***
— Отлично выглядишь, — усмехнулся Тэхен добродушно, только взгляд его колкий, и в голосе нотки сарказма. — Само собой, — сарказмом на сарказм ответил Юнги. — Разрешишь? — он кивнул на чемодан рядом с собой. Тэхен отошел в сторону, пропуская его в дом. В помещении было душно, пахло сигаретами и не выветрившимся до конца запахом чего-то горелого. Тэхен прошел на кухню, Юнги последовал за ним. Он помнил этот дом — они проводили тут достаточно времени на выходных, или когда агентство давало им положенные по срокам каникулы. Бабушка Тэхена постоянно встречала каждого из них с улыбкой на губах, разводила по многочисленным комнатам и готовила оладушки по утрам. Ничего не изменилось — те же старые обои с каплями жира у плиты, потемнениями над ней же и ободранным уголком на косяке. Только теперь здесь как-то пусто. Ким опустил перед ним чашку с чаем. Маленький отколовшийся краешек на керамической посуде забился и почернел. Юнги отпил, скривившись от прогорклого вкуса и отставляя чашку. — Неужели Вегас не удивил? — Ким оперся о край столешницы поясницей, смотря перед собой и старательно не бросая взгляд в сторону Мина. — Жилось дерьмово, — Мин бросил взгляд на него. — Я поживу у тебя… У вас, - быстро поправился он, — немного? Ким кивнул, все так же не утруждая его взглядом. — Вы все еще вместе? — спросил блондин, подтягиваясь на табуретке и поджимая под себя ноги. — Куда мы денемся, — тяжело выдохнул он. Тэхен как-то противно скривился, бросая взгляд на Юнги. Старший бы хотел избежать такого взгляда — липкого, осуждающего, но в то же время такого уставшего и потухшего. В Тэхене что-то надломилось. Что-то надломилось в каждом из них после того, как он уехал. Или даже раньше. — Как остальные? — Приехал за новостями? Или решил поговорить о нашем быте спустя полтора года? Не поздно ли ты спохватился, Юнги? Ты вернулся за помощью? Появились какие-то проблемы? — Тэхен практически засмеялся, откидывая голову назад, только из приоткрытых губ вырвался жалкий хрип. — Никто уже никому не поможет. Это больше не в нашем понимании — спасать кого-то из раза в раз. Тэхен усмехнулся, проследовал в соседнюю комнату, и Юнги, зная планировку, пошел следом. Он подошел к двери, мягко отворяя ее, в тот момент, когда Тэхен распахнул окна в комнате. На поверхностях тумбочки и подоконника — трехдневная пыль, а на некогда свободном столе — различные бумаги и майка, в которой он узнал одну из многочисленных вещей Хосока. — Можешь остаться здесь же, — кровать была переставлена из одного угла в другой, но на ней лежало свежее постельное, а сама она казалась нетронутой. — В этой никто не жил с тех пор. — Да что ты говоришь, — Юнги кивнул в сторону кучи. — Чимин пишет статьи в газеты, придумывает заголовки или тексты к песням, поэтому вся эта макулатура — его рук дело. А Хосок кидает здесь свои вещи, а в конце недели пытается найти здесь что-то путное. Юнги понимающе склонил голову. Поймал взгляд Тэхена и подумал о том, как же сильно тот заебался, раз так вымученно смотрит на него в ответ. Подумал о том, что же произошло. Что же еще произошло. — Не нужно было тогда поступать так… — тихо прошептал Тэхен у двери. — Я не осуждаю, не виню, просто… Поступать с ним так… Он этого не заслужил. Такого вообще никто бы не заслужил, — опустил голову он. — Чонгук будет дома часа через три, — Тэхен бросил взгляд на настенные часы. — А сейчас я на работу, — он вышел в коридор, отыскивая кеды и неспешно натягивая куртку. — А остальные? — выглянул из комнаты Юнги. — Чимин ближе к утру, но у него плавучий график, Джин и Намджун завтра, как только вернутся. — Хосок? — свел брови Юнги, не услышав имени еще одного из тонсенов. — Я не знаю. — Тэхен. Он вообще… Как? — Запоздало ты об этом думаешь. — И все же? — Я опаздываю на работу, — он открыл входную дверь, явно намереваясь закончить так и не состоявшийся разговор. Остановился только уже на пороге, добавляя через плечо. — Если он вернется сегодня, просто не трогай его. Не задавай вопросов и не пытайся толкать излюбленные тобою нравоучения. Ему это не поможет, хен. Старательно выдавленное Тэхеном «хен» звонко ударило по лицу, и Юнги сморщился от того, с какой горечью и потаенной обидой выплюнул это Тэхен, преодолевая себя и раздумывая перед этим какие-то секунды.***
У каждого есть своя родственная душа. Ее стараются найти, почувствовать и сохранить, пронести через всю жизнь до конца своих дней. Редко бывает, когда истинных у тебя двое. Тогда ты должен загубить кого-то — своим выбором, поступком или действием. Тогда ты должен будешь оставить кого-то ради другого — третьего не дано. Третий всегда считался браком и издержкой, которой нет места в твоей жизни. В твоей жизни и жизни твоей пары. Никто не хочет быть обладателем двуистинности. Юнги был тем исключением, кто к девятнадцати годам обзавелся Мией — девушкой, переехавшей на соседнюю улицу и оказавшейся его истинной парой. А к двадцати двум годам, когда он дебютировал в составе группы, Мин впервые повстречал Хосока. Юнги испытал то же, что и в девятнадцать, когда столкнулся взглядом с Мией. Чон тоже его почувствовал, ярче, четче и еще острее, чем сам Мин, уже связавший себя отношениями с девушкой. Они это не обсуждали, Юнги просто пару раз ушел от ответа, а потом Хосок и вовсе перестал предпринимать какие-то попытки заговорить об этом — просто знал и довольствовался тем, что Юнги — его истинная пара. Задыхался от боли по ночам и скулил под шум льющейся воды, потому что Юнги он был уже не нужен. Юнги старался не касаться младшего, потому что каждая улыбка веяла болью и несчастьем, а прикосновения к ледяному плечу обжигали ладонь — сквозняком било прямо в душу. Юнги не хотел задохнуться от боли вместе с ним, касаясь и перенимая часть его эмоций на себя, чтобы подавить их и обезболить израненную душу. В крайнем случае, у него была Мия, улыбалась тепло и целовала в щеку холодными зимними вечерами. У Хосока же не было ничего кроме ощущения истинности и пустых чувств к Мину. Все произошло спонтанно, Хосок обнимался с Чимином, смеялся и, кажется, был честен в своих эмоциях. Юнги не мог этого перенести — улыбки, адресованной кому-то, но только не ему; светлых глаз, что смотрели тепло на кого-то, но не на него; горячих ладоней, что касались Чимина, но не его — Юнги. Истинной пары. Юнги, истинной пары, который от него отрекся. Мин бесился, не давая сам и не давая другим подарить Чону того, что он, по правде говоря, заслужил — любви. Юнги чувствовал что-то, но не смел назвать это любовью. Он чувствовал что-то и к Мие, но и связь с ней он не мог назвать любовью. Дерьмовая влюбленность, которая к двадцати трем переросла в привязанность и неумение отпустить человека от себя. Хотя Юнги такая позиция устраивала — вокруг него крутились, его любили и лелеяли, а он просто старался совладать с собой и, в конечном итоге, остаться