We move lightly

Книга только что из печати. Она хрустящая, без единой царапинки или недостатка на обложке. Криденс осторожно держит ее в руках, перелистывая страницы, пытаясь ловить пальцами знакомые очертания зверей, хаотично передвигающиеся в рамках. Шрифт и шероховатая поверхность бумаги греют кожу. Он открывает титульный лист и обводит буквы фамилии. - Мистер Скамандер, мне кажется, она вылупляется. Криденс осторожно подходит к гнезду авгурея. Скорлупа растрескивается в одном месте и оттуда виден маленький изогнутый клюв и большие печальные глаза. - Мистер Скамандер! - зовет Криденс. Птенец смотрит на него невыносимо скорбно и издает стон, слабо походящий на радость от рождения. Из под скорлупок появляется щуплое тельце с влажным зеленоватым пушком. Ньют осторожно забирает птенца, осматривая его. - Я же говорил - просто Ньют, пожалуйста. Друзья зовут меня Ньютом. - Птенец медленно вытягивает худую шею и несильно клюет его за палец. - Кажется, ты ему больше понравился. Криденс берет из протянутой руки маленькое существо, держит его в ладонях; птенец греется и блаженно прикрывает черные капельки глаз. Криденс отвлекается от воспоминаний. Книга пахнет волшебными чернилами и нетронутостью. Книга звучит как лед, ломающийся от неосторожного шага. Это его собственный экземпляр. Только его. Ньют держит в руках целую стопку таких же, но этот - особенный. Одна из самых любимых на его полке - пока еще полупустой, но быстро заполняющейся теми книгами, которые ему дарят и теми, которые он иногда покупает в Флориш и Блоттс. - Надо отвезти одну Тине. - Ньют задумчиво смотрит на аккуратные свертки. Внутри Криденса что-то пугливо замирает и жмется к ребрам. - Когда ты собираешься? - У Криденса просто не получается сказать «уехать». Одиночество уже начинает скрежетать, болезненно стискивая ребра. - Послезавтра? Слушай, может... - Ньют обрывает рождающуюся фразу на середине, - хотя нет, плохая идея. - Он отводит взгляд. Криденс стоит, замерев, чувствуя будто по грифу позвоночника натягивают струны. - Забудь. Просто подумал, что ты бы мог поехать со мной. Но… Он бы мог. Криденс резко поднимает голову и встречается с ним взглядом. - Да, - голос звучит немного резко, но это от волнения. - Было бы здорово, - он сам запинается, чтобы вдохнуть воздух. Легкие, кажется, сжались, как сдутый воздушный шарик. - Это правильно, вернуться туда ненадолго, если… Если у тебя не будет проблем. Криденсу страшно, но он вдруг понимает, насколько прав. Кошмары никуда не денутся, пока он не примет ту часть своей жизни, которую с таким облегчением оставил в Нью-Йорке. - Их не будет. - Ньют медленно качает головой, словно не до конца уверен, что услышал все правильно. Это облегчение. Буквально всю их небольшую комнату заполняет облегчением. В этот раз у Криденса свой собственный билет на пароход. Они прогуливаются по палубе, когда стемнеет, потому что ни один из них не любит большое скопление народа. Черная вода далеко внизу облизывает железный бок с облупившейся краской. Небо над головами - еще глубже океана, затягивает и кружит своим невыносимо неразграниченным пространством. Криденс наклоняется, опираясь на перила, смотрит туда, где светящиеся ряды иллюминаторов идут почти до самых волн. Они сидят в каюте: в ней нет иллюминатора, только неровные стены, узкие кровати и небольшой столик. Внизу царит хаос и они поднимаются, чтобы позавтракать не разбирая стол, заваленный записями. Криденс вслушивается в гудение живого массивного тела парохода. Он никогда раньше не был так далеко от Нью-Йорка, никогда не был так далеко от суши. Ньют пытается устроить парящую вокруг него посуду на маленький столик. Тот предательски отказывается вмещать заварочный чайник, и его круглый потертый бок вытесняет одну из тарелок. Криденс слишком увлечен наблюдением, что не успевает ее поймать. - Репаро! - И она, уже