Гость

Юра пробирается в комнату за полночь. Двигается в темноте бесшумно и медленно, как осторожный хищник, готовый в любую секунду совершить роковой прыжок. Жертва совсем близко: манящая, беззащитная. Кацуки гостя ждал. Он дремлет хоть и чутко, беспокойно, проникновения в комнату все-таки не замечает. Юри испуганно выныривает из плотной дымки сна, приглушённо вскрикивая в предусмотрительно подставленную ладонь. Юра без промедления скользит под одеяло, крепко обхватывает за талию, выдыхая в шею, и Кацуки пронзает крупной дрожью. Тело остро помнит события прошлой ночи и отзывается с готовностью, заставляя Кацуки вспыхнуть лихорадочным румянцем. Было сладко, жарко, стыдно; он позволил делать с собой всё и даже больше, нисколько не пожалев о случившемся. Мальчик совсем неопытен, но так настойчив и пылок, что от удовольствия шумит в ушах. Трогает жадно, гладит, дышит тяжело, вжимаясь в ягодицы возбуждением. Кацуки стыдливо поскуливает, когда Юра без церемоний переворачивает его на живот, требовательно приподнимая за бёдра. Японец широко разводит колени, безропотно позволяя стянуть с себя пижамные штаны. — Вот так, — одобрительно мурлычет Юра в пылающее ушко. — Хочу скорее войти в тебя. Кацуки сдавленно всхлипывает, уткнувшись в руку, чувствуя на члене плотное кольцо тонких пальцев. Юра дрочит ему быстро, грубо, потираясь твёрдым членом о сжавшиеся ягодицы. Они уже влажные от смазки, слегка покрасневшие. Юра — вспыльчивый и совсем ещё юный мальчик, тем не менее подавляющий своей волей, вынуждающий открыться почти насильно. Кацуки не знает, почему позволяет ему делать всё это, даже будучи влюблённым в него по уши, но не может подавить желание принадлежать ему. Юри хочет лежать под ним с оттопыренной задницей всю ночь и жалобно стонать, подобно самой настоящей суке. Он позорно кончает, просто чувствуя, как крупный член подростка надавливает на пульсирующую дырку, влажную от его семени. Просто слыша сбивчивый, хриплый шёпот в уши, от которого всё тело охватывают сладкие конвульсии. — Я хочу глубоко засадить тебе, Кацуки. Хочу трахать тебя безостановочно, пока твоя узкая дырка не начнёт сжимать меня до боли. Хочу кончать в тебя, пока моя сперма не начнёт вытекать из твоей задницы. Покажи, как хочешь меня. Отдайся мне. И Юри отдаётся; отдается жертвенно и самозабвенно. Принимает в себя член мальчишки с готовностью, пытается насадиться глубже. Но Юра держит за бёдра крепко, лишая возможности двигаться. Он трахает жадно, отрывисто, засаживая член глубоко и без замедления. Сегодня он держится чуть дольше, чем в первый раз, но изливается так же бурно, вгрызаясь зубами в ноющее плечо спускающего, всхлипывающего Кацуки. Снова. Не так он представлял себе их связь, абсолютно не так. Симпатия к Юре возникла на первый же день знакомства. Кацуки, до этого не сталкивавшийся с обладателями нордического типа внешности, был очарован. И почему-то Виктор такого восхищения у него не вызывал. Светлая кожа и волосы, необычайного цвета глаза мальчика так и притягивали взгляд японца, который начал ловить себя на очень постыдных мыслях. Прикоснуться к гибкому, тонкому телу, огладить его, ощущая под пальцами гладкую кожу, вдохнуть полной грудью его запах. Как бы было… Приятно. Как бы это было? Юра был для него чем-то недосягаемым, волшебным. Колючий характер мальчика в несоответствии с внешностью придавал ему удивительный контраст, который, как ни странно, японцу тоже