хоть с чем-то, вернее, с кем-то. Это была вторая пятница мая. День, когда они впервые остались наедине. Разговаривали ни о чем на общажной кухне. Хосок говорил о своей боли, Юнги — о своем прошлом. Хосок слушал — Юнги слышал. Чон ни разу за весь разговор не затронул тему их истинности, такой болезненной для него, просто отмалчивался или старательно медленно кивал головой, когда Юнги говорил о первой встрече с Мией. Когда Хосок сказал, что не переживет, если когда-то останется один, Юнги подался вперед, накрывая его губы в поцелуе. Между ними не было страсти, животного желания или притяжения. Они сминали губы друг друга медленно, томительно и так устало. Юнги касался его подбородка, и Хосок жалко поскуливал, не желая это все прекращать — боль отступала, когда Юнги касался его так. А сам Мин думал о том, как же дерьмово должно быть Хосоку, и как же сильно он угнетал своими действиями мальчишку, потому что в каждом его касании — черная пустота, что заливает внутренности горечью. Они не зашли дальше положенного, не повторили этого и даже не успели обсудить что-то. Они так сильно верили в то, что у них еще будет время, будет шанс и возможность. Но быть уверенным в завтрашнем дне невозможно. Чимин попал в аварию, и все силы агентства и ребят были брошены на его реабилитацию. Они дежурили у его отделения, подменяли родителей, которые почти спали в палате сына, пока тот впервые не открыл глаза. Таскали сладости и натянуто улыбались, повторяя попеременно «Все будет хорошо». Уже тогда Юнги начал сдавать — желание отказаться от всего казалось еще сильнее. А потом случилось то, чего каждый из них не ожидал и боялся больше всего, наверное. Группу распустили, а вместо них в агентстве набрали «молодых и перспективных ребят с достойными и ничем вам не уступающими умениями». Когда это случилось — Чимин только поднялся на ноги, но тело было уже не тем, а танцы стали для него под запретом — что-то дало трещину. Каждый из них надломился, как тонкая соломинка. Намджун до последнего не верил, таскался в агентство, обивал пороги, до тех пор, пока его и вовсе перестали пускать, вышвыривая еще на входе. Чимин срывал спину мучительными для него тренировками, а потом сбивал костяшки о свое отражение. Тэхен и Чонгук были единственными, кто пытался думать рационально — как-то еще крутились, что-то делали, а сами, надломленные, но не сломанные, находили успокоение друг в друге. Юнги сейчас думал, что именно тогда он и не выдержал. Он собрался уехать вместе с Мией, но та, неожиданно для него, отказалась. Приняла все, как должное — без трех месяцев пять лет отношений, распад группы и его отъезд. Не желала рушить свою жизнь из-за того, кто ее «никогда не любил и полюбить уже не сможет». Обещала звонить ему иногда и мечтать о встрече и дальше. Он улетел в Лас-Вегас, не попрощавшись, не предупредив никого, оставляя за плечами холодный Сеул, несколько лет знакомства с ребятами и теплые глаза Хосока, что смотрели на него с доверием в ту пятницу мая. Мин не хотел видеть взгляд Хосока в ту самую минуту, чтобы потом все несколько лет жизни жить с воспоминанием о нем — сломленном и морально убитом; о его взгляде — побитом и отвергнутом; о его доверии — растоптанном и никому не нужном. Юнги не хотел остаток жизни провести с воспоминаниями о Хосоке.***
— О, Господи, да! — прокричал кто-то надрывно, отчего Юнги проснулся и распахнул глаза, пялясь с минуту в потолок. — Сделай так еще… Еще! — повторился вскрик, больше похожий на полустон, замученный, но долгожданный. Юнги недовольно потер глаза, приглядываясь к стрелкам на часах — уже подходил вечер. Должно быть, вернулся Чонгук. Только голос кричавшего не принадлежал ему, да и, в принципе, Юнги не узнал в нем кого-то знакомого для него. Он вынырнул из своей постели, неприятно нагретой под телом. Любопытство брало верх, а за стеной непристойно громко стонали — Юнги прошел в коридор, оглянулся. Вообще-то он понимал, что это будет излишним и наглым — заявляться к кому-то в комнату в этот момент, но что-то екнуло в глотке — он прошел дальше. Из-за приоткрытой двери ему бросилась в глаза худая, бледная спина, исписанная парой царапин на ней. В этой фигуре он узнал Хосока. Болезненного, худого и чужого ему. Хосок трахал какого-то юнца, сжимая его бедра и глотку руками. Тот хрипел под его ладонями, блаженно закатывал глаза и подмахивал мощным толчкам Чона. Хосок молчал, долбя чужой зад, а парень под ним стонал и скулил, шептал что-то горячо и выкрикивал постыдное «О, да, сладкий». Юнги следил за этим пару секунд, пока его не отвлек шум на первом этаже — кто-то хлопнул дверью. Мин старательно хотел думать, что вернулся Чонгук. Слова Тэхена относительно Хосока вновь прозвучали в голове Юнги голосом младшего. Вот что имел ввиду Ким.***
— Тэхен говорил, что ты вернулся, — Чонгук скинул с себя обувь, взъерошил волосы и потянулся к Юнги. Он крепко стиснул его талию, вжался в изгиб плеча лицом, и в тот момент что-то защемило в груди — Мин ответил на объятия тем же. — Господи, хен, как же я по тебе скучал, — вымученно прошептал Чонгук, чуть улыбнулся и отлипнул от него, заглядывая в лицо. — Я не думал, что ты когда-то вернешься. Но я так ждал этого. Чонгук говорил искренне, тихо, как и полагается ситуации, а потом грохот наверху заставил его отвлечься, и Чонгук опустил взгляд. Будто бы он был в чем-то виноват перед Мином — хотя все было совсем наоборот.***
Они не говорили. Юнги смотрел за тем, как ловко Чонгук нарезал овощи и умело скидывал их на сковороду, в мелко кипящее масло, брызги которого били по рукам. Когда-то и их всех выбросило в такое же кипящее масло под названием жизнь, каждый из них медленно поджаривался до золота, обугливался и сгорал дотла. Юнги хотел этого избежать. — Вегас замечательный город, — начал Юнги неуверенно, желая хоть как-то скрасить тишину. — Яркий, разномастный. Я встретил там множество удивительных людей. — И все же вернулся. Сбежал от них? Снова сбежал от тех, кому, возможно, стал необходим и дорог? Да, хен? — голос дрогнул, но Чонгук упорно стискивал зубы, чтобы не брякнуть лишнего — рушить все снова не хотелось. — Я не был дорог никому из них. Не так уж и сильно мы были близки. Сзади послышались тяжелые шаги. Входная дверь не хлопала, а легкий шум на втором этаже прекратился. — Чонгук, это же сон? Юнги закусил губу, голос позади него был тихим, не верящим, но сквозящая в нем надежда добивала парня. Хосок. — Здравствуй, — хрипло выдохнул Юнги, поворачиваясь к нему. Он успел поставить кружку на стол, иначе бы сбросил ее на пол, разбивая и без того немногочисленную посуду. Парень перед ним был лишь давним напоминанием Хосока. Его Хосока. Смеющегося, легкого, с рельефным и загорелым телом, ершиком волос на голове и светящимися глазами. Юнги не узнавал. Перед ним стоял парень, тонкий и бледный. Хосок был худ, по телу расползались нити