целая, становится на последний свободный уголок стола. - Ну и теснота здесь. Криденс жадно впитывает каждое новое заклинание, которое слышит - он медленно повторяет его про себя, чувствуя, как буквы щекотно прокатываются по горлу, как после сжатия губы выпускают легкую гласную и чуть вытягиваются в конце. - Ты тоже скоро научишься, - Ньют улыбается обнадеживающе и тепло. - Почему вы уверены, что я смогу? - Криденс жмурится. - Я ничего не чувствую. Там пусто. Внутри действительно пусто. Будто он истратил всего себя за последние дни. Где когда-то разгорался едва сдерживаемый поток, теперь сухо вздрагивает едва искрящийся слабый лучик. Когда он открывает глаза, они кажутся почти стеклянными. - Эй, - Ньют кладет руку ему на плечо и Криденс вздрагивает - не от страха или неожиданности, а от ощущения, похожего на то, которое появляется, когда входишь в дом после морозной улицы. Когда жар помещения выталкивает холод из тела одним судорожным движением. - Это истощение. Ты устал, Криденс. Как только приедем, купим тебе палочку. - Люмос. Маленький клубок света плывет рядом с ними, освещая плечо и часть щеки идущего рядом с ним мужчины. Для простых заклинаний Криденсу не нужно доставать палочку, и даже говорить ничего не нужно, но так приятнее. Ночь настолько теплая, густая, беззвездная, что кажется странным, как корабли не сбиваются с пути и не остаются дрейфовать в соленых объятиях Атлантики. Ньют идет чуть впереди и улыбается каким-то своим мыслям. Криденсу так хорошо и спокойно рядом с ним, что он старается лишний раз не думать об этом, будто, если мысли все-таки осмелятся двинуться в этом направлении, что-то огромное и невыносимое затопит с головы до ног. Это пугает его, едва собравшего себя в прошлый раз. В порту их встречают. Тина сжимает Криденса в объятиях и не отпускает, наверное, минут пять, пока Куини щебечет, как она рада видеть их. Здесь гораздо жарче, чем в Англии. Солнце светит прямо в лицо, когда они выходят из-под крыши. Июль в Нью-Йорке зачастую превращает город в одну большую многоэтажную жаровню. Криденс прикрывает глаза ладонью, чтобы не слепило, и оглядывает знакомые улицы. Движение прохожих замедленное, ленивое. В воздухе одновременно и горячая патока, и соленое дыхание океана. - Во-первых, - многозначительно говорит Тина, - мы идем к Якобу. В булочной еще жарче, еще слаще. Криденс понимает, что действительно голоден. Ньют протягивает ему целый пакет с выпечкой - ароматной, мягкой, с осыпающейся сахарной пудрой, с проминающимися под пальцами румяными боками - и посмеивается над его радостным выражением лица. Криденсу они действительно нравятся. Нравится ласковый голос Куини. Нравится, как смотрит на него Тина. От этого взгляда остро колет под ребрами, ему кажется, что если бы он помнил взгляд своей матери - он бы помнил его таким. - Как тебе Лондон, милый? - Куини приподнимает уголки губ и становится еще более очаровательной. И прежде чем он осторожно отвечает ей, Куини видит эти образы. Не просто видит каждое их совместный день - ощущает. Чувствует первые утренние минуты после пробуждения, когда Криденс немного мерзнет и поэтому при любой погоде кутается в свитер - тот, который дал ему Ньют, как только они приехали. Как двое трехмесячных низзлов жмутся к его рукам, когда они кормят всех зверей - конечно же до завтрака, потому что Ньют совершенно не может усидеть за столом, пока не проверит каждого из своих питомцев. Куини видит их неторопливые дни, первый восторг Криденса, когда он левитирует чернильницу Ньюту, осторожно взмахивая волшебной палочкой. Ее согревает то щемящее чувство, которое рождается у Криденса в сердце каждый раз, когда он наблюдает за работой Ньюта. Она разглядывает деревянный потолок, потому что глаза уже начинает подозрительно щипать. Образов так много и в каждом константой проходит уверенное и теплое присутствие Ньюта. *** Наверное, поездка