нравился. Юри быстро понял, что влюблён. Но сблизиться с Плисецким не представлялось никакой возможности. Юра младше, он дерзкий и заносчивый подросток, а, самое главное, он соперник. Кацуки и слова не мог вымолвить в его присутствии; лицо начинало пылать, а руки трястись. Язык предательски заплетался, отказываясь воспроизводить даже самые лёгкие английские слова. Японец избегал мальчика, предпочитая наблюдать за объектом воздыхания со стороны, иногда абсолютно выпадая из реальности. Вот и однажды, замечтавшись в комнате отдыха, Юри не заметил, как Плисецкий подошёл к нему вплотную. Он посмотрел в глаза с вызовом, испытующе, и у Кацуки от ужаса задрожали колени. Отводить взгляд было поздно, да и слишком неловко, страшно. — Пялишься все время. Думаешь, не замечаю? — с издёвкой выплюнул Юра. А Кацуки почувствовал, как из-под ног уходит пол, но отчаянно постарался взять себя в руки. — Не думал, что тебя это так раздражает. Ты мне интересен как соперник, — прозвучало тихо и совсем не убедительно. В глазах Юры заплясали ироничные огоньки. — Даже когда мы не на льду? А, может, вовсе не как? Плисецкий взгляда не отводил, и Кацуки, словно загипнотизированный, продолжал смотреть ему в глаза. Ему казалось, что лицо его онемело. Дьявольская проницательность Юры выбила из колеи, лишила возможности сориентироваться и выдать правдоподобный ответ. От стыда в уголках глаз японца выступили маленькие слезинки. Кацуки медлил ещё несколько мучительных мгновений, а потом резко развернулся и заспешил прочь. Он понимал, что своим поведением выдал себя с потрохами, но ничего поделать не мог. Это было слишком. Юри просидел в своей комнате весь оставшийся день, впустив под вечер лишь Виктора, который сразу почуял неладное. Добиться от японца объяснений ему не удалось, зато подбодрить — вполне. До соревнований оставалась какая-то неделя, и душевное состояние Кацуки волновало Никифорова. Виктор был красивым, уверенным, сильным; понимающим и заботливым; он был кумиром для Юри — и вовсе не только как фигурист. Влюбиться в него было бы более ожидаемо, а любить гораздо проще. Но сетовать из-за обстоятельств и винить судьбу было не в характере японца. Он понимал, что совсем скоро им с Юрой предстоит надолго расстаться, и эта мысль его успокаивала, хоть и причиняла боль. Кацуки надеялся, что чувства утихнут сами собой, и преследующий его образ Юры со временем исчезнет. В дверь постучали за полночь. Кацуки, с трудом разлепивший глаза, был готов увидеть на пороге кого угодно, кроме неожиданного гостя, но в первую очередь, разумеется, Виктора. — Проходи, — щурясь от яркого света из коридора и кутаясь в тёплый домашний халат, Кацуки сделал шаг в сторону. — Ну, спасибо, — насмешливый голос поверг японца в такой шок, что тот едва ли смог сдержать вскрик удивления. — Ю… Юра? — Кацуки быстро моргал, недоуменно вглядываясь в темный силуэт. — Я, — отозвался подросток все так же смешливо. — Но что… Церемониться Юра не стал. Грубо схватил за плечо, подводя к кровати. Сел рядом, тесно прижавшись к японцу бедром. Кацуки казалось, что он попал в бредовый, затянувшийся сон. Плисецкий пришёл к нему ночью, он сидел совсем близко, выжидая чего-то, и у Кацуки внутри постепенно зарождалось неприятное, тревожное чувство. От тепла и близости Юры он снова впал в прострацию, боясь пошевелиться, совершенно не зная, как себя вести. Обдав плечо тёплым дыханием, Юра наконец заговорил. — Взглядом меня