бледно-синих вен, которые Юнги мог пересчитать взглядом. А лицо его было серьезно — темные глаза смотрели на Юнги устало, загашенно, из-под отросшей и теперь уже блеклой челки. — Потрепала тебя жизнь, — выдохнул Юнги спустя какое-то время, из оцепенения его вывел стук крышки о сковороду. — Ты, видимо, тоже оказался не слишком счастлив, раз решил присоединиться к нам, — усмехнулся гадко Хосок. Юнги приоткрыл рот, желая задать вопрос, но за спиной Хосока появился робкий и смущенный парнишка, что чуть коснулся его плеча рукой. Чон не смотрел на него, с раздражением повел плечом, скидывая липкие прикосновения, и закатил ненавистно глаза. От Хосока веяло болезнью, и Юнги, являясь истинной парой, ощущал это на себе, даже не касаясь тонкого плеча. Сломанность, горечь и переполняющую его боль — он чувствовал все это так ярко, что тошно стало самому. На младшего было страшно смотреть, и Юнги, правда, не знал — сделал ли это он, или произошло что-то еще, вопрос так и повис в воздухе. — Не нарушай правил. Выметайся, — Чон бросил фразу через плечо, но на парня даже не смотрел. — Хо… — робко и приглушенно. — Проваливай. — Не будь ублюдком, дай парню принять душ, раз уж трахался с ним в свое удовольствие, — недовольно пробурчал Юнги, становясь невольным свидетелем данной сцены. Чонгук за этим не наблюдал, полностью увлеченный готовкой, а Хосок, бросив не понятный старшему взгляд, скрылся с этим парнем в душевой. — Что с ним? Вопрос был ожидаемым, Чонгук лишь усмехнулся легонько, пожимая плечами — догадаться было не сложно. — А как ты думаешь? Сначала Чимин, потом развал группы, — перечислял он очевидное. — А еще твой отъезд. Он говорил выразительно, расставляя акценты голосом именно на тех моментах, где это было необходимо. «А еще твой отъезд» — сипло, нервно, сквозь стиснутые зубы, звучало отстраненно, но настолько раздраженно, что Юнги потупил взгляд. — Это ты не знаешь, что творилось с каждым из нас. Что с ним, мать твою, творилось и происходит до сих пор! — Чонгук развернулся на пятках, смотря на Юнги. — А я видел все это своими глазами… — шепнул он тихо. Юнги вздрогнул от представившейся в его воображении картины — ничего хорошего она не предвещала. За полтора года произошло действительно многое. Юнги, жизнь которого в чужом городе среди чужих ему людей протекала спокойно и монотонно, и представить не мог, что здесь каждый из оставленных им людей медленно гнил изнутри. От Намджуна отвернулись его родители, выставив его за порог собственного дома в тот же день. Они разорвали с некогда любимым сыном все связи, и тот негодовал — как так и какого хрена они поступают с ним таким образом? Разве он заслужил? Он, невиновный в этом и всеми силами пытавшийся удержаться на этом месте, виноват? Самое хреновое в такие минуты — выбор. И Джину поставили выбор — семья или парень, который являлся его истинной парой. Ким не выбрал Намджуна, отказался, отрекся, желая зажить нормально, забыть этот развал, как страшный и не самый приятный сон. Только через двое суток сам выгибался на кровати, ощущая боль по всей грудине — словно от ударов, жестоких и беспощадных. А еще через три дня узнал, что Нама избили, сорвался с места и вымаливал прощение, целуя его пальцы на безвольно свисавшей с постели правой ладони. Некогда лучший танцор срывал спину на тренировках, пытаясь танцевать, пытаясь заставить свое тело делать то, чем Чимин занимался с самого детства. В голове не укладывалось — «Вы не сможете вернуться к тренировкам». Это сбивало его еще сильнее, разгоняло кровь по венам и горячило, а желание доказать всем, что он сможет сделать это, только усугубляло ситуацию. Через два месяца он загремел в больницу в очередной раз, и уже там, загибаясь и лишаясь возможности шевелиться, понял, что все это бессмысленно и губительно. Вернуть ничего не получилось. У Тэхена умерла бабушка, и тот долго переживал ее уход, постоянно скрывал слезы. Сейчас они все жили в ее доме, который она оставила внуку. В доме, в котором когда-то проходили его лучшие годы, но ставшем таким пустым и в мгновение серым. Тэхен не перенес бы этого одиночества в огромном доме. Однако Ким взял себя в руки достаточно быстро, спустя пару месяцев. Просто проснулся посреди ночи и, разбудив Чонгука, сказал, что с завтрашнего дня все изменится. Только у Гука не произошло ничего сокрушительного. Он просто остался, не желая оставлять их — Юнги же сбежал, оставляя всех. Младший парень переживал падения каждого, пытался прочувствовать это так, будто все произошло на его собственной шкуре, и оказывал поддержку — такую необходимую каждому из них. С Хосоком дела обстояли хуже, чем кто-либо мог представить. Тот срывался, сбивал кулаки в кровь каждые сутки, раздирая старые, не успевшие покрыться коркой раны в мясо. Сидел под ледяным душем, а потом метался в агонии по кровати, повторяя имя Юнги, бредя и не различая реальность и сон. У него болела душа, и это чувствовал каждый из ребят, но трогать его без причины не хотел никто. Лишь в редкие минуты, когда Чону становилось совсем плохо, и когда парень просил этого сам, они обнимали его, крепко, сильно, сжимая слабые хрупкие ребра и придерживая за голову, чтобы тот еще и шею себе не свернул ненароком. Потом Хосок, желая внести свой вклад в общий быт, стал вытаскиваться на подработки. Зависал в клубе, подрабатывал там барменом, официантом, по некоторым дням танцором. Потом появились приватные танцы, во время которых Хосок уединялся с кем-то и ерзал на коленях старых извращенцев, возбуждая, завораживая, танцуя. Пока от этого не стало выворачивать и его самого. Да и сил на легкие движения не хватало, что уж говорить о сложных комбинациях. Юнги встрепенулся, сжал ладонями край столешницы и прикрыл глаза. В голове шумело, он понимал лишь одно — бросив их, он добил каждого еще и своим отъездом. — Потом разбились его родители, хен, — Чонгук с силой провел ладонями по лицу, вымученно выдыхая. — Он остался совсем один. С новой силой задыхался по ночам из-за приступов. — Твою ж мать… — тихо прошептал Юнги. «Я, наверное, не переживу даже, если останусь когда-нибудь совсем один», — пронеслись в голове слова голосом Хосока, легкий поцелуй перед прикрытыми глазами и ненавистное «Не останешься». — Потом появились какие-то таблетки, рецепт на которые ему выписал психотерапевт, и он стал слетать с катушек. Сначала по одной в сутки, потом стал прятаться, принимать их скрытно, улыбаться и делать вид, что все хорошо. Он начал заканчивать свой день горстью из десяти таких таблеток, но до последнего твердил, что без них он не выживет. После появились самокрутки, трава и легкие, — Чонгук опустил взгляд. — А потом начало ломать еще и физически от нехватки наркотика в крови. С каждым разом он увеличивал дозу, а потом стал колоться и принимать тяжелые. — Вы даже не пытались ему помочь, — зло выплюнул Юнги, подрываясь