не была бы засчитана, если бы он не вернулся именно сюда. Дверь выбита из петель, от стекол не осталось и следа. Но листовки отчего-то сохранились, белым налетом облепив пол. И хотя буквы уже не читаемы, размытые влажностью подгнивающих досок, он слишком хорошо помнит эти надписи, чтобы не узнать их. Криденс стоит посреди разрухи в этом темном, тесном - а когда-то ему казалось что здесь вдоволь места - мирке, ощущая затхлый запах, который всегда появляется в помещениях, из которых спешно уехали люди. Когда-то этот дом казался ему клеткой, но теперь наблюдая эту медленную агонию, ему совсем не страшно. Ньют стоит на пороге, вглядываясь в него из-под взъерошенной челки. Криденс цепляется за его нездешность, чтобы напомнить себе о том, что его жизнь уже давно течет в другом русле. - Я должен найти сестру. - Ньют смотрит куда-то мимо, на разломанный стол вокруг которого неуместно разбросана посуда. - Если бы мы могли задержаться? - это полу вопрос, полу утверждение. Ньют соглашается, предлагает спросить у Тины. Это действительно неплохая идея, у нее есть доступ к архивам - это значит, что они найдут ее, если палочка была не простым совпадением. У Криденса будет шанс все объяснить. После они собираются внизу, в чемодане. Первое время Криденс здесь чувствовал себя отчаянно неподходящим, выбивающимся, но спустя короткий срок он понял, что ему просто нужно было найти свое место. Он садится, прислонившись спиной к дереву, авгурей Элеонор - уже достаточно подросшая - спустилась вниз, доверчиво вытягивая шею навстречу прикосновению. Ньют и Куини стоят, склонившись над гнездом чуть левее, они увлечены и едва ли замечают его. Голос Ньюта тише, а у Куини он звонкий и яркий. Элеонор молча и скорбно скрючивает свое тяжелое тело на песке и начинает неторопливо чистить зеленые перья. - Думаю, он стал кем-то действительно особенным для тебя? «Ненормальный» - читалось в глазах прохожих. «Выродок» - в глазах женщины, когда он возвращался домой. «Особенный» - говорит Ньютон Скамандер, когда представляет его Альбусу Дамблдору. Криденс удивленно рассматривает каждый уголок, который они проходят по пути к классной комнате волшебника. Это настоящая школа чародейства, гораздо лучше той, нью-йоркской, где главным полученным им умением было умение жить как можно незаметнее для окружающих. - Он особенный, Альбус. Ты же чувствуешь, сколько силы? Он приходит в старый дом Модести на следующий день. От рваных проемов в стенах становится не по себе, он с трудом вспоминает последовательность произошедшего тогда, но чувства и ощущения помнит до последнего болевого укола. Но ее здесь нет. Конечно ее здесь нет. Этим же вечером Тина возвращается из архива расстроенная, приносит под полой серого пальто папку с делом и почему-то виновато косится на Криденса, кладя ее на стол. - Ничего о ней, - она пожимает плечами и грустно улыбается. - Тела Мэри Лу и другой сестры они забрали. Но о ней никаких упоминаний. И никаких регистраций палочек в этот период. Криденс никнет, но он и не надеялся, что будет легко. Модести - из бедной семьи, такие растут почти на улице, они хорошо умеют выживать и прятаться. Куини сочувственно дотрагивается до плеча, осторожно пробираясь сквозь его мысли. Она осторожничает больше, чем всегда, отчего-то пугаясь возможности заглянуть слишком глубоко. Ей почти больно пробираться сквозь его разум с черными дырами бессознательного, в которых плотными клубками свернулся дым. Модести только что исполнилось восемь, она миловидная, светлые волосы рассыпаются по плечам, когда не убраны в прическу, но голубые глаза - прохладные, гордые, не детские. - Тина, Тина, - сестра вздрагивает от неожиданности. - Я знаю, как ее найти. Нам нужны адреса вейл. Тина озадаченно приподнимает брови. Куини слегка утихает, она почти уверена - это непреодолимое упрямство в глазах, это снисходительное отношение