Незаконченное дело

— Не нажимайте так, сломаете, Сасаки-сан, — учтиво советует Фурута, дежурно сладковато-гаденько улыбаясь. Канеки печально смотрит на клавиатуру под руками — да, он и правда увлекся. Несколько кнопок запало, две другие так вообще готовы выскочить при малейшем прикосновении. Он безразлично переводит взгляд на монитор, который отражает написанный им же отчет. Канеки читает последний абзац и быстро стирает его — бред какой-то, а не отчет. Состояние такое, будто Канеки выбивает отнюдь не кнопки на клавиатуре, а скорее куски мяса из собственного сердца, а затем подвешивает их на нити своих же нервов — хреново, яростно, безумно. Беспокойно. Отвратительно. — Вам надо меньше работать, Сасаки-сан, — с приторной наигранной жалостью и насмешливым пониманием продолжает Фурута, зорко посмотрев на сотрудника. Догадался, чтоб его. Не зря ведь носится за Канеки, как собачка, чертовы полгода. Анализирует его, изучает, копирует, въедается в него. Знает уже поперек. А понять, что причина агрессии Канеки прошла только что мимо них, не кинув на следователей ни взгляда, — очень, очень просто. Чересчур даже. — Урие-кун совершенно задрал нос, — Фурута с наслаждением выискивает больные точки Канеки и выдавливает из них скопившийся гной. — Видите ли, занял ваше место и теперь не может не гордиться этим, глупый, заносчивый мальчишка, будь я на… — Достаточно, — громко, но спокойно повелевает Канеки, перехватывая все же выскочившую вверх кнопку клавиатуры. Не удержался-таки. Какая жалость. Его распирает злость, которую он с рваными, но едва заметными выдохами усмиряет в себе, словно долго недействующий вулкан. Этот вулкан в нем ждет только свиста, чтобы излиться чистым звонким негодованием. Фурута хитро щурится и примирительно склоняет голову набок. — Вы же отказались от отряда куинксов, не так ли? Значит, какие-либо чувства к ним у вас тоже должны были пропасть... — брови Фуруты взлетают вверх от фальшивого изумления. — Или дело в отдельно взятых личностях из отря… — Дедлайн на подходе, Фурута-сан, — мягко прерывает сотрудника Канеки, пытаясь покрыть бушующий вулкан внутри шелковой тканью. — Не забывайте, что отчеты должны будут лежать на столе у Вашу-сана через несколько часов. «Вашу-сана». Канеки кажется, что его сейчас стошнит. Магма прожигает тонкий шелк самообладания и потихоньку заполняет края вулкана, поэтому Канеки расстегивает несколько верхних пуговиц рубашки, чего бы никогда не позволил себе сделать после «перерождения», но сейчас просто не может выдержать. Он успешно пропускает мимо ушей нарочито ироничный смешок Фуруты и трет висок рукой, стараясь сделать это как можно незаметнее. Никто не должен распознать нервозность или напряжение. Пусть даже один гол был забит явно в ворота Канеки. Канеки бы с удовольствием последовал за Урие этим же проклятым утром и хорошенько избил его, но он знает, что нельзя просто так пропускать чувства наружу, иначе он точно все испортит. Да и Фурута, чтоб его, наблюдает за ним, словно крыса из своего уголка, которая старается нагадить везде и всюду. Сначала охладить, а лучше вообще заморозить лаву внутри, избавиться от вездесущего напарника, а затем можно и говорить с Урие на любимом им языке — очень красноречивом, ярком до вспышек в глазах и крови, бурлящей в горле. На языке насилия. «Я — ваш пес. Если прикажете ползти на коленях — я поползу. Если прикажете мне лаять — я залаю». Канеки вскакивает из-за стола, проливая на стол кофе и роняя органайзер с ручками, и, не обращая на это никакого внимания, направляется к двери. — Куда вы, Сасаки-сан? — кричит вслед Фурута. В его голосе сквозит открытый смех, но Канеки это безразлично. — Купить новую клавиатуру, — хрипло бросает Канеки, пытаясь сжать руку из кагуне в красной перчатке, что приносит волну непонятной, но отрезвляющей боли. Канеки как можно спокойнее и сдержаннее выходит из офиса CCG и втягивает носом воздух. Солнце на секунду ослепляет, но Канеки быстро к этому привыкает, как и к тому, что на улице сегодня стоит слишком жаркая погода для его черного плаща, который притягивает солнечные лучи. Кажется, Канеки может привыкнуть ко всему, но только не к тому, что Урие прислуживает Мацури Вашу, готовый стать его псом по собственной же воле. Канеки прекрасно понимает — Урие делает это для того, чтобы достигнуть цели и попасть в отряд S3, если даже не стать его главой. Урие Куки — амбициозный следователь, который ради собственных желаний готов пойти на все и сделать все. Но, черт побери, только не это. Только не с Вашу Мацури, этим мерзким червем. Только не до тех пор, пока Канеки Кен жив. Особенно учитывая то, что жив он будет ещё очень недолго. Если бы сейчас Канеки попался гуль, неважно, какого ранга, неважно, по заданию или нет, — следователь размозжил бы его голову своим кагуне не задумываясь. А затем выпотрошил бы все органы и расчленил тело, после чего обязательно стер остатки в порошок. Нет — не оставил бы даже праха. Прохожие, решившие устроить себе моцион около здания офиса CCG, даже не представляют, какой огненный смерч охватывает все нутро темноволосого молодого человека, который, однако, всем своим внешним видом внушает если не страх, то угрозу. Вот только оболочка Канеки остается холодной и непринужденной, и только плотно сжатая челюсть выдает внутренние волнения. Потому что Урие не замечает того, что замечает сам Канеки. Острый похотливый взгляд Мацури Вашу, направленный на лидера отряда куинксов. Замысловатые нотки со скрытым подтекстом в его голосе, когда тот говорит что-то