с места. — Мы таскались с ним полгода. Шесть месяцев бессонных ночей, когда у каждого из нас была своя нелегкая жизнь. Все это время мы не оставляли его одного, но он каждый раз срывался, а потом я лично разыскивал его по ближайшим известным клубам или притонам, вытаскивая его задницу. Это, блять, ты не пытался ему помочь! — так же надрывно прошипел Чонгук. — Съебался и что? Что ты, мать твою, думал? О чем ты вообще тогда думал? О себе любимом? О своих проблемах? О своей нелегкой жизни? — Чонгук тоже срывался. — Ты так нужен был нам, хен. Ты был сильнее, умнее и выносливее нас всех, но ты сдался самым первым. Нет, стой. Не так. Ты не сдался, ты просто сбежал, оставил нас и все то, что когда-то нас связывало. Оставил всех, кто дорожил тобой, Юнги, — Чонгук никогда раньше не позволял себе такой вольности — называть хена по имени. — Ты вернулся спустя полтора года, и что ты надеялся увидеть? Что мы тут счастливы, что у нас все заебись? Юнги не знал ответа, лишь усмехнулся горько. Поперек глотки встало комом.***
— Я даже не заметил, когда ты вышел из душа. Юнги удивленно глянул на Хосока. Тот свернулся на диване в одном лишь полотенце на бедрах и смотрел в какую-то точку на стене, под тикающими оглушительно настенными часами. — Я тоже даже не заметил, когда ты вышел из моей жизни. Голос Хосока дрожью по телу, а его взгляд, который он кинул мимолетно на Юнги, до сжавшегося в комок кровавого сердца в груди. Побитый, отчужденный, но такой доверчивый, он смотрел на Юнги с вызовом, не скрываясь и не таясь, впрочем, в этом не было ничего нового. Лишь какой-то неизвестный им обоим трепет и волнение, что нагревает в венах остывшую кровь. Они смотрели друг на друга долго, пристально, и взгляд Юнги единожды упал мимо осунувшегося лица, на тонкую шею, острые ключицы и выпирающие ребра. Своей худобой Хосок даже в таком положении оставался прекрасен. В глазах Юнги он был прекрасен, как и тогда, полтора года назад. Мин понимал, тот болен, даже серьезнее, чем он мог себе сам это представить, но бледные теперь губы не стали от этого ужасными, а большие глаза, вокруг которых пошли синяки, так же не казались ему отвратительными. — Тебе нужна помощь, — сказал он минутами позже, присаживаясь на пол рядом с диваном, но не отводя взгляда. — Я видел ее. — Кого? — Юнги свел брови. — Твою пару. Девушку ту. Она, кажется, уже замужем и не страдает по тебе, — «так, как страдал я» не сорвалось с языка, Хосок лишь трагично усмехнулся, подавил поганую усмешку и даже сдержался от того, чтобы не рассмеяться ему в лицо — нахально и вызывающе. Удивительно, но за все это время, проведенное в Вегасе, и сутки на родине, они созвонились друг с другом лишь единожды — на третьи сутки его пребывания в другом городе. Разговор сразу не заладился, а потом кто-то из них первым скинул трубку, а перезванивать не было никакого желания. Ни в тот же день, ни на следующий, даже через месяц на какой-то праздник. Вся эта мнимая связь с ней, лживая влюбленность и притяжение куда-то испарились спустя две недели пребывания в Лас-Вегасе. Мин бродил по оживленным улицам и ловил заинтересованные взгляды, отмечая, что ни один из встречных ему так не похож на Хосока. — Мне бы одеяло, — подал голос Хосок, коснулся его плеча ладонью и тут же отдернул — излишняя привязанность и все это «я чувствую твою боль» сейчас было таким пустым и бессмысленным, болезненно необходимым. — Оно в том шкафу, — указав рукой, кожа на которой зашлась мурашками, в сторону, прикрыл глаза Хо. — Тебе, правда, нужна помощь, ты знаешь об этом? — Юнги, укрывая его пуховым одеялом, пытался не смотреть ему в глаза. — Тебя это не должно касаться. — Должно, вообще-то. — С чего бы вдруг? Спустя столько лет. — С того, чтобы ты не сдох от передозировки, захлебываясь собственной слюной и не соображая ни черта в этот момент. Мин подоткнул одеяло под его бедра, уверенно и легко, поправил у шеи, натягивая выше, и провел ладонью по волосам. — Не смей… — шептал он оторопело, дергаясь в сторону и скидывая ладонь Юнги. — Уже не поможет. — Плевать. Буду пытаться вытянуть из тебя все то, что оставил. Он протолкнул ладонь под одеяло, касаясь хрупкого запястья и сжимая его сильно, намертво. Ощущая, как запах боли, черной, раздробленной годами, забивал рецепторы и, кажется, даже оседал на языке. Хосок дернулся, чувствуя это прикосновение, что клеймом жгло кожу. Дыхание перехватило. Боль, шершавая, рваная, с резкими краями, продиралась сквозь вены, стремясь к источнику помощи — к теплой ладони истинной пары. Она была темной, бурой, выбиралась прямо из груди, протекая по венам и отдаваясь в чужую ладонь. — Зачем? Он не говорил, шептал оторопело, стискивая челюсти до зубного скрежета, и смотрел на Юнги. На то, как старший побледнел, потом глотнул воздух ртом и неожиданно резко отстранился от него. — Я же говорил. Уже поздно, уже не нужно. Черта давно уже мною пересечена. И тогда Хосок засмеялся. Невесело, пусто и надрывно. Его смех переходил на грань истерики, но Мин не останавливал, позволял отпустить себя. — Ненавижу тебя. Господи, как же я тебя ненавижу, — шептал горячо и отчаянно, сжимая ослабшими ладонями волосы у корней, в сердцах выплескивая обиду, копившуюся годами. — Я так сильно любил тебя. Ты был моей парой, ты был моей душой. Ты был тем, кто растоптал меня и мои чувства. Я задыхался, находясь рядом с тобой, но все равно довольствовался лишь одним твои редким взглядом, прикосновением, любым словом, сказанным в мою сторону! Я так чертовски сильно в тебе нуждался, что теперь стал ненавидеть… Он глотал воздух комками, издавал рваные хрипы, но на Юнги не смотрел, подтягивал к себе одеяло и прижимал к своей груди. Все казалось таким неправильным, отчужденным и не важным сейчас. Все казалось таким пустым и бездонным, что хотелось выть. — Я все равно помогу тебе, Хоби.***
Тэхен недовольно усмехнулся, отбирая тарелку у Юнги. Тот хмурился в ответ, перетягивая ее на себя. — Это Хосоку, — коротко ответил он, отставляя тарелку в сторону. — Тогда смело можешь отдать ее мне, — довольно протянул Чимин. Юнги недоуменно глянул на него. — Не говори, что вы еще и еду у него отбираете. — Он не ест. Периодически переводит продукты, а потом оставляет их в унитазе, потому что пищу его организм перестал усваивать еще недели три назад, — коротко пояснил Джин, поднося ложку ко рту. Юнги глянул на омлет, отчего-то стало не по себе. Хосок не усваивал пищу, отторгая ее. Белки, углеводы и полезные для организма витамины больше не поступали, и это заставляло напрячься. — Значит съест ложку, две, три. Будет увеличивать порции, пока все не нормализуется. Не получится — начнем сначала. — Какой же ты самоуверенный. Даже противно от этого. Хрипло произнес Хосок за его спиной, прикладываясь плечом к холодильнику, глядя на Юнги недоверчиво, отчужденно, смотря сквозь него. Куда-то на тарелку с порцией омлета. Толкать в глотку очередное варево Сокджина не хотелось от слова «совсем». — Не позавтракаешь с нами? — учтиво спросил Юнги. — Не голоден, — так же сухо отозвался он. Глянул куда-то на верх холодильника и перевел взгляд на Чонгука. — Где таблетки? — Если ты о тех таблетках, что были во вскрытой баночке, которая валялась на холодильнике, то я спустил их в унитаз. Юнги не видел, но спиной чувствовал, как Хосок прожигал его взглядом, слышал, как судорожно тот втягивал воздух через нос и как легко постукивали его пальцы по дверце холодильника — он напрягся. — А сейчас, будь добр, позавтракай. Мин придвинул ему стул рядом с собой, поставил тарелку и даже выделил ложку, отвечая на его взгляд с вызовом. Хосоку осталось только усмехнуться.***
