Запахи

      Воздух в булочной Ковальски будоражил запахами. Основную ноту задавала яркая, терпкая корица, смешивалась с приторно-пряным бадьяном и нежной, едва уловимой сладостью ванили. Резкий запах мускатного ореха остро врезался в стройный хор ароматов, заставляя его диссонировать, звучать, подобно мелодии, струящейся из-под умелых пальцев композитора. Пряные, яркие запахи смешивались с теплым, мягким ароматом свежеиспеченного хлеба. Наверно, так пахнет счастье. Для Якоба запах фруктов и специй, и хлеба всегда был запахом детства, беззаботной, солнечной, сказочной поры. И теперь,спустя столько лет -- его мечта исполнилась.        Но Якоб Ковальски не был счастлив. Что-то тревожило его -- до злой тоски, до глухих стонов сквозь стиснутые зубы. Словно вдруг где-то внутри слетела с места крошечная, незаметная шестеренка -- и нарушила работу всего механизма. Одна, вторая, третья -- шестеренки становились под углом, цеплялись зубьями, проворачивались с надсадным скрипом, обдирая и царапая друг друга. Какая-то малая, но такая важная часть куда-то просто исчезла, оставив вместо себя лишь клочок пустой сосущей боли. И сны. Якоб ненавидел и обожал эти сны. Смутные и стремительные тени мелькали перед его взором, необыкновенные, невозможные -- но такие близкие, такие родные -- мужчина тянулся к ним, к этим силуэтам, принимавшим форму то крылатых змей, то крошечных огнистых дракончиков. Куда-то бежал, полной грудью вдыхая запахи -- то грозовой свежести, то обжигающего холода,то кирпичной пыли. Гнался, выбиваясь из сил, стремясь поймать, не упустить, сохранить. И неизменно просыпался, один, в сбитой постели, храня на кончиках пальцев прикосновение к остро-стальной обжигающей чешуе или шелковистому перу.        Якоб Ковальски променял бы мягкие и теплые запахи своей булочной на пьянящий холод льдистого воздуха и азарт погони. Но он не мог себе этого позволить, воплощал мечты по-другому --и упругое тесто под пальцами принимало форму крылатых змеев и крошечных драконов.  Его заведение пользовалось популярностью -- не одна сотня человек проходила сквозь эти двери ежедневно, и с каждым посетителем он был ласков  и приветлив. Но не каждого выискиал среди толпы жадным взглядом.        Чаще появлялась Куинни. Яркая, звонкая -- медовый солнечный свет, растворенный в майском ветре. Рядом с ней утихала сосущая пустота в груди. На шее, от неизвестно где полученного шрама растекалось тепло -- словно невесомое касание ласковых пальцев. Она была -- и игривыми кудрями, и легкой поступью -- другой. Якоб знал что она причастна. Он видел золотой силуэт в стремительных вихрях снов. Реже приходила Тина. Строгая и сдержанная, но с неизменно ласковой улыбкой -- где-то он уже ее видел, когда-то она уже говорила ему что-то усталым негромким голосом с серебристым перезвоном. И в ее глазах, так же как и в глазах Куинни видел какое-то знание -- тайное, недоступное, но до боли знакомое. Так продолжалась жизнь. Заливисто пропел звонок, майским вихрем над порогом пронеслась Куинни: -- А мы сегодня не одни -- сладостно-звонко пропела она, пропуская вперед Тину и ещё... Ещё кого-то. Якоб захлебнулся вдохом, впившись взглядом в растрепанные русые волосы, россыпь веснушек на переносице, острые скулы, светлые глаза. Память услужливо подсказала -- болезненное восхищение, жажда ловить взглядом каждое рвано-быстрое движение и теплые отметины обветренных пальцев на собственных руках. Время замкнулось сейчас. Потерянная шестеренка встала на место, восстановив работу механизма. Все стало правильно. -- Мистер Ковальски -- торопливо, в своей обычной манере затараторил гость -- позвольльте представиться, я.. -- Ньют -- тихо выдохнул мужчина ему в ответ -- я же просил тебя называть меня Якоб.