Урие. Гребаные намеки, которые бы понял даже наивнейший из глупцов. И тот полный вожделения вздох, который вырвался из грязного рта Мацури, когда Урие закончил свою речь про верного пса. Хотя, может быть, делает вид, что не замечает, но это ещё хуже. Значит, Урие вполне согласен стать подстилкой для начальника во имя исполнения целей. Этого Канеки боится больше всего. Тогда, остановившись около двери в кабинет Мацури, он вовсе не подслушивал. Да даже если подслушивал — без разницы. Главное сейчас — слова Урие, его прямая готовность заплатить собственной натурой ради повышения. Однако есть надежда на то, что поведения Мацури Урие не заметил. Крохотная, слабая надежда. Потому что Канеки чувствует, что если бы не эта надежда, тлеющая в голове, то он давно бы сошел с ума. Когда Урие вышел из кабинета начальника, Канеки спрятался за поворотом и первым делом внимательно осмотрел бывшего подопечного на следы каких-либо домогательств. Костюм не был помят, засосы на шее тоже, вроде как, отсутствовали, а волосы были немного взъерошены скорее из-за стиля, которого Урие отныне придерживался. Канеки очень бесило то, что ради начальства он начал выглядеть более презентабельно, потому что вместе с презентабельностью подчеркивалась и сексуальность, которой Урие далеко не был обделен. Это раздражало и нравилось одновременно, но ещё, конечно же, злило. Потому что при Сасаки Хайсе, ради Сасаки Хайсе и рядом с Сасаки Хайсе Урие никогда так не старался исправить что-то в себе. — Если хотите стать директором CCG, то, думаю, вам нужно поучиться актерскому мастерству, Мацури-сан. У вас ведь на лице написано, что вы хотите того молодого человека, который разговаривал с вами минутой ранее. Стыдно должно быть, не считаете? — это было первым, что Канеки сказал Мацури Вашу, закрывая за собой дверь его кабинета с внутренней стороны. Он старался быть безучастным, насколько это возможно, однако чувствовал в собственных словах яд и желчь в одинаковых пропорциях. Вот только Мацури Вашу — не дурак, как бы Канеки ни хотелось, чтобы все было наоборот. Мацури развернулся к нему всем корпусом, так как раньше стоял лицом к окну, и быстро спрятал руки в карманы. Это мог бы заметить только гуль или куинкс с острым зрением (сейчас Канеки мог поблагодарить свое с каждым днем все более ухудшающееся зрение, так как в определенные моменты оно внезапно обострялось), но его руки дрожали. Дрожали, без сомнений, от возбуждения. Канеки нервно усмехнулся — черт бы побрал этого извращенца. — И вам здравствуйте, Сасаки Хайсе, — снисходительно отозвался Мацури на резкое высказывание Канеки в свой адрес, чему-то улыбнувшись. — О чем это вы? Ото всей этой напыщенной фигуры так и разило осовелой формальностью и враждебностью. Канеки Кен и Мацури Вашу и раньше не выносили друг друга, но теперь, кажется, их неприязнь достигла апогея, которым для каждого стал один-единственный человек. Почти человек — куинкс. Канеки помрачнел, не видя больше надобности в том, чтобы придерживаться каких-то рамок. Пусть его за это даже из CCG выдворят – неважно. Он все равно уйдет. Найдет другой способ спасти Хинами и умереть от руки Аримы. — Ты прекрасно знаешь, о чем я и о ком я, урод. Мацури оставался до свербения в горле спокойным, и даже если бы сейчас рядом с ним ударила молния, он бы не отреагировал никак. Уголки его губ приподнялись в самой мерзкой из всех ухмылок. — Чувствую, наш разговор перешел на более фамильярный тон. Что же, в таком случае мы сейчас говорим не как сотрудники одной организации, а как... м-м-м… — CCG никак не относится к нашему разговору. Я спрашиваю, что тебе нужно от моего бывшего подчиненного и какого черта ты смотришь на него так, словно готов изнасиловать в любой момент? — Канеки надоел затянувшийся пустой диалог, поэтому он решил спрашивать напрямую. Мацури раскатисто рассмеялся. Канеки не мог не подметить, что все эти напускные жесты — не более чем защитная реакция, футляр, в который этот человек хотел бы спрятаться от серьезной угрозы, нависшей над ним. Похоже, Мацури Вашу и правда боялся Черного Жнеца CCG. Скрывал что-то? Или дело сделала репутация Канеки? Что же? Мацури с хлопком облокотился обеими руками о стол, с вызовом подавшись вперед. — Мне показалось, или что-то сокровенное прозвучало в этом слове — «моего»? А что вы... ты сам чувствуешь к следователю первого класса Урие Куки, Сасаки? Вопрос, однако, тоже не возымел никакого эффекта: Канеки только легко поморщился, так как не было смысла спрашивать о том, что и так очевидно. Он очень не любил подобные бесполезные вопросы. — Думаю, мое чувство к Урие-куну подостойнее твоего будет, не так ли? — с фальшивой улыбкой скорее утверждал, чем спрашивал Канеки, чувствуя, как опускает своего собеседника все ниже и ниже. Но это не было целью. Целью было обезопасить Урие от этого подонка даже методом угроз. — Если ставить вопрос ребром, то ты во всем абсолютно прав. Я на самом деле хочу Урие. Но, Сасаки, — Мацури сделал паузу, ровным жестом поправляя очки. — Разве наши с тобой желания не тождественны? Была очередь смеяться Канеки, и сделал он это не так громко и вызывающе, как Мацури ранее, а беззвучно и холодно настолько, что у самого онемели зубы. — Ох, прости пожалуйста, — с ехидством парировал Канеки, делая шаг вперед, а затем ещё один и таким образом медленно продвигаясь к столу Мацури. — Боюсь тебя разочаровать, но я не похотливый засранец, у которого есть жена, чем-то там не удовлетворившая его настолько, что он захотел тело ни в чем неповинного юнца, подкупив