Юнги погладил его по голове, спине и отвел взгляд в сторону, чувствуя себя виноватым. Желудок Хосока, успевший отвыкнуть от нормальной пищи, явно не был рад сегодняшнему завтраку. Чон опять содрогнулся, отправляя содержимое в унитаз. Он изнеможенно дышал и вытирал рукавами толстовки лицо — в уголках глаз скопились слезы и сейчас стекали по крыльям носа, капали и попадали на губы, соленые и горькие одновременно — от этого начинало мутить по-новой. Его воротило, и Юнги ощущал это на себе, не ярко, не сильно, но его так же потряхивало, когда тело младшего сводило спазмом. Когда завтрака уже не оставалось, а организм требовал, Хосока выворачивало желчью и вязкой белой слюной. И это было даже тяжелее. В какой-то момент все прекратилось. Он вытер все тем же рукавом губы, задышал более-менее нормально, но не поднимался на ноги, все так же сидя на полу и опираясь руками в унитаз. Мин аккуратно провел по волосам, заправляя пряди за уши. Черт возьми, Хосок не хотел терять этих прикосновений, но больше всего хотелось забыть обо всех прошедших месяцах и зажить нормальной человеческой жизнью. Хотелось вернуться в счастливое настоящее. А отпускать от себя Юнги чертовски не хотелось. Хосоку было плевать. Пускай Юнги чувствовал свою вину, пускай был с ним из-за жалости, пускай он просто не смог пройти мимо чужой беды, но сейчас Мин был с ним, рядом, придерживал его за голову и массировал кожу. Хо чуть потянул его ладонь на себя, боясь коснуться его руки и решаясь на этот шаг слишком долго и тяжело, практически отчаянно. Ладонь аккуратно и легко легла на впалую щеку, и Мин не удержался, погладив ее большим пальцем — Хосок все так же был мягким на ощупь. Внутри все сжалось комком, сдавило внутренности и скрутило в узел. Он обхватил ладонь старшего обеими руками, прижимая к себе и позволяя пальцам Юнги дрогнуть под этими прикосновениями. Чон подавил в себе желание разрыдаться. — Я так чертовски от этого устал, — отчаянно, безмерно тихо. — Мы справимся. Боли по венам в тот момент не было.***
Хосока хватило на три недели. И это удивляло и несказанно радовало каждого из ребят — даже не верившего во все это Намджуна. Только сейчас каждому из них снова пришлось подорваться с места — Хо сорвался. Никто этого не ожидал, наивно веря в лучший исход и в тупое «Все изменится. Все станет лучше». И только Юнги догадывался, что именно так может закончиться этот день. Хосока хватило на двадцать одни сутки.***
Он так же ел чертовски мало, но с каждым днем увеличивал дневную порцию, его так же колотило по вечерам, но по понятным причинам рядом с ним всегда оказывался Юнги. И это нормально — поддерживать свою истинную пару в момент, когда без тебя он может разбиться о землю и больше не собраться. Тем более, если ты сам его до этого довел. Это нормально — спасать человека, который нуждается в тебе невообразимо, кутать в плед, когда ознобом прошибает все тело, и перехватывать за руку, прижимая к себе, когда мозг начинает вновь слетать с катушек. Юнги не давил на него, Юнги не просил прощения, Юнги не обсуждал прошлого — он принимал настоящее как должное. А в его настоящем Хосок жался к нему с объятиями, сам ластился временами и, находясь уже глубоко в сонном состоянии, шептал, не соображая: «Только не оставляй меня». И тогда Юнги не знал, что будет дальше, что ждет их в будущем и будет ли это будущее вообще. А на двадцать первый день Чон неожиданно пьян, но успокоило одно — он не под наркотой. Хосок прижался к Юнги первым. Хосок сам сделал решающий шаг, сокращая расстояние и разделяя дыхание на двоих, чтобы почувствовать сладость чужих губ и смешать ее с горечью виски. Он переполз на колени Юнги, чтобы почувствовать его еще ярче, чтобы всем телом к телу и возбуждением по возбуждению — и от этого повело сильнее, чем от легких в самокрутке. Он податливо прильнул к крепкому телу хена, обхватывая за шею и отдаваясь с такой силой, будто никогда до этого не делил поцелуев ни с кем. Хосок голоден, и он утолял свою жажду, кусая сухие губы Мина, позволяя тому протолкнуть язык, прихватить волосы на затылке и перехватить первенство. От поцелуев током по нервным окончаниям, и Юнги не сдержался, опрокинул хрупкого Хосока на диван, подминая под себя и смотря на дурацкую улыбку младшего под ним — все казалось таким правильным. Идеальным. Мин крыл поцелуями бледную шею, пробирался ладонями под майку Хосока, приятно отмечая, что того не складывало пополам от боли, а собственные ладони не жгло от поделенных на двоих чувств. Единственное, что ощущалось четко, первостепенно — желание. Хосок хотел его, Хосок подавался бедрами навстречу, Хосок подставлял шею под обжигающие поцелуи. Юнги вдохнул запах, осадком осевший на коже, остатки былой боли до сих пор чувствовались, но Хосок чувствовал себя однозначно лучше, и это не могло не радовать. — Ты справился, — шепнул он неожиданно, опираясь на руки и заглядывая в глаза распаленного под ним Хосока. — Ты, черт возьми, справился с этим дерьмом. Целомудренно целовать Хосока в висок было неожиданно, даже как-то нелепо, но до покалывания в груди приятно. И Юнги не смел отказать себе повторить это еще раза три, тыкаясь губами в шелковистые волосы и улыбаясь в перерывах. Хосок молчал, обнимая его за плечи и пряча лицо где-то в изгибе шеи. Мин вновь тепло улыбнулся, соскальзывая рукой на впалый живот, задирая майку выше, почти к ключицам, намереваясь стянуть ее или сорвать — как пошло бы по обстоятельствам. Хосок лишь поежился от внезапного холода, ощущая себя обнаженным перед хеном. И от этого стало не по себе. Он упорно избегал чужого взгляда, попросту отдаваясь ласкам. Юнги подцепил пряжку ремня, расстегивая умело парой движений, когда Хосок под ним неожиданно начал возиться и слабо отпираться. Легко упираться в плечи и отталкивать от себя. — Нет… — слабо выдохнул он. — Нет, пожалуйста… — в голосе била паника. Юнги не понимал ровным счетом ни черта. Лишь отстранился от него и погладил по голове, пытаясь поймать взгляд Хосока. — Ладно… Эй, Хосок, тише… Все хорошо. Все хорошо, — повторял он, завалившись на бок и обнимая Хосока за плечи. — Просто поспи, ладно? Просто постарайся уснуть. Он держал его за руку на протяжении нескольких часов, периодически поглядывая в сторону спящего, как казалось ему, парня и улыбаясь каким-то своим мыслям. — И как я мог решиться тебя оставить? — выдохнул он единожды, нарушая тишину, сжимая пальцы Хосока в своей руке сильнее и засыпая.***
