Драконья чешуя

"За окном стеной метель Жизнь по горло занесло" Юрию снятся драконы и ледяные статуи, крылья, уходящие острыми перьями в ночное питерское небо, разводные мосты и растворяющиеся на горизонте звезды. Мечты кажутся близкими и яркими - пушистыми котами они стелются к ногам и даже дают погладить себя по мягкой и теплой шерсти. Каждый день лед под лезвиями коньков крошится в мельчайшую серебристую пыль, и Плисецкому кажется, что это звезды из его детских снов укрывают каток, чтобы падать было не так больно. Только падать с драконьих спин больно даже таким хорошим мальчикам, как Юрий. Санкт-Петербург - город, который дышит силой и туманом, окутывает с ног до головы и не отпускает, даже когда ты задыхаешься в его объятиях. Под Рождество он разгорается сапфировыми огнями, трещит морозом и пахнет свежесваренным кофе. Юрий ежедневно ходит с дедушкой на тренировки, слушает пламенные речи о своем великом будущем и, глядя в зеркало в раздевалке, видит бледную драконью чешую на плечах и лопатках. Лезвия приятно режут лед; мечты легонько царапают изнутри, играя и ласкаясь. Мир сжимается до точки невозврата, крутится маленькой юлой под его тонкими пальцами. Все меняется так быстро, что Юра обнаженной кожей чувствует порывы воздуха от проносящихся мимо лиц, ощущает чьи-то липкие голоса и оценивающие взгляды. В свои уже тринадцать у него отлично получается делать сложные для его возраста элементы в программе и радовать тренера, однако совершенно не получается читать людей. Каждый раз перед выходом на лед Плисецкий говорит себе, что все это игра. Пусть и жестокая игра, поражение в которой - болезненное падение, стесанные локти, злые слезы и ледяной холод. И он вкладывает в игру душу. Замирая в ожидании музыки в середине катка, слушая собственное дыхание, он представляет себя мальчиком на драконьей спине, над головой которого софиты становятся звездами. Порой даже звезды гаснут и мертвыми камнями падают на голову. Юра разворачивается обнаженной спиной к зеркалу и смотрит на свое отражение через плечо. Драконья чешуя на лопатках ярко-бирюзовая, гладкая и твердая, как стекло. Плисецкий на самом деле ничего не знает о своем очаровании. Во всяком случае, он даже представить себе не может, какое производит впечатление на публику. Его красота не попадает ни под одно описание: ни в детских сказках, где все принцы были широки в плечах, ни в модных журналах, где принцев не было вовсе. Юра явно ни разу не принц со своими хрупкими запястьями, тонкой талией и еще немного детскими чертами лица. Принцы убивают драконов, а не обрастают их чешуей, которая с каждым годом становится все жестче и тверже. Болезненная, холодная и хрупкая, как ледяные крылья, привязанность к великому российскому фигуристу Виктору Никифорову возникает как-то сама собой, будто все это время жила отдельно от Юры и вдруг решила прийти к нему и поцеловать в лоб, как покойника. Под взглядом этих глаз откатывать программу - все равно что ходить босиком по раскаленным углям, а потом брать их голыми руками и прижимать к груди, как самое ценное, что есть в жизни. Плисецкий рассыпается на части, горбится, словно под тяжелой ношей, роняет мир с ладоней и разбивает вдребезги. Ему кажется, что во время выступлений он падает по десять раз, больно ударяясь копчиком, локтями и коленями сразу, пробивая дыру в голове. Лед все так же крошится звездной пылью, но она больше не кажется мягкой и уютной, своей, она колючая и жжет кожу горячим пеплом. Спина саднит и чешется, чешуя переползает на ключицы и ребра, обнимает тело ядовитым плющом. "Юра, Виктор уехал в Японию, ты слышал?" И мир вертится в другую сторону. И мечты из теплых домашних кошек превращаются в обезумевших бездомных собак. У Плисецкого нет ничего, кроме юности, очарования и способности приковывать взгляды к своему раскалывающемуся на части телу. Все это Юрий разбивает об лед, принося в жертву собственным амбициям и чертовой привязанности, от которой все внутри стынет и умирает. Санкт-Петербург - это вечная зима, холод и метель. В Японии расцветает сакура. В Японии горячие источники и вкусная еда, от которой можно располнеть за месяц. Юрий врастает чешуей в свинцовое российское небо, питается кофе и становится почти прозрачным - прикоснись и исчезнет вовсе. В Японии он откатывает программу под музыку, которая и вполовину не передает того, что происходит у него внутри. Маленький мальчик уже давно сорвался с высоты полета своего дракона и теперь бесконечно падает вниз в темноту. И это падение никак не может быть мелодичным и нежным, как "Агапэ". И это несомненно проигрыш в жестокой игре. Виктор выходит проводить его домой. Виктор выходит сказать что-то несусветно глупое, что-то такое, что Плисецкий даже не слышит. Виктор выходит и замирает, глядя в хрупкую спину, в затылок, скрытый капюшоном, в острые лопатки, очертания которых видно даже под тканью олимпийки. Смотрит и видит лишь сплошную драконью чешую: платина с бирюзой, острые углы, перламутровые искры по краям - прикоснись, и твоя смерть будет мгновенной. Прикоснись - и познаешь суть бытия, увидишь детские наивные сны, мечты с облезлыми хвостами и крылья, вмерзшие в ледяную сталь. Прикоснись - и узнаешь, что такое настоящий лед и игра, которая еще не закончилась. Но Виктор не касается. Не бывает принцев в драконьих шкурах - и Плисецкий знает это хорошо. Слишком хорошо. Так хорошо, что лучше бы никогда больше ничего не знать. Виктору в Японии снятся драконы и ледяные статуи, крылья, уходящие острыми перьями в ночное питерское небо, разводные мосты и растворяющиеся на горизонте звезды. Виктору снится Плисецкий. И платина с бирюзой.