Unterwerfe Mich.

***

— Сучий ублюдок! — с чувством выдыхает Бан и, не сдержавшись, отшвыривает в сторону толстую кожаную папку с документами. Листы, густо испещрённые тёмными символами, падают на чисто вымытый пол и разлетаются по всей его поверхности. — Ещё какой, — меланхолично отзывается Чунхон и наклоняется, принимаясь собирать разбросанные страницы доклада. — Казалось бы, Зонненштадт уже у нас в руках, наши солдаты окружили его со всех сторон, и невозможно было даже подступиться, как этот Ким Химчан выскочил откуда ни возьмись, как кролик из шляпы, со своим грёбаным отрядом. Кто знал, что под городом пролегает система подземных ходов? — Он знал, — говорит Ёнджэ и улыбается, демонстрируя белоснежные зубы. — У него всегда припасён какой-то козырь в рукаве, и я готов поспорить на всё, что угодно, что этот ублюдок заранее всё просчитал и специально подпустил нашу дивизию к городу, чтобы потом застать их врасплох. Бан слышит в его голосе нескрываемые нотки восхищения: война войной, но блестящий стратег Ю не может не оценить блестящий ум и хитрость одного из главных противников. Чунхон молча выпрямляется и подаёт Бану папку с докладом. Ёнгук невольно скользит взглядом по его ладной фигуре, обтянутой тёмно-синим мундиром, и с трудом подавляет вздох: кажется, совсем недавно Чхве был нескладным всклокоченным парнишкой, который терпеть не мог, когда кто-то называл его детской кличкой «Джело», едва доставал ему до плеч и носил идиотскую причёску со светлыми кудряшками. Сейчас он выше Бана на добрых десять сантиметров, а военная форма ладно сидит на его подтянутой сухощавой фигуре. Бан берёт в руки папку и открывает наугад. И, конечно же, первое, на что падает его взгляд, оказывается фотография Химчана, слегка смазанная, сделанная явно каким-нибудь шпионским прибором. Ким держит в руках древко флага Зюсланда и торжествующе улыбается, вскинув вторую руку в победном жесте, и Ёнгук отмечает, что его волосы, бывшие буквально пару недель назад иссиня-чёрными, теперь выкрашены в оттенок светлой пшеницы. — Тупая шлюха, — шипит Ёнгук сквозь зубы, прожигая фотографию взглядом. — Он, блядь, генерал, одна из ключевых армейских фигур, а меняет причёски, как какая-то смазливая тёлка из модного журнальчика! Когда он вообще успевает это делать? У меня, когда мы планируем очередную спецоперацию, не хватает, мать его, времени, чтобы просто побриться и пообедать! — Он, конечно, генерал, но он при этом регулярно попадает в списки самых красивых и сексуальных мужчин Зюсланда, — отзывается Чунхон. — Ему положено сиять, блестеть и переливаться. Почувствовав на себе любопытствующий взгляд Ёнджэ и прожигающий Ёнгука, он пожимает плечами и недоумённо говорит: — Я — один из представителей разведки Нордланда, как-никак, я должен быть в курсе, что у них там происходит. Так, календарики с Химчаном в мундире там разбираются как горячие пирожки, а у каждой второй женщины на заставке телефона красуется его фото. — Он привлекательный, — цокает языком Ёнджэ и косится на Бана. — И ему идёт любая причёска — хоть брюнет, хоть блондин. Он весьма и весьма горяч. Да, Ёнгук-хён? Бан невольно вздрагивает и поднимает голову, вперивая в Ю испепеляющий взгляд. Большая часть местных вояк моментально становится ниже ростом и начинает бормотать себе под нос однотипные извинения, но Ёнджэ лишь корчит гримаску и, сложив руки на груди, торжествующе добавляет: — Хён, не строй из себя дурачка. Мне кажется, каждая собака в Нордланде знает, что ты мечтаешь натянуть его вражескую задницу на свой член. Ты буквально одержим этим Ким Химчаном, ты говоришь о нём больше и чаще, чем о новейшем оружии, современных танках и даже своём любимом пуделе, а если это не свидетельствует о том, что ты хочешь выебать его до искр из глаз, то я — зюсландская балерина. — Тогда, видимо, ты — зюсландская балерина, — мрачно парирует Бан, ощущая нарастающее внутри раздражение. — Давай, надевай пачку, вставай в позицию и принимайся делать всякие па-дэ-дэ и фуэте. Он опускает голову и смотрит на лежащую на столе фотографию. Ким Химчан смотрит прямо на него хитро прищуренными чёрными глазами и улыбается, так, что в уголках светло-розовых губ возникают маленькие ямочки. Ёнгук скользит взглядом по его высокой стройной фигуре, облачённой в тёмно-зелёный мундир, по высветленным коротким волосам, по точёным чертам лица и молочно-белой коже и невольно облизывает пересохшие губы, ощущая, как низ живота наполняется жаром. Вооружённый конфликт Зюсланда с Нордландом за провинцию Унтердорф длится уже около двух лет, и за это время противоборствующие державы практически не сдвинулись с мёртвой точки. В распоряжении Нордланда была современная военная техника и новейшее оружие, разрабатываемое лучшими именитыми специалистами, но у Зюсланда было преимущество в виде более оснащённой и хорошо обученной авиации, и потому фактически делёжка территории стала некой формальностью, ибо ни король и Парламент Зюсланда, ни герцог и Народное Собрание Нордланда не хотели уступать спорные территории. Бан Ёнгук, один