Что страшнее?

- Ну что же, вот и наша последняя ночь. - Анганарил растянулся прямо на голом полу, подложив руки под голову. - Приступ начнется завтра, точно вам говорю. - Кто бы спорил. Спорить действительно было не о чем. Несмотря на то, что алессианское искусство ведения войны еще не оформилось в совершенную систему, а их грамотных полководцев Анганарил мог бы пересчитать на пальцах рук, кое в чем они значительно превзошли айлейдов. Люди чувствовали кровь и выбирали время для нанесения решающего удара с точностью и хладнокровием атакующей пумы. Некоторое время пятеро эльфов молчали, каждый поглощенный своим делом. Тейжелль точила меч, маг Воори писал прощальные строки письма, которое планировал спрятать для потомков, Сортель возился со шнуровкой кирасы, его брат Дамерис в задумчивости ковырял кинжалом каменную плиту, на которой сидел. Анганарил смотрел вверх, на причудливые тени, отбрасываемые на потолок резными светильниками. Назвать кого-либо из собравшихся другом Анганарил не мог. Пятерка обреченных защитников города собралась в опустевшей кузнице просто потому, что никому из них не спалось, а коротать время в компании всегда легче. Все настоящие друзья уже погибли. Каждый по-своему. Голод, алессианская стрела, острый меч, зараза - да мало ли что могло свести в могилу солдата осажденного города... Анганарил считал себя везунчиком. Каждый новый день он принимал как подарок высших сил. Даже в отсутствии друзей. Особенно в отсутствии друзей. Им выпал несчастливый жребий. Он доживет до самого падения Сейататара, дольше, чем остальные. Может ли воин просить о большей милости? - А ведь мне совсем не страшно, - сказал Анганарил. - А чего тут бояться? - подала голос Тейжелль. - Пугает будущее, а будущего у нас уже нет. - Твои слова несут смирение, - возразил Воори. - Ты приняла судьбу. А мне жутко. Мне пятьдесят один, и я не познал и десятой доли от того, что было бы даровано, проживи я дольше. - Страшнее, чем когда-либо еще? - Нет, наверное, но все же. Смерть... разве она сама по себе не является поводом бояться? - Только не в моем случае, - вступил в разговор Дамерис. - Я с юности выступал за короля на поединках чести и всегда отдавал себе отчет в конечности жизни. Знаете, что по-настоящему страшно? Быть хуже. Дамерис. Страх несовершенства Они загнали нас в чащу недалеко от города. Шел уже не помню какой год войны, но времени с начала восстания прошло достаточно, чтобы ненависть первых дней, всегда ведущая к бессмысленной резне, сменилась пониманием того, что в строю напротив тебя стоят такие же смертные существа, полные надежд и разочарований, и что единственное, в чем вы друг перед другом виноваты, это несовпадение ваших надежд. В тот раз командир вражеского отряда оказался из таких, понимающих. Он видел, что деваться нам некуда, но не спешил отдать приказ атаковать. Сражаться было попросту не за что. Гробить людей, выбивая нас из глухого леса? Зачем? Но и отпустить врагов просто так он не мог. Солдаты бы не одобрили этого. Вот он и предложил решить исход стычки поединком. Побеждает алессианец - и айлейды сдаются в плен. Побеждает эльф - люди позволяют вывести отряд из ловушки. Поединщик алессианцев был обречен еще до начала схватки. Не люблю хвастаться, но именно от моей руки пал первый клинок Неналаты, причем еще до того, как началось восстание людей. За моими плечами были двухсотлетний опыт, совершенная техника и непоколебимая уверенность в себе. За его - пять лет, прошедших с тех пор, как он сменил мотыгу на меч из скверной стали, и звериная живучесть, позволившая продержаться так долго. - Пор, - сказал он, встав против меня. - Так меня звать. Я пожал плечами, не сочтя должным представляться тому, кто спустя пару вздохов будет подыхать у твоих ног. Какое мне дело до