А к наступлению ночи Хосока под боком уже не было. Его будило не время, не будильник и даже не ожидаемый Хосок. Это был Чонгук, смотрящий на него растерянно, если не сказать потерянно. И Мину хватило одного этого взгляда, чтобы понять — Чон Хосок. — Он, кажется, никуда не собирался, — размышлял Чонгук. Тэхен, сидящий за столом напротив, обзванивал знакомых ему ребят, которые могли бы знать, где сейчас находится Хосок. Те говорили коротко, отрицательно, и Ким, сбрасывая разговор, тихо матерился. Неизбежность ситуации понимал каждый, а тот факт, что Хосок сейчас пустился по старой дороге уже не отрицал никто. Только Юнги отрицательно качал головой, обхватив ее руками и сжимая череп с силой, потому что ворох чужих, неуловимых им мыслей крутился в голове, отдаваясь тупой болью даже в висках. — Я бы почувствовал, черт возьми. — Напомни-ка, кто ты ему, — глухо попросил Намджун, все еще относившийся к Мину с плохо скрываемой агрессией. — Я его пара. — Удивительно, что ты понял это только сейчас. Давай же, «пара», скажи нам, где он может находиться сейчас, если ни в одном известном нам клубе или баре его нет, а в притоне, если верить тебе, — парень усмехнулся, — его нет. Юнги казалось, что именно этих слов и не хватало, что мозг наконец-то начал работать, а память подкидывать ему важные детали из его прошлого. Из прошлого Хосока. Из их прошлого.***
Юнги удивительно быстро добрался до старой железнодорожной станции. Когда-то поезда ходили здесь друг за другом в перерывах лишь на посадки и запланированные остановки. Сейчас десятки вагонов оставлены «умирать», без чьего-либо присмотра. «Я всегда любил, когда папа брал меня сюда. Смотреть с моста на проезжающие под тобой поезда казалось мне чем-то необыкновенным. И я часто бываю там. Часто остаюсь там в одиночестве, когда становится чертовски плохо.» Мин пробегается по рельсовым рядам, вглядываясь в ночную темноту и боясь ошибиться. Потому что эта ошибка может стоить жизни: если не двух, то уж одной точно. И в один момент он практически пробежал мимо, пропустив невзрачную фигуру Хосока мимо себя. Парень сидел на выдвижной лестнице вагона старого пассажирского поезда, бока которого были исписаны красноречивыми надписями. Тот крутил в руках шприц, смотрел на него трагично, а рукава на одной руке были закатаны до изгиба локтя. Он смеялся, кажется, говорил что-то сам себе. И Юнги не мог разобрать этого шепота, стоя там, в стороне от него. Когда он подошел достаточно близко, Хосок поднял голову. Он улыбался, но взгляд его оставался печальным и в какой-то степени пустым. Юнги не говорил ни слова, он присел перед ним на корточки, положив ладони на колени и сжимая, сквозь джинсы ощущая и впитывая все: горечь, обиду и болевой осадок. Пропитывая себя остатками эмоций Хосока. Но его поразила та растерянность во взгляде, с которой Хо глянул на него во второй раз — не ожидал. Хосок опрометчиво поднес иглу к руке, и тогда Юнги заговорил. — Хо, — позвал он мягко, хрипло и отчасти даже растерянно, ладонь сжала тощее колено. Чон не поднимал на него глаз, руки с иглой не отдергивал и вообще не шевелился, дернувшись лишь раз и всем своим видом показывая, что готов выслушать. Этот разговор многое значит для каждого из них, и Юнги не смог бы простить себе очередной ошибки. — Я так чертовски перед тобой виноват. Я гребаный мудак, который не думал ни о чем и ни о ком тогда, практически два года назад. Я все видел: твою любовь, твою нежность, твое желание, но так уверенно пропускал это все мимо себя, считая, что это никуда от меня не убежит, не денется. Я ощущал твою боль, когда мы выступали на концертах, когда мы сидели все вместе на диване и смотрели комедию, когда мы проводили очередную игру, и ты был вынужден меня коснуться. Ты так сильно оберегал меня от этого всего, от своего негатива, который в то время только разрастался внутри тебя. И причиной всему этому был я. Я, черт возьми, чуть не загнал тебя в могилу своим дрянным характером, всем этим пафосом и тупым, постоянно повторяемым мною «У меня есть пара», — Юнги нервно сглотнул, и кадык под тонкой кожей дернулся, резко, живо, как и речь Мина, быстрая, нескончаемая. — Но ведь все это время моей парой был Ты. — Юнги… — Я рад, что к тебе вернулась возможность говорить, — уголки губ чуть дернулись вверх, но вот лица Юнги так и не поднял. — Но сейчас замолчи. Просто замолчи. И, пожалуйста, дай мне высказать все то, что теперь бьется у меня в груди. Настала тишина, Юнги пару раз облизнул губы, отчего-то ощущая сухость во рту, и каждый раз, когда он хотел вновь начать разговор, что-то не клеилось, и изо рта вырывались лишь жалкие хрипы. — Я должен был, нет, я обязан был ценить то, что было у меня в тот момент — тебя. Беречь и ценить, чтобы сейчас, спустя столько времени, мне не пришлось бы расхлебывать это дерьмо. Хах, — он свел брови к переносице, опуская лицо на колено Хосока, упираясь лбом в жесткую коленную чашечку. Время остановилось, и Хосок чуть дернулся в сторону, игла так и оставалась на изгибе локтя, хотя смотрел он уже перед собой, прямо, невесомо, но пусто, отчужденно. — Я никогда не забуду той пятницы, — выдохнул он наконец-то, и тогда Хосок дрогнул под его пальцами, и собственное сердце застучало сильнее, прежде чем начать пропускать удары. — Наверное, тогда я должен был что-то почувствовать, наконец-то принять решение, хотя бы одно единственное стоящее и правильное решение в моей жизни, но тем днем я окончательно запутался. Мысли, чувства и желания — все это перемешалось в моей голове, и родилась лишь единственная мысль — развеяться, отдохнуть, сбежать от всего и всех куда-нибудь на окраину мира, на другой конец Земли, и закрыть глаза, отпустить самого себя. — И что же не уехал уже тогда? — голос Хосока дрогнул, Юнги не оторвал лица от его колена. — Не смог. Бесчисленные концерты, подписанные контракты, обязательства — я уже тогда был связанным по рукам и ногам, но все же это случилось. А потом Чимин, распад группы и разрыв отношений с Мией, — он как-то недобро усмехнулся. — Тогда и накрыло окончательно. И вместо того, чтобы остаться с вами и помогать, я свалил. — Ты даже не сказал мне. — А ты бы понял? — В крайнем случае я не чувствовал бы себя обманутым и брошенным. — Я не смог бы спокойно жить, зная, что сломал тебя окончательно, не смог бы спокойно засыпать, вспоминая твой взгляд, не смог бы проходить в толпе, потому что в голове у меня бы звучали слова, сказанные твоим голосом. Я, наверное, просто не смог бы оставить тебя здесь, сбежать