь, способное унять дрожь, напомнить, согреть. Ничего. Подарки Персиваля, напротив, сохраняли могильный холод, даже когда Криденс крепко сжимал в руке, так, что сбитые костяшки белели, а ссадины начинало саднить, отдавая железом. Он помнит, что у мистера Грейвса сухие непривычно теплые ладони, помнит и чувство, разраставшееся внутри от прикосновений, слов, когда невольно тянулся следом, прижимаясь, будто слепой щенок. Когда его брали, мягко придерживая за плечо, Криденс беззвучно раскрывал рот, вслушиваясь. Грейвс не издавал ни звука — тихий шорох ткани, внимательный взгляд, рука на плече мальчишки. То, что он человек, не выдавало и ровное дыхание, когда Персиваль наклонился, чтобы прошептать "давай, котенок", почувствовав, как тот зажимается от этих слов. Криденс не заметил того, как потянулся, прижавшись спиной, сухо и благодарно всхлипывая, когда широко огладили, будто успокаивая. Криденс холодно ежится, вновь и вновь вспоминая, как придвигался близко-близко, доверчиво касаясь чужого плеча. Он смотрел тогда своими невозможными глазами, в которых сухо блестело доверие, мистер Грейвс называл его своим мальчиком, а затем добавлял свое ласковое "котенок" Криденс всегда молчал, когда Персиваль говорил, жадно вслушиваясь, стараясь услышать в ровном голосе хоть что-то, что могло согреть — это было единственным, что он мог позволить себе, не испытав жгучего чувства стыда, горечи вины за то, что позволил себе больше, чем необходимо. Больше, чем мистер Грейвс хотел ему дать. Он любил думать, что Персиваль не отнял бы его рук от своего лица, если бы тот осмелился прикоснуться самостоятельно. Нравилось ему и представлять, как однажды его поцелуют — по-настоящему, как это делали, возможно, его родители. Иногда Криденс ощущал, как страхом сжимает липко и душно изнутри, и тогда голос у него надламывался, будто бы сделан был весь из тонких косточек — стеклянное горло, расползшееся трещинами. Тогда он прижимал дрожащие пальцы к груди, нащупав цепочку. Металл обжег кожу, словно обращаясь осколком льда каждый раз, когда мальчик касался, будто это могло что-то исправить. Криденс не чувствует собственной руки, но упорно запускает ее в складки ткани. Ни-че-го. Геллерту нравится взгляд Криденса, готового, будто щенок, подставить ему нежный мягкий живот. Геллерт хочет видеть это обожание в каждом.