Мэри Лу, которая не смогла противостоять ее очарованию. - Я уверена, Тина. Она вейла во втором или третьем поколении. Пожалуйста. - Куини умоляюще складывает ладони. - Давай попробуем. *** Сестра вздрагивает, не отходит, но от протянутой руки едва заметно отшатывается. Кивает ему - будто они едва знакомы. Они стоят на одной из узких, невзрачных улочек Куинса. Модести смотрит на него чуть настороженно, исподлобья, пока он говорит. Криденс запинается от ее взгляда, теряет заготовленные слова. Он не хочет оправдываться, но, наверное, звучит именно так. Ногти впиваются в ровную кожу ладоней. То хрупкое и едва заметное, что было у них с сестрой осталось в прошлом. У нее чужие колючие глаза. Она хочет вернуться к себе - из-за двери просачивается оживленный шум, из окон то и дело выглядывает чья-то светловолосая разлохмаченная голова. Совсем скоро родители ее окликнут. Криденс отходит, чувствуя мерное биение боли и спокойное осознание, что его здесь не ждали, что у сестры все в порядке, она дома. Ньют ждет его за углом и в первые же секунды понимает все правильно. Он берет его руку и осторожно поглаживает следы ногтей. - Нужно показать им свое доверие, - Ньют тянется к острому клюву, подставляя беззащитную кожу. На пальцах у него лежит кусочек сахара, и животное присматривается, сверкая яшмовой радужкой. Криденсу страшно. Раскрытая ладонь почти всегда означает резкие жалящие удары. Клюв у птицы массивный - одно движение такого рассечет и кожу, и сухожилия. Но она не нападает, подбирает осторожно сахар, и чуть хрустя, проглатывает. Жмурит глаза, когда Ньют гладит ее по сильной шее, и издает глубокий гортанный рык. Криденс пытается запомнить другие ощущения, не связанные с болью. То, как опускается на руку чашка теплого травяного чая, как шероховато нагревается деревянная ручка ведра, в котором он носит еду в вольеры, как проливается утром холодная вода, как жмутся в ответ на ласку звери. Сейчас он может добавить еще одно. Ньют целует его в самое сердце ладони, не имея возможности остановить этот единожды вздрогнувший порыв, отклик на чужое страдание, вырисованное рисунком шрамов и розоватых отметин. У него сухие, теплые губы. Криденс выдыхает рвано, резко, чувствуя, как все его сознание окутывается щемящим детским восторгом. *** Они не говорят об этом. Скорее всего, Ньют вообще не считает, будто что-то произошло. Криденс пытается задремать, но не может найти себе места, и пока за окном темнеет, он рассматривает неровный сероватый потолок. Еще до того, как мысль формируется, раньше, чем он понимает, что собирается сделать, его сердце начинает колотиться так громко, что, ему кажется, что Ньют на соседней кровати слышит это отчаянное биение. Он опускает босые ноги на пол и делает пару шагов в недвижимую тишину. - Ньют, - он не слышит своего голоса, - совсем не могу уснуть. Криденсу кажется, что он стоит в непроглядной пустой темноте, то ли от того, что в комнате действительно не видать ни зги, то ли от страха. Ньют протягивает руку и тянет Криденса на себя, кровать со скрипом прогибается под его весом, пружинистый матрас больно упирается в колено. - Плохой сон? Криденс осторожно проводит пальцами по теплым скулам, хотя они так близко друг к другу, разглядеть что-то все еще сложно, но это не важно, Криденс слишком хорошо знает, как тот выглядит сейчас. Он пытается найти его губы одним испуганно быстрым движением и успокаивается только тогда, когда чувствует, что ему отвечают. Ньют тянет его еще ближе к себе, укрывая в осторожное сильное объятие. Они лежат, пытаясь уместиться на узкой, одноместной кровати. У Криденса от поцелуев горят губы, но ему хочется еще и еще. Криденс, кажется, так счастлив, что этому счастью тесно в человеческом теле, тесно в этом городе, тесно на маленькой, затерянной в темноте планете. Завтра у них пароход обратно в Англию. Они возвращаются домой.