его повышением. Сколько тебе там? Двадцать девять? Разница в девять лет тебя, похоже, ничем не смутила. Рефлективно Мацури шагнул назад — страх, покрытый оболочкой самоуверенности, просился наружу. Канеки нравился тот факт, что он мог задавить прямо сейчас человека, который искренне ему противен. Человека, который вызывал тошноту всем своим видом. Человека, который пытался посягнуть на то, что ему не принадлежало никогда и принадлежать не будет. Мацури постарался оправиться и сделать вид, что ничуть его не боится. Не боится, да, конечно. — Урие уже не маленький, ему не нужен папочка по имени Сасаки Хайсе, он сам стал командиром и наставником нового отряда куинксов. И я думаю, что он уже сам в состоянии решить, какими путями достигнет цели, — с непреклонной правотой в голосе чеканил каждое слово Мацури, скрестив руки на груди и подняв подбородок вверх. Читай между строк, Канеки: ты Урие больше к чертовой матери не нужен. Канеки остановился прямо напротив деревянного стола и непроизвольно заломил указательный палец большим, когда услышал про свою «непригодность». Это что ещё за падаль только что ткнула его носом? — И, по-твоему, путь к цели через постель — это вполне приемлемо? Ах, да. Кажется, я и правда забыл, с кем имею дело, — Канеки горько усмехнулся и медленно протянул руку в красной перчатке вперед через стол, показывая этим жестом, что хочет задушить Мацури Вашу этой самой гульей конечностью. — Плевать я хотел на все твои мысли и предпочтения, но предупреждаю сразу: дотронешься до Урие пальцем — у тебя его больше не будет. Посмеешь коснуться его рукой — тебе придется покупать протез, потому что я лишу тебя её. Зайдешь дальше — я убью тебя, имитировав твою смерть как самоубийство или покушение гуля. Ты уже меня боишься, так что не думай, что я не сделаю этого. Мацури расширил глаза, не совладав с собственным удивлением, — через тонкие стекла очков это выглядело ещё забавнее, поэтому Канеки не сдержался от усмешки. Естественно, кто же это посмел выкинуть ему в лицо угрозу? Какой-то червь, в то время как Мацури — сын самого Йошитоки Вашу. Это ведь значило, что ему никто не должен идти наперекор, особенно когда он хочет заполучить что-то очень желанное. Чертова тварь. — Ты не сможешь следить за Урие двадцать четыре часа в сутки, особенно учитывая то, что ты уже не его наставник, вы больше не живете в одном доме и не состоите в одном отряде, — Мацури говорил пониженным тоном, с силой сжимая спинку стула то ли от злости, то ли от очередного приступа страха. — Урие состоит в моем отряде, он мой подчиненный и я могу делать с ним все, что захочу. Канеки вскинул бровь, снова натягивая на губы идиотскую сладко-угрожающую улыбочку (у Фуруты он этому научился, наверное). Оу, правда, что ли? — Не думаю, что ты можешь знать, что я могу, а что нет, ведь я могу очень многое, на самом деле, — протянутая через стол гулья ладонь резко и крепко сжалась в кулак. — Если понадобится, буду спать под окном Куки, словно цербер, поверь мне. Куки. Давно, однако, Канеки не называл Урие по имени. Его почему-то вообще никто по имени не называл, словно избегая неформального обращения. Потому что знали — Урие близко к себе никогда не подпустит, а его имя прямо вопит о навязчивой близости. Мацури специально подошел к столу и, подавшись вперед настолько, что кулак Канеки чуть ли не уткнулся ему в лицо, сардонически прошипел: — Пес будет спать под окном у такого же пса, охраняя его, — Боже, ничего забавнее и омерзительнее я в жизни не видел. Удар от руки-кагуне получился тогда сильным и жестким настолько, что мгновенно разбил нос и рассек губу, в то время как Канеки не без удовольствия подумал, что стоило бы купить новые красные перчатки, так как отвратительную тошнотворную кровь Мацури Вашу так просто будет не отстирать. — Сасаки-сан, вы идете домой? — спрашивает Фурута, потягиваясь и расправляя затекшие во время работы конечности. Он небрежно стягивает со спинки стула свой пиджак и красноречиво смотрит на Канеки, сидящего за компьютером и выписывающего что-то в тетрадь. Канеки отвлекается и, абстрагируясь, переводит взгляд на часы. Конец рабочего дня. За окном темнота вечера ловит неоновые огни вперемешку со светом, бросаемым фарами машин. Фурута резко ударяет по выключателю. Кабинет мгновенно заполняется почти черной темнотой, а свет от города начинает бликовать повсюду: начиная от стен, заканчивая Канеки и Фурутой. — Я ещё не со всем закончил, идите без меня, следователь первого класса Фурута, — медленно произносит Канеки, всматриваясь в экран, подсветка которого мгновенно ослепляет из-за общей тьмы. — Командир, слишком большая нагрузка вам не к лицу, вы бледный и у вас огромные синяки под глазами, — прищур Фуруты выглядит ещё более мерзко, чем обычно, в разноцветных полосах света, бросаемых из окна. — Пойдемте домой вместе, пожалуйста. Работу можно доделать и завтра. Канеки раздраженно снимает с себя очки и бросает их на стол — получается чуть резче, чем он планировал. Он трет переносицу и пытается мягко улыбнуться. — Извините, Фурута-сан, но сегодня вам все-таки придется пойти домой без меня, работу нужно доделывать в срок, тем более что завтра меня ждут другие дела. И ещё кое-что... не знаете, Вашу Мацури сегодня случайно не ушел сразу после обеда? — Да, кажется, у него появились какие-то неотложные дела. Сегодня вообще многие не оставались в офисе после шести вечера в честь Дня осеннего равноденствия ̶ это мы с вами как обычно ответственнее всех. Канеки складывает руки в замок и подносит их к