его имени? Он бросился в атаку, совершая главную ошибку плохо обученных бойцов. Его первые удары - широкие, неумелые - я не стал даже блокировать. Уворачиваясь и отступая, я заставлял его и нервничать, и терять силы. Это был странный и в некоторой степени забавный поединок. Солдаты моего отряда смеялись, Пор пыхтел и ругался, я вертелся вокруг него, выбирая случай для эффектного укола. Я поразил его со спины, воспользовавшись совсем уж неуклюжим замахом. Нырнув под удар, я очутился за спиной противника и погрузил меч ему в бок. Пор всхлипнул и упал на колени. Тогда я вырвал клинок из спины Пора и вторым ударом обезглавил его. Тело человека повалилось к моим ногам. Командир алессианцев сдержал свое обещание. Нас выпустили. Я замыкал строй. Алессианец жестом попросил меня задержаться. - Чтобы ты знал, эльф, - сказал он мне, - Пор вызвался на смерть, ибо знал, что своей смертью сохранит множество жизней. В том числе ваших, ведь для вас плен означает мучительную смерть. Кто из вас способен на такое? *** - В тот момент я просто посмеялся над его словами, но, обдумав их, начал задавать себе вопрос: какую память я оставлю о себе? Просто хорошего фехтовальщика? Не мало ли этого? Я запомнил имя Пора, как видите, и хотя в моей карьере были примеры несравнимо более великого героизма, я меряю свои поступки именно по самопожертвованию всеми забытого алессианца. И мне становится страшно, когда я думаю, что на вопрос командира людей я мог ответить только одно. - Никто, - сказал Анганарил. - Именно так. Никто из нас не пойдет на смерть ради врага. Мы слишком долго были хозяевами, чтобы научиться гуманности рабов. И именно поэтому мне страшно. Чем мы останемся в истории, Воори, когда нас истребят? Ты знаешь ответ. Архитекторами. Ремесленниками. Магами. Врагами пишущих новые свитки истории победителей. Страшилками для детей и тайной древних веков. А Пор останется поступком. Дамерис замолчал, давая собравшимся время обдумать его слова. Первым нарушил молчание Воори. - Я никогда не пойму твоего страха, - сказал волшебник, откладывая в сторону пергамент. - Тебя пугает личностный фактор. Чем он отличается от ужасов смерти? Он касается лишь тебя. - А что до тебя? - спросила Тейжелль. - Расскажи о своем сильнейшем страхе. Воори. Страх забвения Я не работал в библиотеках Башни. Не открывал порталы в Обливион и не создавал великие заклинания. Начало войны застигло меня учеником старшего мага, вчерашним мальчишкой, которому едва позволили носить мантию и посох. Меня окружали не меры, а книги. Изучая их, я словно становился свидетелем судьбоносных решений, взлетов и падений нашей цивилизации, участником битв и королевских советов. Я проникал в спальни принцесс и походные шатры рыцарей. Поверьте, мне ведомо многое, и не смотрите на мой возраст. Мы, маги, долго взрослеем, но рано стареем душой. Как-то раз наставник попросил меня навести порядок в одном из библиотечных отделов. Там я и нашел манускрипт, который заставил меня переосмыслить все, что я знал, во что верил и к чему стремился. Книга была написана неким Махаром. Жил он лет за сто до рождения старшего из нас. Махар предчувствовал войну на истребление между мерами и рабами-людьми. Чтобы избежать ее, он решился на один эксперимент. Потратив немалое состояние своей семьи, он выкупил несколько тысяч людей, выстроил крепость возле северных гор и, засев в ней с небольшим количеством последователей, дозволил рабам самостоятельно выбирать себе занятие, наделил каждого участком земли для сбора урожая и выбрал среди них управляющих. Махар задался целью доказать, что реформы пойдут на пользу всем, и у него почти получилось. Товары, сработанные в Согласии - так Махар назвал свое поселение - пользовались успехом на рыночных площадях близлежащих городов. Доходы