пожираешь, вздыхаешь, а при мне не можешь слова сказать. Жмёшься, как стеснительная девка. А ночами, наверное, дрочишь себе, представляя, как зажимаешь малолетку? Мне это надоело, Кацуки. Больше всего меня бесят нерешительные люди, — в голосе Юры не было раздражения или злобы. Только леденящее спокойствие. — Ты понимаешь, зачем я здесь? Юри не понимал абсолютно ничего, но в ответ заставил себя заторможенно кивнуть, даже не сообразив, что в темноте Юра не мог этого увидеть. — Я хочу секса, — невозмутимо продолжил Плисецкий. — Хочу попробовать это с тобой. Сейчас. Японцу казалось, что последующая пауза затянулась на несколько часов. Ему хотелось больно ущипнуть себя, а ещё лучше ударить, чтобы очнуться поскорее, вынырнув из этого шокирующего, неправдоподобного сна. Он никак не кончался. Юра продолжал все так же сидеть рядом с ним, ожидая ответа. Бедро его было твёрдым и тёплым. — Я понял, — Плисецкий резко поднялся, отчего кровать тихо скрипнула. — Удачи, Кацуки. Это ведь сон. И не более. Юри слепо вскинул руку в попытке задержать подростка. Пальцы коснулись кожи, удачно поймали тонкое запястье, потянули. — Юра, — голос Кацуки звучал сдавленно, испуганно. — Не уходи. Плисецкий молча развернулся, по-видимому, ожидая внятного ответа. — У меня… Никого не было. Я не знаю, что… — А тебе и не нужно, Кацуки, — наклонившись, горячо и томно зашептал Юра в ухо мгновенно вспыхнувшего японца. — Я хочу лишить тебя девственности. Даже в самых своих смелых мечтах Кацуки не мог представить себе, что мальчик ему позволит. Юри было достаточно просто трогать, целовать, прижимать к себе это сказочное создание, в которое он успел за короткое время так сильно влюбиться. И Юра сделал ему по-настоящему щедрый подарок; разрешил недолго прикасаться к себе, целовать и гладить практически везде. Плисецкий быстро возбудился от неловких ласк и оттолкнул японца, заставив лечь на бок, шумно и тяжело дыша открытым ртом. Полностью переняв инициативу, Юрий стянул с него халат вместе с бельём, прижимаясь к ягодицам твёрдым членом и начиная ритмично, медленно о них тереться. — Я столько порнухи пересмотрел, мечтая засадить тебе. Столько раз представлял, как ты окажешься подо мной, — Юра хрипло шептал это куда-то в шею, не прекращая мучительных имитаций фрикций. — Ещё несколько твоих блядских, облизывающих взглядов, и я бы изнасиловал тебя прямо в раздевалке. Юри тихо постанывал себе в руку, чувствуя, что готов кончить только от этих слов, даже не прикасаясь к себе. Да и возможности не было — Юра с силой сжимал его запястье. Два девственника, лишенные терпения, они просто тёрлись друг о друга, утопая в острых, новых ощущениях. Плисецкий не выдержал первым: отстранился и потянул японца за плечи, вынуждая встать в недвусмысленную позу, жёстко и нетерпеливо огладил упругие ягодицы. Кацуки было страшно, больно, стыдно, но так оглушительно хорошо, что все остальное поблекло, разом отошло на второй план. Он всхлипывал абсолютно по-девчачьи, когда Юра неумело его растягивал, стонал в подушку, уже не сдерживаясь, от избытка чувств, а когда ощутил на плече смазанный, чувственный поцелуй, заплакал. Юра так… Извинялся? — Юрочка… — как же он мечтал о том, чтобы назвать его ласково. Твёрдый член подростка входил в него медленно и болезненно, хотя Кацуки пытался расслабиться, как мог. Юра не вытерпел, начав толкаться в жаркое нутро почти сразу, не пытаясь сдержать низких стонов, но Кацуки был готов простить