лицу, чтобы скрыть досаду на своего юродивого напарника. В последнее время то ли от нервного подвешенного состояния, то ли из-за чего-то ещё все его эмоции стали отражаться на мимике. С этим нужно что-то делать. — Спасибо большое и до свидания, Фурута-сан, — Фурута нарочито громко бьет каблуком ботинка об пол и разворачивается к двери. — И включите мне, пожалуйста, све… Хлопок двери получается слишком сильным. Канеки поднимается с места и, стремительными шагами преодолевая расстояние до выключателя, со всей силы нажимает на него. — Идиот… Канеки тяжело выдыхает и ослабляет галстук, попутно расстегивая две верхние пуговицы черной рубашки (вновь — привычка, с которой он зачастил в последнее время). Он стягивает красную перчатку, бросает её на стол и, подойдя к окну и полностью раскрывая жалюзи, всматривается в свою искусственную руку. Красная, будто бы поддетая лакировкой рука-кагуне, вся в каких-то морщинистых полосах, скалится ему. Канеки проводит пальцем по ладони и втягивает щеки, перекрывая внезапный приступ тошноты. Гладкая и холодная. Омерзительно. Канеки спешно надевает перчатку обратно и ещё раз смотрит на часы. Начало десятого. Насколько он знает, несколько человек ещё не покинули Управление. Среди них, конечно же, и Урие, который очень часто остается в Управлении до позднего вечера, вопреки праздникам и подобному. И, скорее всего, этот упрямец и сегодня пойдет домой позже всех. Значит, остается выждать ухода остальных, а дальше будет дело случая. Канеки тянется к кнопке селектора и без предисловий начинает говорить: — Эми-чан, сколько человек осталось в Управлении? Секретарша, немного повозившись, лепечет: — Пять человек, Сасаки-сан. — Среди них есть следователь первого класса Урие Куки? — Ммм... Да, кажется, Мацури-сан сказал ему доделать какой-то проект. «О, Мацури, кажется, сам того не осознавая, ты мне очень помог. Спасибо, мразь». — Самого следователя особого класса в офисе, я надеюсь, уже нет? — Нет, он ушел сразу после обеда, как и говорил. — Хорошо. Пожалуйста, Эми-чан, принеси мне мои ключи от офиса и ключи Урие-куна, очень тебя прошу. — Но... Сасаки-сан, я не могу… — Эми-чан, пожалуйста, — с нажимом повторяет Канеки и устало облокачивается об стол, постукивая по нему пальцами человеческой руки. — Хорошо, Сасаки-сан. Что-то ещё? — Да. Прошу тебя, следи за передвижениями Урие-куна хотя бы ближайший час. У меня к нему есть дело, поэтому не хотелось бы, чтобы он покинул Управление раньше того момента, когда мы с ним разберемся. И я, скорее всего, уйду сегодня позже всех. И последнее: не могла бы ты связаться со мной, когда в офисе не останется никого, кроме меня и Урие-куна? — Вы даете мне очень странные поручения, Сасаки-сан, но я выполню ваши просьбы из моего уважения к вам. — Спасибо большое, Эми-чан. И, прошу тебя, после того, как в офисе останусь только я с Урие-куном, иди домой, не хочу тебя перегружать, я сам проверю все, закрою офис и поставлю на сигнализацию. И передай то же самое охранникам, если вдруг заартачатся, скажи, что это просьба Сасаки Хайсе, и они могут спокойно отмечать праздник с семьей. Ну и напоследок: этот разговор остается между нами, хорошо? — Д-да, Сасаки-сан, я буду нема как рыба. — Прекрасно. Буду ждать тебя с ключами. Отключившись, Канеки грузно валится в кресло. Перед глазами начинает все плыть: то ли из-за долгой работы за монитором, то ли из-за усталости, то ли из-за отсутствия очков на переносице. Он тянется за круглыми очками и крутит их в руках. Утилизировать бы все это — и CCG , и Сасаки Хайсе, и гулью жизнь, и людскую. К старой жизни Канеки Кена возвращаться тоже больше не хочется — нет смысла. И Антейку, и старые друзья, и все прежние мотивы и цели кажутся глупой бессмысленной иллюзией. Сколько Канеки себя помнил, у него никогда не было выбора. Его никто не спрашивал, пересаживая в него гульи органы, не интересовались его мнением, принуждая питаться человеческой плотью (быть может, он бы лучше сдох, чем делал это — тогда он сам не знал). Цукияма не интересовался, хочет ли Канеки стать его деликатесом (хотя тут и спрашивать нечего — кто бы захотел), а Ямори не спрашивал, прежде чем пытать его. Тоуке было плевать, хочет ли он возвращаться в Антейку — было важно лишь то, что она сама хотела его возвращения. Лишь единственный раз Канеки сделал выбор осознанно — пошел защищать Антейку, зная, что в битве с Богом смерти CCG наверняка умрет. А потом все вновь обернулось кругом принуждения: Хиде пожертвовал собой ради него, хотя сам Канеки не хотел таких жертв, Арима насильно завербовал его в CCG, обманув, что убил всех его друзей. Канеки Кен ушел за кулисы, и на сцену вышел Сасаки Хайсе. В этой новой жизни тоже выбора никогда не было: куинксов к нему приставили без его личного согласия или отказа, он привязался к ним, может быть, в какой-то мере даже сильнее, чем к кому-либо ещё, но Ширазу погиб, и Канеки, вспомнив все, отринул отряд от себя, чтобы не потерять остальных. Даже память к нему вернулась насильственным образом: он вспомнил все не сам — боль, полученная в сражении с Канае и Это, заставила его вспомнить, также как и всепоглощающее чувство борьбы за жизнь и желание не сдаваться смерти. Выжить можно было только с помощью силы, а силой владел лишь Канеки Кен. Оставалось принять его вместе с воспоминаниями, которые были уничтожены им самим же по собственной слабости и наивности. Но Ширазу погиб — Канеки не успел. Он никогда, черт побери, не успевает. Выходит так, что во всех своих страданиях виноват сам Канеки. Он — обычный