и, тогда, я не знаю, чем бы все это закончилось. Наверное, на твоем месте сейчас оказался бы я. Юнги трясло, а пальцы на чужих бедрах ослабли, он скользнул ладонью по внутренней стороне к колену. У него защипало глаза от накативших в мгновение слез. — Я так перед тобой виноват… — вновь повторил он, с силой проводя ладонью по лицу и размазывая редкие капли вдоль до подбородка. Хосок держал лицо прямо, сохранял осанку, всем своим видом выдавая напряжение, которое пронизывало его тело. А потом опустил глаза, встречаясь взглядом с Юнги, и что-то с треском надломилось. Та стена, которую Хосок возводил днями, месяцами и, фактически, годами, рухнула, рассыпалась на мелкие кусочки, собирать которые воедино не намеревался больше никто. — Забери эту хрень от меня, выброси ее нахрен и не позволяй мне больше никогда шныряться дурью, — брови Хосока надломились, и нижняя губа непривычно выпятилась вперед. Юнги перехватил шприц в его руках, отбрасывая его в сторону и не заботясь больше ни о чем. Единственное, что оставалось важным — Хосок. Тот протянул руки, обхватывая Юнги за шею и притягивая к себе, чтобы тот поднялся, чтобы было легче уткнуться лицом в грудь и спрятать такие непрошеные, но необходимые сейчас слезы. Мин лишь аккуратно провел ладонью по голове, впутывая пальцы в волосы и прижимая с затылка к себе — другое не имело больше смысла. — Мы все так нуждались в тебе, — говорил Хосок негромко, и часть звуков так и оставалась непонятной. — Я… Я нуждался в тебе. Ты был мне так нужен, Юнги. Я думал, что загнусь без тебя в первые же сутки после того, как ты уехал. И никто даже не знал, куда ты делся, а я и знать не хотел. Меня добивал лишь сам факт того, что ты бросил… Бросил нас. Бросил все то, что мы делали своими же руками. Бросил меня, — твердо проговорил он, отстраняясь от него. — Я знаю, Хо. Я все знаю, — все так же поглаживая его по голове, произнес он. — Я даже не понял, когда все это закрутилось. Когда именно, — выделил он, — все это закрутилось. Возможно, даже еще раньше, до твоего отъезда, при нашей первой пятнице, при нашей первой встрече. Когда мы только оказались связаны истинностью, — сердце Хосока стучало размеренно, в тот момент как у Юнги оно колотилось дико в грудной клетке от слов, от бесконечного потока мыслей в голове. — Я так хотел забыть тебя, забыть все воспоминания, связанные с тобой, стереть твой образ из памяти. Я так старательно выжигал твое имя из сердца, пытаясь заменить его чужими, абсолютно незнакомыми мне именами, случайными связями и даже таблетками. Множеством таблеток… — он выдохнул. — Я даже не заметил, когда все пошло по пизде окончательно. Говорить что-то больше не имело смысла, и даже образовавшаяся тишина больше не давила. — Какой сегодня день? — переспросил Юнги, поднимая глаза к небу и смотря на появляющиеся в темноте звезды. — Пятница, — мягко выдохнул Хосок, повторяя за ним и смотря наверх. Юнги улыбнулся, сгибаясь, чтобы коснуться губ Хосока своими и, наконец-то, прочувствовать его так, как полагалось делать это с самого начала — через прикосновения, через бесчисленные касания и поцелуи. Так, как они пропустили все мимо себя. И ничего другого в этот момент больше не надо было. Лишь тихим, севшим от дрожи голосом: — Я не смогу без тебя. И кто первый это произнес, уже не понятно.***
Все возвращалось на круги своя, и не улыбнуться этому было невозможно. Хосок снова жил, снова улыбался, смеялся и без натуги впихивал в себя уже не одну ложку чего-то съедобного. Юнги лишь улыбался, глядя на это со стороны. Смотрел на Хосока, ловил его взгляд своим и не смел больше отвести глаз, утопая день за днем в том, что обычно называют жизнью. Проживать то, от чего ты отказался когда-то сам, необычно. И хреново осознавать, чего ты лишил себя на несколько лет. Хреново осознавать, что ты загнал в гроб не одну душу лишь единственным своим дерьмовым поступком. Приятно понимать, что у тебя все же получилось исправить положение и вернуть то, от чего вы и начали отсчет своей жизни. Тэхен пихнул Чонгука в бок, когда тот опять начал докапываться со своими шуточными издевками, Намджун протянул Юнги стакан с соком, тепло улыбнувшись. Мин не уверен, что вернуть дружбу с Кимом ему когда-нибудь удастся, но положительные сдвиги уже наблюдаются, и этому невозможно не порадоваться. Хосок снова свернулся под боком Юнги, прижимаясь и смотря на него снизу вверх, чтобы мазнуть губами по острому подбородку. Мин не воспротивился, лишь обнял его покрепче в ответ, пробегаясь пальцами по выступающим ребрам. Перехватить пальцы младшего в свою ладонь сейчас показалось самым действенным и необходимым, и Мин не отказал себе в маленьком желании быть к Хосоку еще ближе. Только дальше поцелуев и невинных обжиманий в ночной темноте дело так и не заходит. Хосок отчего-то всегда вовремя пресекал ладони Юнги, проскальзывающие под майку. Отличал настойчивые поцелуи от совсем уж невинных и отстранялся, стоило языку скользнуть внутрь горячего рта. И нет, Юнги не бесился на этот счет — ждать Хосока теперь можно вечность, потому что он его и ничей больше, а подтверждений этому масса. И Юнги обязательно дождется.***
Хосок сегодня был неожиданно тих и молчалив. И Чимин грешным делом успел усомниться в нем снова, на что получил гневный взгляд Юнги. Доверять Хосоку стало его основным занятием, первостепенной связывающей их нитью. Доверие — без него Юнги бы не протянул, а Хосок бы не выкарабкался. И оно много стоило, они оба это ценили. Лишь к наступлению вечера все стало окончательно понятным. Они остались в своей комнате, наедине, одни, и Юнги коснулся его плеча мягко, нерешительно. — Все в порядке? — вопрос сорвался с губ до того момента, как Хосок повернулся к нему лицом. Он улыбался, подтянулся на кровати чуть выше, подползая к стоящему у изголовья Юнги, притянул его к себе, чтобы поцеловать. Чтобы вложить в этот поцелуй все: свою нежность, свою необходимость, свою безграничную и всецело поглотившую его любовь. И это было невероятно — Хосок редко целовал его первым, лишь уверенно отвечал на поцелуи, которые начинал Юнги. — Хо, — позвал он мягко, отрываясь от его губ. — Сделаешь меня своим? — Чон неловко закусил губу, опуская взгляд в пол, потому что ситуация была смущающей ужасно — вот так предлагать себя кому-то, пусть даже и истинной паре. Юнги лишь выдохнул сквозь зубы, не решаясь подойти и обдумывая что-то, бегая глазами по телу Хосока. — Если ты не хочешь, то я… Я понимаю все. И да, это, наверное, очень глупо — так вести себя, — Хосок неловко хохотнул, прикрывая смущение и затаившееся разочарование, почесал затылок одеревенелыми пальцами и опустил взгляд. Ладонь Юнги мягко прошлась по шее, тот притянул его к себе вновь, целуя жадно, горячо, проталкивая язык в горячий рот, пробегаясь им по небу, сталкиваясь с языком Хосока. — Глупец. Голос звучал хрипло, Юнги впервые