ему это. Ведь это он был причиной этой несдержанности. Тонкие пальцы на члене сжимались и разжимались, отвлекали, и внезапно японец приглушённо вскрикнул, прогнулся в пояснице. Юра задел внутри самую чувствительную точку, отчего Кацуки непроизвольно сжал его член в себе. Слишком горячо, сладко, приятно. Плисецкий напрягся и замер, а потом неожиданно резко и больно сжал зубами кожу на плече японца, выплескивая семя внутрь. Пару ласкающих движений ладони Плисецкого на члене Юри — и тот излился следом, теряя контроль с миром от ослепительной вспышки оргазма. Проснувшись наутро, Юри чуть не умер от стыда, припоминая свой абсурдный, красочный сон. Шевелиться, отгоняя остатки дремоты, было страшно. Кацуки не знал, чего боится больше: почувствовать или же нет. Когда медлить дальше не осталось терпения, Юри перевернулся на бок и вспыхнул, с ужасом осознавая истину. Тело ломило, болело, буквально кричало о том, что случившееся было далеко не сном. Это был его первый раз. Первый перетек во второй, затем и в третий. Их тренировки продолжались во все том же ключе, но Никифоров не мог не заметить перемены. Юра, проникшись своей тематикой, вроде как стал вдумчивее, спокойнее и сговорчивее, а вот Кацуки не радовал ни состоянием, ни результатами. Все попытки Виктора выяснить причины его подавленности японец обрубал на корню, натягивая на лицо неестественную улыбку. — Юри, да что с тобой такое? — Виктор встревоженно вглядывался в лицо фигуриста, выехав к нему на лёд. — Все в порядке. Правда, — японец слабо улыбнулся. — Я могу повторить. — Если плохо себя чувствуешь, можем перенести тренировку на завтра, — Никифоров приободряюще положил ладонь на плечо Кацуки, как вдруг лицо японца исказилось болью. — Юри?.. Извини, не знал… У тебя плечо болит? — Нет! — ответ японца прозвучал слишком резко, нервно. Виктор до сих пор не видел его таким. Он, чувствуя необъяснимую тревогу, потянулся к футболке парня. Тот отпрянул, пытаясь отъехать, но сдавленно зашипел, когда пальцы Виктора оттянули ткань. Огромный, разросшийся иссиня-фиолетовый синяк. Словно уродливая метка, кричащая о правах того, кто её поставил. — Это что? Кацуки молчал, невидящим взглядом уставившись куда-то в пол. — Что это, Юри? — повторил вопрос Виктор, чувствуя, как от напряжения пересыхает во рту. — Я ушибся, когда тренировался сам, — последовал тихий ответ. — И нормально себя чувствую. Мы можем продолжить. — Это ведь он, я прав? И синяк — вовсе не последствие драки. Юри испуганно вскинул голову, пытаясь разглядеть в глазах Виктора страшный ответ. Да, он обо всем знал. — Я видел, как Юра выходил под утро из твоей комнаты, но не придал этому значения. Хотя ещё тогда мне показалось это очень странным, — голос Виктора слегка дрожал. — Я идиот. — Ты не при чем! — взволнованно начал Кацуки, но тут же поник. — Я ведь… Хотел этого. — Разве этого? — переспросил Виктор с горечью. Юра сидит напротив Виктора в гостиной. Бровь саднит и кровоточит, отдаваясь резкой болью. — Ну и нахрена разукрасил? Нам выступать послезавтра. — Уезжай, Юра. — Я должен выступить. Юри соблазнителен, грациозен, чарующ на льду. Победа его яркая, уверенная. Юра знает, что в ней есть его вклад; и он больший, чем заслуга Виктора. Пускай он не смог сейчас выразить свою любовь иначе — всё ещё впереди. Уже за полночь, после того, как все поздравления и восторги иссякают, дремлющего Юри будит позднее смс. «Не расслабляйся. Я тебя ещё навещу».