парафин;

Я хочу тебя. Это почти парафин; его нельзя почувствовать, вдохнуть и заставить исчезнуть за мгновение. Плавится под огнем, бледный такой. Незаметный, но очень важный; как Ремус Люпин. Как ее полное неповиновение доводам разума. Посвящать себя мужчине, которому все это чуждо воспринимать за чистую монету. Столько раз оборачивалась, чтобы столкнуться взглядом, а врезалась в недопонимание. Та ночь, когда она ему во всем призналась, теперь словно проклятие: по пятам носится, одергивает, поливает водой ледяной из шланга. Мужчина собрал свои мысли и вещи, чтобы спрятать от нее все подальше. Сказал: так будет лучше. Порезами на бледной коже — глубокими. Дора Тонкс точно знает, что Ремус Люпин ее любит, но ему легче изничтожить себя и свою суть, чем поддаться какому-то стойкому, но слишком опасному чувству. Все его отговорки детка выучила наизусть; как стишок перед рождеством, как любимую песню матери. Теперь повторять в тишине лишь, и напевать в душе, изворачиваясь от злости к самой себе; Я хочу тебя. Как в старых и добрых сказках? Все раньше было так близко, так рядом; когда каждый раз приходилось бороться за безопасность и мирное небо над головой, соединяясь в мировоззрении. Вместе. Она его удивляла, она его покоряла. Такую как Дора Тонкс хочется защищать и в первую очередь от самой себя, но какая теперь к черту разница? Детка ложится на край постели, чтобы нечаянно упасть на холодной пол, и пытается не прокручивать в голове один и тот же образ. Из ряда вон. Тролль вместо оценки за успехи. Я хочу тебя. Сладкий сироп стекает с ее губ вместе с неоправданными надеждами; когда она призналась ему во всем, упрекнув в недальновидности, оборвала итак хрупкую нить их взаимопонимания. Когда она разорвала тесно-сплетенное полотно? Теперь неважно. Нужно было молчать и глотать вырывающееся; нужно было все прятать, чтобы потом по ночам в вылазках наслаждаться его присутствием. Посвящать себя мужчине — это так глупо и безрассудно, но теперь уже ничего не повернешь назад. Вдвое старше, воспитаннее, благорассуднее. Детка ненавидит его правильные суждения, в глубине души понимая, что все это верно. И на вопрос: не примешь меня? Уже не так страшно слышать мудрое: нет. Детка смирилась; у нее тоже есть точки кипения. Точки полного успокоения.

***

Тонкс давится рвотой, потом красит ногти в лиловый, и плетется в аврорат. Ее волосы цвета то ли трости, то ли посоха громогласного Аластора Муди. Муди, кстати, не слишком жалует ее состояние, но даже он довольно и несвойственно тактичен, чтобы делать замечания, не касающиеся ее работоспособности. Ее волосы — почти что ошметки души. Потухшая смесь глицерина и недозревших абрикосов; и смеяться над шутками молоденького аврора Хаксли не представляется лучшим выходом, хотя стоило бы. Муди паренька осаждает; Тонкс пытается поддержать. Все идет своим чередом с оговоркой на полное ощущение неестественности происходящего. В аврорате как всегда неспокойно; Тонкс слушает наставника внимательно, не забывая делать вид, что ей в общем-то действительно важно то задание, которое он им поручит. Впрочем, выражение полной растерянной неуклюжести на ее лице переходит от поступков в сердцевину взгляда. — Нимфадора! И даже не получается высказать Муди все, что она думает по поводу произношения ее имени всуе; не получается вообще ничего. Собрание Ордена завтра, а сегодня, значит, можно вернуться домой и тихонечко развернуть компанию по собственной дискредитации. Выслушать нотации матери о том, как Дора прискорбно относится к своему образу жизни; о трехразовом питании и возможной прогулке с тем самым Хаксли. Об обязательной прогулке. Естественно, мам. Все, что ты произносишь — давно снится в кошмарах. Детка смотрит в глаза Андромеде с искренней усталостью, но не выполнять поручения этой женщины невозможно. Словно под страхом гильотины. Съедает суп, меняет цвет волос на совсем светло-светло пурпурный и идет с Домиником Хаксли в кино на последний сеанс; последний в этих сутках, но не в их общей жизни, увы. Лишь бы мама была довольна, о да. В Тонкс уже не найти той бунтарки, которую страшились самые отъявленные праведники аврората, хоть бы не попасть под искры ее активной гражданской позиции. Тонкс просто отвечает на все поручения: да, конечно. Не особо пререкается, принимает жизнь как она есть, но все еще сносит все на своем пути, словно не видя преград. Случайно. Доминик приторно-мил и хочет в конце вечера поцеловать ее; такому повороту детка совершенно не готова сказать — твердое: да; отклоняясь по траектории. Мы еще не готовы к этому. Я еще не привыкла к тому, что девочки в моем возрасте говорят троекратное да, ликуя. В розовом платье и со стекающим мороженным по ладони. Доминик понимает и провожает; ночью нужно позволить себе заснуть, не думая о постороннем. В окна бьется несдержанный лунный свет, и Дора заискивает перед собой, чтобы не завыть как последняя ненормальная. Чтобы не вскочить прямо сейчас с постели, помчавшись туда, где ей можно будет обо всем забыть. Спокойной ночи; На собрании она смотрит на Сириуса. Он, все-таки, ее дядя. Неизвестный, неузнанный и даже почти неродной душевно с одной кровью в жилах. У Гарри получается налаживать с ним близкое и неутраченное много лучше; Тонкс сверлит взглядом Блэка, чтобы не натыкаться на другие лица по сторонам, чтобы не искать себе оправдания. В магическом мире все очень плохо; или плохо у Доры. Даже историкам сложно будет потом разобраться. Уже час сидят за этим дубовым столом с серьезными ликами и важными разговорами; детка молчит больше и лучше всего, не мешая решаться возникающим на пустом месте проблемам. Они распределяют дежурства; этому действу раньше детка была до безумия рада — слышать одно и то же имя, пробовать его каждый раз, поглощая собой целиком. Пересечение фамилий, которое она вряд ли еще услышит. — Тонкс и Люпин, вы всю эту неделю патрулируете Хогсмид вдвоем.

***

Я хочу тебя. Не поднимая взгляда, чтобы не выдать смелого ликования от услышанной фразы в кромешной тиши. Ее поддержит каждая женщина, остающаяся одна со своей неразделенностью и потерянностью. На язык сыпется кислота, на язык — лишь бы больше ничего не наговорить. Не подать виду, не сквозить сиянием. Детка сдерживается, словно все это в рамках обыденного. Словно и не было этих шести месяцев его полного игнорирования, пустоты вместо дыхания позади. Ей не хочется видеть сейчас Люпина, ведь он точно не рад это слышать. У нее в голове лишь план действия: больше никаких разговоров, чувств и убеждений. Вне попыток наладить их еще несуществующий быт. Я хочу тебя. Посмотреть на него с силой и расстановкой. Без робости маленькой девочки, что пообещала быть матери в девять, ввалившись домой в шесть утра. И на вопрос: мы справимся? Не слушая его, ответить самой твердое: да. В розовом платье и со стекающим мороженным по ладони.