понял, как действует на него Хосок — как мимолетная искра на фитиль фейерверка. Стоит лишь коснуться, и взрыв незамедлителен. И это больше не пугало — подгоняло к скорым действиям, к решительным и отчаянным шагам. Целовать Хосока было сверх удовольствия, касаться его губ трогательно, нежно, властно или грубо — не имело значения — невероятно, и каждый раз Хосок отвечал. И Мин довольно простонал ему в рот, потому что в груди что-то защемило, отдаваясь спазмом в желудке, он был натянут как струна в присутствии младшего, и такие ощущения были новы даже для него. Хосок под ним, он смотрел растерянно, обхватывая тонкими пальцами шею, будто боясь, что Юнги может сейчас уйти, сбежать и бросить его одного. Вот именно сейчас, когда он был так раскрыт, раскрепощен именно для него, для Юнги. — Ты прекрасен, — Юнги и сам не ожидал, что скажет это, хотя слов в его голове крутилось неимоверно много, десятки, сотни, и собрать их воедино, в одну цельную композицию, казалось невозможным. — Далеко… Это далеко не так, — Хосок знал, прекрасно понимал, что болезнь убила большую часть его прежней красоты, и восполнить ее за столь короткое время было невозможно — многие годы уходили на то, чтобы полностью оправиться, а у них лишь несколько месяцев спокойной жизни. Хосок посмотрел на него растерянно и попытался прикрыть руками тощее тело, наивно полагая, что ему это удастся. — Разве? — усмехнулся Юнги. — Ты думаешь, я стану обманывать тебя? Для меня ты прекрасен, — провел ладонью по груди. — Когда смущаешься вот так вот, пытаясь закрыться от меня. Когда опускаешь взгляд и пытаешься спрятать робкую улыбку на губах. Когда смеешься, но прикрываешь рот ладошкой. Разве это не прекрасно, — пробегается пальцами по ребрам, пересчитывая и отодвигая ладони Хосока в сторону. — Разве ты когда-нибудь был не прекрасен? Все твое тело — мое единственное желание. И знаешь, — Юнги неловко улыбнулся, опуская на глаза отросшую челку, — я был готов кончить только от одного твоего «Сделаешь меня своим?». Разве это, блять, не прекрасно, Хо? Чон первым потянулся за поцелуем, вплетая пальцы в жесткие волосы на затылке и притягивая к себе, прижимаясь грудью к груди, до сбитого дыхания и первого «пожалуйста, хен». — И, черт возьми, ты действительно прекрасен, — выдохнул уверенно Юнги, притягивая его к себе за бедра и избавляя от одежды. Хосок лишь тихо пискнул от неожиданности, сводя ноги и обхватывая тонкими лодыжками его за спину, вжимаясь ягодицами в промежность старшего, чтобы подавиться стоном и заглотить воздуха в легкие. Юнги прикусил тонкую кожу с внутренней стороны бедра, сгибаясь к своей паре и целуя того в шею. Ровно в то место, где бешено бьется жилка, выдавая волнение младшего. Мин прихватил ее губами, обводя языком и втягивая кожу, оставляя засос, свою метку на теле, которое теперь всецело лишь его, лишь для него, лишь под него. Лишнюю одежду, прикрывающую тело хена, Хосок потянул на себя, желая избавиться, на что Мин лишь улыбнулся, помогая ему стянуть с плеч футболку и справиться с пряжкой на ремне. — Не боишься, что кто-нибудь может зайти? — Как будто они ни разу не видели, как кто-то трахается, — высказал Хосок быстрее, чем успел подумать, и прикусил язык, опуская взгляд на подбородок Юнги. — Да? Расскажешь мне об этом по-подробнее? — Не заставляй меня делать того, что не имеет больше отношения к нам. И от этих слов у обоих током по нервным окончаниям и дрожью в сердце. Юнги лишь улыбнулся тепло, пробираясь ладонью между оголенных ягодиц и обводя пальцами сжавшееся колечко мышц. — Такой узкий, — ухмыльнулся он, придвигаясь ближе и обводя языком чужое ухо, прикусывая и посасывая мочку. — Я… — сглотнул Хосок. — Я еще никогда ни с кем… Только не в таком положении… — Я понял, — чмокнув в уголок губ, довольно отозвался Юнги. Проникать в Хосока одним лишь пальцем было непривычно. Чон, раньше спокойный, рассудительный, скрывающий все за маской улыбки и тонной смеха, сейчас распластался на кровати, принимая пальцы Юнги, дышал сквозь приоткрытые губы и закатывал глаза, повторяя имя старшего. Он сам тянется за поцелуем, когда Юнги входит — аккуратно, придерживая его за бедра и не давая соскользнуть. Только под пальцами у старшего — отголоски физической боли, которую он пытается перенять на себя. Ладонями по чужому возбуждению проводит вдоль по всей длине и ласкает поджавшиеся яички, отчего Хосок напрягается, сжимается на нем и выдыхает сквозь стиснутые губы. Они соединились в едином ритме, не быстро, легко, и Юнги не смог отвести глаз от взгляда Хосока — растерянного, возбужденного, но довольного в той мере, в которой и должен был быть. — Я не одна из твоих прошлых девиц, — выдохнул спокойно Хосок, прижимая его к себе ногами до основания и ведя бедрами по кругу. Юнги повел бровью, вопросительно глядя на него. — Со мной не надо нежничать. Трахай меня, а не жалей. Сделай это так, чтобы я почувствовал, как сильно ты меня хочешь, как сильно ты желал меня все эти годы. Покажи мне себя настоящего. Я-то от этого не сломаюсь, хен, — усмехнулся Хосок, закидывая ноги ему на плечи и самостоятельно меняя угол проникновения. Юнги лишь довольно усмехнулся на слова младшего. Показать, как сильно он его хотел? Как сильно желал? Трахать так, как не смог бы сделать этого ни с одним своим прошлым любовником? — Как пожелаешь, Хо. Юнги нашел его ладони своими, переплетая, сжимая пальцами пальцы и давя на ладони всем весом. Опираясь на хрупкого Хосока и входя в него под определенным углом. Тормоза сорвались, и Юнги не щадил ни его, ни самого себя, когда вбивался до основания, ударяясь яйцами о крепкие ягодицы, проезжаясь головкой по простате и выбивая из приоткрытых губ сладкие стоны. Этого не хватало каждому из них — близости, единства, друг друга. Разделенного напополам удовольствия и дыхания в губы партнеру, чувства необходимости, сладости и терпкости чужого тела — все наконец-то стало таким, как и должно было быть изначально. А прошлые года — ошибка, смена кода программы и незапланированные проблемы, стоящие на пути у двух сердец, что сейчас стучали громко, быстро, в унисон друг другу. Восторженный вдох, Хосок негромко выругался, Юнги лишь прикусил кожу на его коленке, долбя девственное под собой тело. И долго этого не надо — у них друг на друга еще целая жизнь, которую они точно больше не проебут, разменивая себя на левые знакомства. Хосок кончил сдавленно, мелко дрогнув и выгнувшись к Юнги дугой. Он задышал быстро, часто, мелко, ловя губами воздух, пока Юнги не перекрыл его, целуя, кончая в него и простанывая в соединивший их губы поцелуй. — Ты просто мой, — довольно прошептал Юнги, размазывая семя между его ягодиц и проталкивая остатки внутрь. Хосок лишь шире развел ноги, пряча лицо в изгибе его шеи, ровно там где наутро расцветут пятнами засосы, укусы и синяки от худощавых пальцев. — Как же долго я ждал этих слов.