человек с примесью гуля. Потому что и люди, и гули сами виноваты в своих бедах. Он же, выходит, виноват вдвойне — не преуспел ни в жизни гуля, ни в жизни человека. Разрубленный пополам мост между двумя мирами. Ну ничего. Скоро все канет в лету. Практически не осталось ничего, что могло бы удержать Канеки в этом мире. Урие входил в это «практически». Именно поэтому Канеки хотел сделать что-то для Урие перед смертью, защитить его. И он защитит, убережет от ужасной ошибки. Когда Канеки приносят ключи и сообщают о том, что в офисе не осталось никого, кроме Урие, уже минует час ночи. Тогда Канеки отправляется прямиком к его кабинету, попутно разминая руки и шею. Конечность из кагуне сильно онемела, после чего стала похожа на сеть из оголенных нервов, которые трепещут при каждом движении. Канеки все больше пытается разогнать кровь по организму, так как сдерживаться отныне нет повода — рабочий день закончился, люди, с которыми он привык сохранять формальный тон, ушли, а с ними раскололся и лед внутри. Остался лишь тот, кто нужен. Тот, кого Канеки сейчас очень искренне и, может быть, даже заботливо хочет избить так, чтобы регенерация полетела к черту вместе со сгустками крови. Остановившись около двери в кабинет Урие, Канеки выдыхает, проводит искусственной ладонью по деревянной поверхности, после чего опускает её на ручку и легонько поворачивает. Как он думал, дверь закрыта, но, судя по еле слышимому дыханию и сердцебиению, Урие все ещё на месте. Стучаться нет смысла — на такой пустяк Урие внимания не обратит. Значит, выход есть только один. Отойдя на шаг назад, Канеки резко толкает дверь ногой, которая поддается мгновенно и, кажется, даже отлетает на несколько метров вглубь кабинета. После этого Канеки скользит в тень и прислушивается. Урие поднимается с места и осторожно начинает делать шаги по направлению к выходу в коридор. Канеки видит, как в темноте блестит красным его какуган, а мышцы под белой рубашкой напрягаются. Начеку, как и всегда. Канеки не нападает со спины и, метнувшись к Урие, встает ему поперек, после чего наносит удар ребром ладони по горлу, заставив того на секунду захлебнуться воздухом. Следующий удар коленом в солнечное сплетение Урие блокирует — выработал мгновенную реакцию за эти полгода. Чем Урие всегда нравился Канеки, так это огромной силой воли и страстным желанием прогрессировать и совершенствоваться. Кажется, именно из-за целеустремленности Канеки как раз таки и влюбился в своего подопечного. А ещё, наверное, тем, что Урие мог молчать и не задавать лишних вопросов, когда в этом не было необходимости. Особенно если это касалось сражений — в них вообще слов не нужно. Особенно сейчас. Потому что сначала они дерутся, а потом Канеки уже сам начнет говорить. И Урие придется его выслушать. Канеки делает подсечку Урие, из-за чего тот немного кренится вбок и чуть не теряет равновесие, но успевает устоять на ногах. Канеки с вызовом усмехается, когда вокруг руки Урие образуется кагуне, он хватает её и резко выворачивает, при этом делая расчет на то, чтобы не сломать кость: — Нет-нет, Урие-кун, это никуда не годится. Бой на кагуне сразу же оставит следы. Ты же не хочешь, чтобы этот этаж офиса был разрушен и об этом завтра же узнали? Или не можешь победить бывшего наставника в рукопашном бою? Урие отдергивает руку и раздраженно обнажает зубы — старая привычка, не сумевшая исчезнуть. Он с разворота бьет ногой Канеки в грудь так, что тот отшатывается назад, чувствуя горячую боль внутри. — Я всего лишь скажу, что гуль взбесился (монстр). Насколько я знаю, кроме вас в CCG нет гулей (чертов монстр). И не думайте, что я остался на том же уровне, что полгода назад (гребаный вы монстр). Урие прогрессирует, но характером не меняется. Он все также желает уязвить Канеки его гульей сущностью. Вот только если тогда Сасаки Хайсе расплакался, как потерянный беззащитный ребенок, то сейчас Канеки Кен примет эти слова как констатацию факта. На такое даже обижаться глупо. Однако же, судя по тому, что далее Урие делает бэкфист с явным желанием разбить Канеки нос, он соглашается на бой без использования какого-либо оружия. А он и правда хорошо подтянулся за это время — движения стали отточеннее, быстрее, резче и сильнее. В рукопашном бою они бы сейчас даже могли сравниться, если бы не одно «но». Если Урие делает акцент на открытость и наибольшее нанесение урона, то Канеки, наоборот, на хитрость и маневрирование. И его стиль явно уступает стилю Канеки. — Тебя все ещё можно прочитать в бою, как раскрытую книгу, Урие-кун, — с подлинным участием в голосе произносит Канеки, заводя руки Урие за спину. Урие с шипением перекидывает его через себя, и Канеки больно ударяется головой об пол. — Ох... Ладно, допустим, книга закрылась наполовину. Канеки поднимается с помощью стойки на руках и заламывает пальцы. — А теперь перейдем к более серьезной части, если ты не против. Канеки делает несколько шагов назад и с разбегу вращательным движением ударяет Урие ногой в бок так, что тот жмурится от внезапной боли. Не выжидая, Канеки берет его за руки, разводит их в стороны, дергает вниз, заставляя наклониться, и со всей силы бьет коленом по лицу. Урие, не тратя времени на то, чтобы прийти в себя, выворачивается и дает Канеки под дых. — Ну все, хватит, — выплевывает Канеки. Он делает захват противника и валит его на пол. — Вот теперь ты меня выслушаешь. Сначала на физическом уровне, потом — на вербальном. Урие вьется под ним, как змея, чувствуя всю унизительность своего положения. Он старается ударить