позволили возвести вторые стены, забрать из рабства новых жителей, построить дороги. К Махару и другим айлейдам граждане Согласия относились с большим уважением. Все его требования выполнялись беспрекословно, но при этом никто не чувствовал себя притесненным. В книге это описывалось многословно, но я сумел выжать из текста эссенцию, кровь этого опыта. Наши города-государства были больны уже триста лет тому назад, но никто ничего не делал, хотя перед глазами был пример практически идеальной модели сосуществования. История Махара закончилась печально. Почувствовав серьезную конкуренцию, лорды Алги объявили Согласию войну. Поддержанные богатейшими рабовладельцами других городов, они выставили войско, одолеть которое Махар оказался не в состоянии. На последних страницах своего труда он повествует, как пытался распустить ополчение и отправить жителей Согласия через горы, на необжитые земли севера. Граждане ослушались его в первый и единственный раз. Они остались и дали алгианцам бой, в котором были перебиты. Махара, судя по всему пленили, а его рукопись скиталась по городам-государствам, пока не осела в Сейататаре. *** - Я принес книгу учителю, но он сказал, что история Махара должна остаться тайной как подрывающая боевой дух и возвеличивающая врага. И в этот миг я понял, чего боюсь больше всего на свете. Забвения. Труды, чаяния, стремления мыслящего существа никогда не должны исчезать навек. Кто знает, что станет с библиотекой после захвата города алессианцами? Сожгут ли они книгу Махара? Пропадет ли целая философия, которая помогла бы спасти наш народ и выстроить новое государство? И что такое жизнь или гордость любого из нас в сравнении с этим? - В твоих силах попытаться спасти книгу, - сказал Сортель. - Мало ли укромных мест в крепости... Бороться с забвением можно передачей знаний, а вот как одолеть внутренних демонов, терзающих тебя каждую минуту твоего существования? - Рукопись Махара давно переписана в трех экземплярах и скрыта от посторонних глаз настолько надежно, насколько способен придумать смертный разум, - Воори улыбнулся. - Пусть ее найдут достойные. - А что за демоны, Сортель? - Анганарил приподнялся на локте. - Рассказывай. Раз уж все начали рассуждать о страхах, может, именно твой окажется сильнейшим? Сортель. Страх незначительности Кто знает, может в рождении демонов повинна слава младшего брата. Еще вчера ты катал его на плечах и вырезал из дерева дурашливые игрушки для колыбели, а сегодня он уже сразил прославленного бойца Неналаты и смотрит на тебя свысока. Успех - мера всего и вся. Чего ты добился, того и достоин, не больше и не меньше. Но что если тебе не суждено добиться ничего стоящего? Ты не воин и не ученый, магией владеешь не лучше других и не разбираешься в тонкостях стратегии, ты не исследователь и не поэт, не герой-любовник и не обаятельный острослов. Ты - часть толпы, серой массы. Окружающим известно твое имя лишь из-за подвигов брата. Со временем мысли обо всем этом начинают грызть твое существо изнутри. Они, как черви, вползают под кожу головы и сверлят череп. "Что ты такое?" - вопрошают черви. А ты отвечаешь: "Да, в общем-то, ничто". И боишься собственной несущественности. Война. Северные народы знают толк в войне. На пирах они поднимают тосты за скорейшее вторжение врага и неурожай. Беды влекут кровопролитие, а кровопролитие сулит славу. Пожалуй, я был единственным из меров, радовавшимся восстанию Алессии. Право рождения позволило мне собрать отряд ополченцев и воевать под знаменами Сейататара. Выводя свою сотню на бой против людей, я уже чувствовал сладкий запах заслуженной славы. Что ж, я получил ее, но какой ценой... Это был отряд алессианских воинов-священников. Вы прекрасно знаете, кто они, ибо имя наиболее известного их представителя