Зов в темноту

Безумие зачастую считают пороком, но на самом деле это дар. Питер знает это не только на своем примере. В Бикон-Хиллс ни разу даже не полнолуние, когда Питера вдруг каждую ночь начинает тянуть прочь из его пещеры в центре города глубоко в лес. Несколько ночей подряд он сопротивляется, а на третью волк с такой силой царапает когтями задворки человеческого сознания, что Питер невольно вспоминает недавнее прошлое и опасность неповиновения инстинктам волка. Разлад со вторым «я» может свести с ума похуже даже самой сильной жажды власти. Потому он поднимается с кровати, накидывает пальто, бросая взгляд на забытую Корой кофточку, и выходит на притихшую ночью улицу. По лесу он передвигается столь же лениво, сколь и неслышно. Даже зверье не разбегается, что имело бы место, заяви им Питер более явно о своем присутствии. Разве что какой-то грязного цвета кролик, завидев волка, принимается его разглядывать и только спустя минуту медленно скачет дальше по своим делам. Безумие зачастую считают пороком, но на самом деле это дар. Питер знает это, видя в лесу сына шерифа. Тот, склонив голову, почти не двигаясь, стоит, наполовину скрытый от объекта своего наблюдения стволом дерева. Внутренний волк почему-то реагирует с опаской, почуяв Стилински. Чуть отступает назад, но не дальше. Останавливается и, низко склонив пасть, рычит. Ему явно нужно пройти вперед. Туда, куда смотрит Стайлз. И Питер уже хочет подойти ближе, окликнуть пацана, когда его опережают: — Во-олк, — тянет кто-то, но не мальчишка, которого они не так давно, казалось, вытащили из лап хитрого духа хаоса. То, что это не Стайлз, Питер понимает, стоит тому повернуть голову; а как только на лице Стилински расползается кривоватая улыбка, Хейл делает пару шагов назад, проклиная свою несообразительность. Всегда, всегда-всегда, Питер, слушайся своего волка. — Уже уходишь? Мы ждали тебя. Дух приближается, постоянно, как невменяемый, меняет положение головы, давая во всей красе рассмотреть синеву под глазами Стайлза. Он снова выжимает все соки из молодого, но измученного тела. Питер вспоминает, как много часов подряд Дерек проводил у постели Стайлза, когда того отпустил лис. Стилински тогда провалялся в кровати без сознания три недели. Его скручивало болью в среднем трижды за сутки, а ночью его тело ломало в, казалось, бесконечной лихорадке. Дерек отказывался пить, есть, спать, отдавая все силы Стайлзу, забирая его боль и меняя мокрое полотенце на его лбу. Питера тошнило. Не от верности Дерека, не от его жертвенности, не от болезненных стонов волка и его мальчика, а от осознания того, что Дерек не выдержит. Он способен справиться с болью, с отдачей силы, с потерей альфа-статуса, но не с тем, что единственным именем, которое в бреду шепчет его якорь — это имя королевы школы. Лидии, гребанной, Мартин. Питер восхищался Лидией, любил ее дар, любил ее безумие, как свое, любил банши в ней, как личное детище и даже сильнее, но ему до зубовного скрежета было больно за Дерека, который страдал, что сердце его мальчика, его Стайлза, отдано той, которая никогда не посмотрит на того в ответ с такой же любовью и с таким же восхищением, что плещутся в коньячных глазах Стайлза. Сейчас же эти глаза смотрят на Питера с заинтересованным прищуром. Ногицунэ приближается столь близко, что Питер — вот прямо сейчас, вот в эту секунду, за одно короткое мгновение — может разодрать горло, на котором чуть дергается кадык. Питер не делает больше ни шага назад, даже когда дух впивается костлявыми пальцами в воротник дорогого пальто и тащит волка на себя, впиваясь губами, кусая, совершенно неумело пытается рычать и вскоре срывается на шипение, потому что волк не отвечает. Питер не в силах сдерживать лезущие клыки, когда Ногицунэ вводит руку по запястье в его грудную клетку. Клыки пропарывают губы Стайлза, и дух наконец отстраняется, напившись, наглотавшись, чуть не захлебнувшись. Питеру так и хочется сказать: «Жаль, что не подавился», но он молчит, наблюдая за тем, как с распухших от поцелуя губ стекают капли крови. Он только и успевает подумать, что в губах крови намного больше, чем ему представлялось раньше, когда хватка на его сердце усиливается, а Ногицунэ заговаривает: — Я люблю тебя, Питер Хейл. Мальчишка буквально ненавидит тебя, а я в восторге. В тебе столько боли, — стонет так порнушно, облизывая продолжающие истекать кровью губы. — Она концентрированная. Настоящая. Не все эти подростковые сопли. Нет, твоя боль и рядом не стояла. Питер Хейл, сколько же ты потерял в своей глупой жизни? Как, говоришь, звали ее? Ох, погоди, не говори, — оглаживает большим пальцем сердце волка, — малышка Лилиан. Была совсем крохой... У Питера нет сил сопротивляться, нет сил рычать и пытаться отпихнуть духа. Он просто стоит из последних сил и отдает свою боль демону, получая взамен двойную дозу. — Очень жаль будет расставаться со столь невероятным источником боли, но даже такие экземпляры, как ты, Питер, со временем наскучивают. По ощущениям в сердце впиваются когти, которых у Стайлза априори быть не может, а Хейл тем временем уже и рад, что это сейчас закончится. Он только бросает последний взгляд за плечо Ногицунэ, туда, куда вел его волк. За обрывом лишь мрак и стволы деревьев, когда он начинает терять сознание от боли то ли физической, то ли эмоциональной. Неожиданно начинает скулить притихший до этого волк, и тогда Питер слышит тихий и, кажется, отрешенный голос: — Я сегодня больше не хочу кричать. Давление пальцев на его сердце внезапно исчезает, что не сказать о боли от открытой раны. Питер валится на колени, не в силах даже приложить руку к груди, опадая на сырую землю, прикрытую листьями и иголками, улавливая в поле своего зрения только кеды Стайлза, приближающиеся к оголенным девичьим стопам. — Я так устала, — шепчет она, и Питер наконец узнает обладательницу этого голоса. — Моя малышка, — Ногицунэ будто забывает о существовании Питера, да и обо всем, что здесь произошло тоже. — Ты сегодня очень хорошо постаралась для меня. Пойдем домой? Безумие зачастую считают пороком, но на самом деле это дар. Питер знает это, следя остатками сознания за тем, как Стайлз поднимает на руки Лидию и уходит, шепча что-то успокаивающее ей на ухо. Питеру даже жаль, что он не слышит, но спустя мгновение на сознание опускается тяжелое одеяло, скрывая под собой последние отголоски прошлого, которые Питер буквально выцарапывал из своей головы в те ночи, когда сходил с ума. — Па, там какая-то тетя у калитки. ... — Пап, а что хотела эта тетя? Мне кажется, она немного злилась. — Ничего, малышка, сейчас твоя тетя во всем разберется. Найди Кору и идите наверх, хорошо? ... — Папа, папа, мне страшно! Папа, помоги!