его ногами, так как руки заведены за голову и удержаны крепкой хваткой Канеки, даже снова делает попытку высвободить кагуне. Успокаивается Урие только после хорошего удара кулаком в скулу. Его голова безвольно откидывается в сторону, а сам Урие с расширенными в изумлении глазами часто дышит. Канеки невозмутимо стягивает с себя пиджак, расстегивает пуговицы на манжетах и закатывает рукава. — Дело вот, в чем, Урие-кун, — Канеки сжимает пальцами его лицо и разворачивает к себе, заставляя смотреть прямо в глаза. — В последнее время мне очень не нравится твое поведение. Урие выжидающе молчит, с ненавистью и запалом отравляя Канеки взглядом. Он бы мог высвободиться, но, кажется, немного устал или просто сам желает поговорить спустя полгода полного игнорирования Сасаки Хайсе. Канеки прямо чувствует, как из его горла желают вырваться слова, которые он всякий раз сглатывает и растворяет внутри себя. Потоки, океаны слов. Очень непривычно для вечно молчаливого и серьезного Урие. Он обижен. Сильно и глубоко. Но Канеки обижен не меньше. — Какого черта... — Канеки сжимает подбородок Урие настолько сильно, что слышится хруст костей. Другую руку Канеки заносит для удара, зная, что Урие все равно не будет уклоняться. Понимает — заслужил. — ... Какого черта ты стал для Мацури Вашу псом? Последние слова Канеки выкрикивает, избивая Урие почти непрерывно: по лицу, по рукам, груди и животу. Останавливается Канеки только чтобы перевести дух, задрать голову вверх и улыбнуться. Затем он наблюдает за неподвижным Урие. Кровь ему очень к лицу, она всегда ему шла — Канеки давно это заметил. Он невольно любовался Урие после сражения с Нишики, операции на аукционе, операции по уничтожению семьи Цукияма. Часто. Кровь на этом красивом лице словно была продолжением облика, неотъемлемой его частью. Вместе с царапинами и синяками она создавала образ упрямого страдальца со звериными амбициями. Иногда Канеки видел в Урие старого себя, не понимая, откуда это взялось. Это было загадкой и привлекало ещё больше. Но Урие — это Урие. Он вообще вечно выделялся. Таких индивидуумов ещё поискать на самом деле. — Потому что... я должен кое-что сделать... — с хрипом произносит Урие и заходится кашлем — кажется, в грудь и живот его надо было бить все-таки чуть осторожнее. — Что это? — тихо спрашивает Канеки, но Урие молчит. Канеки хватает его за плечи и нажимает на них, снова повышая голос: — Что это, Урие? Урие улыбается с каким-то странным оттенком мазохистического предназначения, может быть, даже немного альтруистического. Канеки догадывается — делает он это не ради себя. По крайней мере, не только ради себя. От этого на душе становится легче. Вот только Канеки понять не может, почему эта легкость весит несколько сот центнеров. — Скажи мне, Урие, — с угрозой цедит Канеки, хватая Урие за грудки и наклоняясь к нему. Вместо ответа Урие сплевывает кровь прямо в лицо Канеки, и она маленькой капелькой стекает по его щеке. Урие сардонически ухмыляется, немного закидывая голову назад и наблюдая за реакцией Канеки. Тот невозмутимо стягивает зубами перчатку с человеческой руки, оттирает большим пальцем кровь с лица и подносит его к губам, слизывая красную металлическую жидкость. — Я не думал, что ты настолько сильно обижен на меня, Урие. Но, знаешь, я в какой-то мере даже рад этому. По крайней мере, знаю, что ты испытывал ко мне что-то ещё, кроме ненависти — это обнадеживает. И, знаешь, мне нравится твоя кровь. Она человеческая — не гулья. Возьму на заметку, что куинксы на вкус как люди, а не как гули. Думаю, понадобится в будущем. Черты лица Урие сразу же искажаются, а какуган снова активируется, он с расширенными глазами приподнимается на локтях, превозмогая ужасную боль, а затем тянется к горлу Канеки и смыкает на нем пальцы: — Только попробуй прикоснуться к моему отряду или к Муцуки — я сверну тебе шею, где бы ты ни был. Канеки сбрасывает руку со своего горла и снова придавливает Урие собственным весом, заставляя полностью опуститься на пол: — Вот так да. Ты заботишься о других — не думал, что доживу до этого дня, но очень рад быть свидетелем этих слов. Урие устало закатывает глаза и со сталью в голосе задает вопрос, который должен был быть произнесен ещё в начале их ночного «столкновения»: — Так что же вам нужно от меня, кандидат в особый класс Сасаки Хайсе? Канеки снимает очки и отбрасывает их куда-то в сторону, после чего озадаченно потирает переносицу. И как с ним вообще разговаривать? — Я спрашиваю, для чего ты согласился выполнять все, что скажет Мацури. Ты хоть представляешь, что он на самом деле от тебя хочет? Урие поджимает губы и через силу кивает головой. — То есть как это ты… — Я далеко не глуп и все прекрасно понимаю. — Тогда... я подумываю над тем, чтобы врезать тебе ещё раз. Как смотришь на это? Урие безразлично пожимает плечами, а Канеки пробирает на смех. И он смеется: громко, искренне, со слезами на глазах. Ему кажется, что ещё чуть-чуть, и он впадет в крайность: разрыдается прямо перед Урие, показывая истинного себя. — Я не позволю тебе это сделать, знаешь же? — Правда? Думаю, если бы мертвецы могли и дальше защищать людей и продолжать сражаться, Ширазу давно был бы здесь. Канеки словно захлестывает ледяной водой. Он замирает и даже задерживает дыхание. — Что ты имеешь в виду? — А? Разве вы не собираетесь вскоре умереть? Канеки пытается осторожно встать с Урие, но он удерживает его, заставляя снова опуститься себе на ноги. — Уже уходишь... Канеки Кен? Канеки расширяет глаза, непонимающе всматриваясь в лицо