наводит на меров неодолимый ужас. Моя сотня подкараулила людей у переправы через лесную речушку. Узкий мост над потоком мы могли в любой миг обрушить вместе с врагами. Сидя в засаде, я терпеливо ждал момента, когда мост перейдет ровно половина неприятельского отряда, затем отдал приказ к атаке. Мост рухнул вниз, увлекая за собой пятерых или шестерых наименее удачных алессианцев. Остальные попали под перекрестный обстрел. Пытаясь защититься, они подняли щиты, но стрелы прошивали их, вонзались в ноги, жалили неприкрытые спины. Люди не сумели даже построиться в боевой порядок, когда из густых зарослей на них набросились мои мечники. Битва кончилась, фактически не начавшись. Это была блестящая победа, которая принесла бы то, чего я так жаждал. Оставшихся в живых алессианцев мы собрали в круг, велели бросить оружие и снять шлемы. Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что все вражеские бойцы были женщинами. Я велел сорвать шлемы с некоторых трупов. Женщины. Все до единой. До сих пор не понимаю, что на меня тогда нашло. То ли почти ощутимое касание известности и почета, то ли желание затмить брата если не в искусстве фехтования, то в жестокости, затмило мое сознание. Я велел пытать воительниц. Отдал их на потеху солдатам. Мне не забыть ужаса беззащитных женщин, услышавших мой приказ и моментально осознавших его зловещий смысл. Не буду рассказывать, что с ними вытворяли. Когда все завершилось, я посмотрел на плоды, сорванные с древа войны, и закричал. Закричал от страха, от ненависти и отвращения к самому себе, от безысходности и гнева. Я никому не рассказывал о бое у речной переправы. Свою сотню я распустил. Не мог смотреть никому из солдат в глаза, да и за меров я их более не считал. В день моего предполагаемого триумфа я обернулся в безумца, а они - в зверей. И более я не касался женщины и не поднимал руки на алессианца. *** - Завтра я выйду на битву безоружным и приму смерть без сопротивления. Сортель дернул за ремень, скреплявший две половины кирасы, и нагрудник с легкостью отсоединился от задней части. - Так я сделаю перед алессианцами. Открою грудь для удара и паду безвестным и осмеянным, ибо уже не желаю славы и почета. Все, чего я жду, - это безболезненная смерть. Рассказ Сортеля произвел на собравшихся сильное впечатление. Вновь повисла гнетущая тишина, даже точильный камень Тейжелль перестал скрежетать о металл. - Я признаю главенство твоего страха, - выдавил, наконец, Воори. А Дамерис резким движением вогнал кинжал в зазор между плитами пола. - Сколько лет мы с тобой не открывали друг перед другом сердца, Сори? Почему для этого нам понадобилось заглянуть в глаза смерти? И ведь как, в сущности, похожи наши страхи! - Ты слишком идеален, я слишком несовершенен. Дамерис кивнул. - Я счастлив от того, что мы затеяли этот разговор. Умирать, обладая пониманием, гораздо лучше, чем в неведении. - Это правда. Искренность очищает и делает сильнее, - сказал Анганарил. - Тейжелль, что поведаешь нам ты? Тейжелль. Иррациональный ужас Это слово я услышала от одного из любовников. Вейор Йеннерак был чародеем призыва и знал о даэдра больше, чем я знаю о смертных. Каждую минуту, кроме тех, когда мы лежали в постели, он посвящал чтению и в одном из фолиантов своих откопал непонятное, но пугающее слово: "иррациональный". Я поделилась с Вейором своими мыслями касательно масштабов. Рядом с умным мужчиной всякой захочется казаться умнее. Или хотя бы не настолько бестолковой, как все, в сравнении с его интеллектом, разрывающим ткань миров. "Мы песчинка на берегу, - сказала я. - Когда я гляжу на небо и вижу луны и звезды, то осознаю, что наше будущее, наши чаяния, мечты и помыслы в масштабах того, что можно окинуть взглядом, и того, что скрыто от нас - богами ли, расстояниями ли - ничтожны". Вейор рассмеялся: "Я задавался такими вопросами в десять лет. А у тебя обычный приступ иррационального ужаса". И рассказал мне, насколько хрупка реальность, в которой мы живем. Я узнала, что можно стереть барьеры между Нирном и Обливионом, высвободив армии жестокосердных даэдра, что высоко-высоко в небесах летают гигантские куски камня и железа, которые способны снести целые страны, если врежутся в землю, что каждую секунду, каждую ничтожную долю секунды за нами следят сотни тысяч духов, богов, призраков. "Привыкай к мысли о том, что все очень сложно, любовь моя". "А что, если, - подумала я, - и самому Вейору открыта лишь малая часть законов, управляющих мирозданием?" Вдруг существуют некие силы, управляющие и Предками, и алессианскими богами? А вдруг есть что-то близкое и жуткое? Например, зло, ждущее своего часа в глубинах морей, или чудовище, скованное магами прошлого и готовое освободиться? Мысли обо всем этом не давали мне спать. Я выдумывала все новые и новые тайны, которые поджидали мир и меня вместе с ним у края бездны непознанного и непознаваемого. Каждый день в моем мозгу происходили настоящие сражения между полчищами причудливых демонов и силами разума. А потом иррациональное забрало Вейора. В одном из его экспериментов что-то пошло не так, и сильнейшего чародея, умевшего противостоять гибельным заклинаниям и не раз выходившего против смертоносных даэдра, разнесло на мелкие ошметки вместе с лабораторией. На погребальном пиру я дала самой себе клятву больше не думать о том, что выше понимания смертных. Как ни странно, у меня получилось, хотя я связываю это с обреченностью своего положения. Какая разница, кто положит конец моему существованию: алессианский рыцарь или таинственное божество, мотивы которого нельзя осмыслить? *** - Так что я понимаю тебя, Анганарил. В моем сердце нет страха. - Я не вижу страха и в сердцах остальных собравшихся здесь, - молвил Анганарил. - Дамерис, ты готов выйти на заранее проигранный бой и превзойти самого себя. Воори оставил свои сомнения в четырех тайниках, которые донесут до потомков - кем бы они ни были - историю о самом важном. Сортель нашел в себе смелость жить с тяжелейшим грузом и отыскал верный путь к искуплению. Он принесет тебе покой, я верю в это. Тейжелль, ты осмыслила то, что невозможно осмыслить, и отринула это. Возможно, ты стала значительно важнее, чем безымянное зло из глубин времени и пространства. - А ты? - А я и не боялся. Жизнь - это дар, которым можно воспользоваться с умом, а можно растратить зря. Никто из вас не жил зря. - Можно выходить на решающую битву, - вставил Дамерис. - Внутренне каждый из нас уже выиграл свою решающую битву, - Анганарил позволил себе улыбнуться. - Что нам какие-то алессианцы? Анганарил. После Он закашлялся кровью и перевернулся на живот. Рану в боку дернуло колючей болью. Он сжал кулак, но в нем больше не было рукояти. Выпустил меч. Как же так? На волосы брызнуло что-то липкое. Кровь? Кровь?! Как она оказалась на волосах? Где же, во имя предков, шлем? Анганарил попробовал подняться. Сверху на него обрушилось что-то жесткое, тяжелое и безжалостное. Рвануло сразу в спину и живот. Он захрипел. Рванулся и съежился на боку. Из живота торчало жало копья. Враг, нанесший смертельный удар, оставил оружие в его теле. - Я не... - прошептал эльф. Он хотел сказать этому алессианцу, что не боится, но разве донеслись бы его слова до нужных ушей сквозь безумную дробь барабанов, вой магического пламени, скрежет стали, плачущий звон пробиваемой брони и свист алчущих крови стрел? Еще он хотел сказать, что ненависти к людям у него нет. Желал поделиться самыми важными мыслями, которые, как всегда, пришли в самую последнюю очередь. Анганарил готов был открыть их всем живым существам. Но не успел.