Урие. Тот тоже втягивается в зрительный контакт, однако выражает только безразличие. — Не понимаю, о ком ты. — Хватит лгать уже. Ты вернул свою память — я знаю об этом. Черт побери. И где же Канеки сделал осечку? Вопреки нарастающему волнению в груди, Канеки пытается сохранить ошметки здравомыслия и рационализма. Главное — не впадать в панику. Иначе все точно полетит в тартарары. Он медленно аплодирует Урие: хлопки глухо и тягуче оседают в голове. Затем разводит руки по сторонам и наклоняет голову вбок. Жесты, которым научил его Фурута — на деле лишь сплошная клоунада, но сейчас для прикрытия хватит и этого, хоть и Канеки осознает, что Урие его раскроет. Сообразительный чертяга, всегда им был. — Браво, Урие. Раскусил. И как же ты это понял, если не секрет? Урие тянет к «здоровой» руке Канеки свою, переплетает их пальцы и приближается к его лицу, выпаливая прямо в губы: — Не нужно этого всего, хорошо? Канеки не может понять: то ли Урие имеет в виду его жесты, то ли всю ситуацию с их разборками, то ли то, что бывший наставник хочет пойти на самоубийство. А может быть, все сразу. Да и сам Урие, скорее всего, понять себя до конца не в состоянии. Урие вновь опускается на пол, безэмоционально выискивая что-то в потолке. Затем он решает признаться: — Ты повел себя странно, когда ушел от нас — настолько, что не заметить подмены было сложно. Но, знаешь, скорее всего, её могли бы заметить только те, кто провел с тобой бок о бок достаточное количество времени. Те, кто жил с тобой в одном особняке и видел тебя каждый дурацкий день. Мы — твой отряд. Но Муцуки и Сайко ничего не заметили — слишком наивны и непроницательны. Слишком тебе доверяют даже после предательства. Я же изучал тебя, словно крысу в клетке: выявлял каждую мелочь в твоем характере, выискивал слабости, чтобы потом обернуть все это против тебя в случае чего. Я никогда тебе не доверял и делал это не только ради того, чтобы превзойти тебя, но и ради того, чтобы в момент опасности защитить от тебя Ширазу, Сайко и Муцуки. Ты был для меня гулем с потерянной памятью, туманным прошлым, да ещё и с шаткой способностью себя контролировать. Как думаешь, во что бы ты мог для нас вылиться? Каждое слово въедается в сердце Канеки маленькой, но очень острой иглой. Он, претерпевая боль, кивает: — Продолжай. — Изучив твое поведение и твой характер, я понял, что тот, кто даже не пришел на похороны своего подопечного — не Сасаки Хайсе. Я начал приглядываться к обновленному тебе. Как бы ты ни старался быть Сасаки Хайсе, у тебя получалось паршиво. Я перерыл весь архив CCG, надев сохранившуюся гулью маску, стал опрашивать гулей, которым когда-то приходилось столкнуться с Глазной повязкой. Наведался к Фуегучи. Втерся в доверие. Выудил кое-что о Канеки Кене и о твоей старой жизни. Затем, узнав, что ты больше не посещаешь её, понял, что ты, скорее всего, желаешь вскоре освободить её. А, учитывая то, что в Кокурии ты непременно столкнешься с Аримой Кишо, ты знал, что идешь на самоубийство. Решил сделать благородное дело перед смертью и красиво умереть? Это настолько отвратительно, что меня чуть не стошнило, когда я понял все. Канеки, переварив информацию, с сожалением отворачивается: — Урие, я… — Ты выбрал себе сторону. Бросил куинксов, тем самым избавившись от плохого прошлого, и решил спасти тех, кто тебе по-настоящему дорог. И, раз уж так, то предлагаю уже разойтись по домам, мы поговорили. Канеки надавливает на горло Урие локтем, со злостью стискивая челюсть: — Вы всегда были важны мне! Вы четверо! То, что мы считали друг друга семьей, не было ложью! — Я не считал тебя семьей. Ты был сотрудником и потенциальным соперником — не больше. Во всяком случае, мне плевать, кем мы там для тебя были. — Врешь. — Правда? Ты в своих книгах случайно не вычитал то, что люди не всегда отвечают на любовь взаимностью? Это производит эффект самой отрезвляющей на свете пощечины. Канеки быстро и часто моргает, внемля тому, как учащается собственное сердцебиение и дрожит голос: — Значит, и это ты заметил… — О да, это было не настолько очевидно и противно, как с Мацури, но приятного, знаешь ли, все равно мало. Да и за столь внушительное время не тяжело заметить, как твой наставник смотрит на тебя, как обращается к тебе и как ведет себя с тобой. А твое отношение ко мне разительно отличалось от отношения к остальным — только идиот бы не понял. Помнишь, как ты заплакал, когда я назвал тебя гулем? Думаешь, я не услышал? И я не уверен, что тебя так ранили сами слова. Тебя ранило именно то, что их сказал тебе я. Канеки очень хочется заткнуть рот Урие рукой, чтобы не слышать правды, но интерес побеждает. В конце концов, ему нечего терять перед смертью, ведь так? — И что? Что ты думал об этом? — Ничего. Желал, чтобы это прошло у тебя, когда снова обретешь память и способность адекватно мыслить. Хотел, чтобы это просто оказалось твоим наваждением. Как вижу, наваждением это не было — очень жаль. Я, право, вообще не думаю, что в такого, как я, стоило бы влюбляться не только тебе, но и вообще кому-либо в целом. Это как влюбиться в бетонную стену — как бы ты до неё ни дотрагивался и как бы к ней ни прижимался, она не откликнется и не ответит. Ей плевать, и она ничего не чувствует. Канеки наклоняется к уху Урие и, задев кожу на мочке носом, шепчет: — Ничего не чувствуешь, значит, Урие? Не хочешь проверить? Канеки думает, что Урие сейчас столкнет его с себя, выкинет в лицо что-то презрительное и уйдет, но вместо этого он отвечает: — Конечно. Ведь только ради этого ты здесь, не так ли? Канеки спускается к шее и со злостью прикусывает на ней кожу, вызывая у Урие внезапный выдох. Не чувствует ничего, значит? — Я пришел выбить из тебя всю дурь по отношению к Мацури Вашу. Он хочет, чтобы ты лег под него, ты и сам это уже понял. Издеваешься надо мной? — «Выбить из меня всю дурь»? Ты сейчас своими методами мне Ширазу даже чем-то напоминаешь. Я сам в состоянии о себе позаботиться. — Ты правда думаешь, что Ширазу не поступил бы на моем месте так же? — Ширазу мертв и ничем помочь здесь не может. И не будем об этом. — В таком случае, я говорю и от его лица тоже. Не делай этого, Урие. Не позорься, ты не такой. — Не тебе и не кому-либо ещё решать, какой я есть, ясно? — Конечно. Это решать только тебе. Я просто утверждаю, что ты достоин большего. — Я не настолько себя ненавижу, чтобы спать с кем-то из-за карьерного роста. После твоей смерти я и пальцем не позволю ему до себя дотронуться, даже если это будет грозить мне увольнением, можешь не беспокоиться. — Поклянись. — Ты ещё больший глупец, чем Сасаки Хайсе, Канеки Кен. — Пусть так. Поклянись. Урие вздыхает и произносит: — Клянусь. — Прекрасно. Как я понимаю, ты позволяешь мне сейчас сделать то, что хочет от тебя сам Мацури, или я не так понял? — Именно. — Почему? — Разве желания тех, кто находится одной ногой в могиле, не закон? — Желания? — Ты же любишь меня. — Любить и хотеть — не одно и то же. — Это эквиваленты и они синонимичны. — Ты отвратителен. — Но за что-то же ты меня полюбил. И за это тоже, как я полагаю? — И за это... — Канеки целует Урие в скулу, медленно двигаясь к губам. — Если я сделаю с тобой это, моя совесть перед смертью не будет чиста. — Это с обоюдного согласия, так что не думай об этом. Да и потом — ты можешь сделать это красиво, может быть, даже красивее, чем умереть от руки Аримы Кишо. — Какой же ты ублюдок, Куки, — усмехается Канеки Урие прямо в губы, после чего накрывает их своими. Урие принимает все мгновенно: он отвечает, даже пытается перехватить инициативу. Для него вообще, наверное, унизительно — быть снизу. Но быть сверху он не может, так как не испытывает ничего и ни к кому именно в романтическом или сексуальном планах. Сложный, чертовски сложный человек. Губы у Урие теплые и нежные, и целоваться с ним приятно, но вместе с тем Канеки чувствует небольшую боль во рту, словно что-то прокалывает ему язык и десна. Это оборачивается и в наслаждение, и в боль и полностью угождает представлениям Канеки. Канеки торопливо стягивает перчатку и проводит рукой-кагуне вдоль застегнутых пуговиц на рубашке Урие. Ткань трещит и рвется, пуговицы рассыпаются, а Канеки ловит неодобрительный взгляд Урие. — Надеюсь, вот это вот ты применять ко мне не будешь. — М? Одной рукой ведь неудобно будет… — Смеешься? — Не волнуйся. Ты же сам мне предложил все делать красиво. — Красота очень часто предполагает садизм. — Говоришь так, как будто не хочешь острых ощущений. — Просто постарайся не напоминать мне о том, что ты гуль. Одна лишь мысль о том, что я сейчас займусь сексом с гулем, уже мне претит. Не заставляй меня врезать тебе и уйти. Как бы подразнивая, Канеки проводит точеным когтем по бледной накаченной груди, а другой тянется к ремню. — Не волнуйся, Урие. До одного рокового случая и я был человеком. Поэтому тебя не должно волновать подобное. Канеки запускает руку в штаны и сжимает член через ткань трусов, чем вызывает тихий и короткий, но все же стон — Урие был не прав, сравнивая себя с бетонной стеной. Если бы он на самом деле был стеной, не откликался бы сейчас на его прикосновения, хоть и в сдержанной форме. Что, неужели не изменит себе даже в сексе? Канеки хочет уже перейти к более решительным действиям, но вместо этого старается досконально изучить Урие и отпечатать у себя в памяти. Теперь понятно, почему Мацури его возжелал. У Урие и при первой их с Канеки встрече была красивая фигура, но после тренировок появилась ясно видимая рельефность мышц. Однако, несмотря на это, общая стройность сохранилась. Все это только дополняют ушибы и синяки, которые ещё не успели регенерировать после их драки. Кажется, из-за этих мгновений Канеки даже рад своему намерению умереть. Внезапно Канеки начинает мутить после того, как в его поле зрения попадает красная извилистая рука. На фоне тела Урие она выглядит слишком удручающе. Она чертовски хорошо напоминает обо всем, что произошло за последнее время. Подсказывает ему, кто он на самом деле и что должен делать, а от чего должен воздерживаться. — Понял, да? — прерывает его размышления недовольный голос Урие. Канеки приходит в себя и медленно поднимается. — Я не могу. — А стоило бы. — Не могу. Канеки срывается с места и останавливается у лестницы, как бы раздумывая, что делать дальше. Урие наблюдает за его действиями с нескрываемым интересом. Канеки сам начал все это и остановился, не дойдя до половины — забавно до ужаса (но скорее даже до смеха трагично). — Ты сказал, что не хотел бы переспать с гулем. Я говорю тебе, что спать с гулем, к которому ничего не чувствуешь, ещё отвратительнее. Благородство, которое ты раскрыл в себе после смерти Ширазу — это хорошо, Урие, но не перебарщивай с ним. Береги свой отряд и, прошу тебя, помни свою клятву по поводу Вашу Мацури. До встречи, Куки. Канеки быстро спускается по лестнице и скрывается из поля зрения Урие. Урие поднимается, находит красную перчатку и примеряет её. Пару раз сжимает и разжимает руку, после чего самодовольно улыбается: — Надеюсь, ты не умрешь, Канеки Кен. Не люблю оставлять дела незаконченными, знаешь ли.