из обласканных властью представителей военной элиты, генерал ключевого дивизиона армии Нордланда, опытный стратег и представитель одной из старейших воинских династий, был одним из руководителей операции, направленной на закрепление позиций королевства и завоевание богатого полезными ископаемыми Унтердорфа, для которого победа в конфликте стала фактически делом чести. И не потому, что в нём играло чувство здорового патриотизма или же безумное желание подарить своей Родине небольшой клочок земли с парой месторождений газа и природного сланца; не ради очередного ордена и королевской благодарности, ибо дурацкая железка и помпезная бумажка с вензелями была нужна Ёнгуку приблизительно так же, как вымахавшему под метр девяносто Чунхону — ботинки с высокой подошвой. Больше всего на свете генералу Бану хотелось утереть нос одному из лидеров армейского командования Зюсланда, хитрому ублюдку, смазливому мудаку и просто блестящему стратегу Ким Химчану, который с лёгкостью оставлял его в дураках, непостижимым образом ухитряясь сорвать практически каждую тщательно продуманную и потенциально удачную военную операцию. Ким Химчан был его однокурсником в военной академии Вестланда, куда Бана послали учиться в пятнадцать лет как потомственного армейского служителя. Даже в том возрасте, когда большинство мальчиков выглядят прыщавыми щуплыми недоносками, Ким отличался какой-то дьявольской привлекательностью, отчего получил кличку «Бабомагнит». В учебном учреждении, предназначенном для представителей мужского пола, практически не было женщин, исключая пожилую библиотекаршу и практически стокилограммовую буфетчицу, которая, к тому же, была лесбиянкой, много лет состоявшей в любовной связи со своей давней партнёршей; но практически каждую неделю Химчана ловили с очередной хорошенькой девочкой из соседней женской гимназии, порой в весьма интимном положении. Ёнгук был твёрдо уверен, что личные отношения отрицательно влияют на концентрацию и успеваемость, всей душой презирал легкомысленного Кима и каждый раз отчаянно надеялся, что терпение директора академии лопнет и Химчан отправится обратно к себе в Зюсланд. Но пожилой вояка почему-то ограничивался тем, что долго и методично орал на довольно правдоподобно изображающего раскаяние Кима, после чего отпускал его в казарму — «подумать над своим омерзительным поведением». Даже когда Кима поймали за флиртом с его собственной дочерью, мужчина ограничился лишь тем, что хорошенько оттаскал Химчана за уши, и Бан был вынужден с тоской констатировать, что Ким, мать его, непотопляемый и непоколебимый. При всей своей легкомысленности Химчан ухитрялся блестяще учиться и постоянно делил с Баном первую строчку школьного рейтинга успеваемости. Ёнгуку оставалось лишь буравить Кима тяжёлым взглядом и надеяться, что после окончания академии он никогда в жизни не увидит его смазливую рожу и насмешливую белозубую улыбку, от которой отчаянно хотелось схватить Химчана за блестящие чёрные пряди и приложить смазливым личиком о какую-нибудь твёрдую поверхность. Он раздражал. Он постоянно мелькал в поле зрения, он всячески мешал всем его планам и вновь ухитрялся обставлять его на тех фронтах, на которых Бан был безоговорочно самым лучшим. И каждая стычка с ним, каждый их непрямой конфликт заставляет Бана чувствовать себя хищным зверем, кем-то вроде медведя, который выслеживает наглую проворную лисицу. Он играет с ним в кошки-мышки, твёрдо уверенный в своей неуловимости, и Бану до алой пелены в глазах хочется раз и навсегда поймать его в свои острые когти. Ёнгук хочет раз и навсегда сломить Химчана, показать ему, кто на самом деле сильнее; хочет доказать, что он выше и доминирует над всеми, кто пытается хоть что-то вякнуть в его сторону. Хочет схватить его за руки и, почувствовав его страх, крепко сжать его запястья с проступающими под светлой кожей синими венами, ощутить его липкий ужас и насладиться трепетом в тёмных, красиво очерченных глазах. Ёнгук хочет, чтобы генерал армии противников Ким Химчан наконец-то признал поражение и сдался на волю победителя. Желательно раком и перегнувшись через его, Бана, стол. — Да пожалуйста, — фыркает Ёнджэ и внезапно делает весьма кривоватый прыжок, вскинув руки вверх. Бан округляет глаза, а Ю невозмутимо отряхивает свой мундир и парирует: — Если это поможет тебе принять тот факт, что ты хочешь переспать с этим господином Совершенство, то я готов хоть твёрк станцевать на твоём столе. — Я бы на это посмотрел, — хмыкает Чунхон и успокаивающе поднимает руки, бросив быстрый взгляд на искривлённое гримасой лицо Бана. — Ладно-ладно, я молчу. Ты, точнее, вы, генерал Бан, кажется, хотели обсудить план наступления на Альтендорф. — Сделать это будет весьма затруднительно, — задумчиво тянет Ёнджэ и склоняется над включённым ноутбуком Ёнгука, пальцем показывая на отмеченный красной точкой населённый пункт. - Мы планировали добраться до города через Зонненштадт, ибо это единственный мало-мальский удобный путь. Город окружён горами практически со всех сторон, а по воздуху перспектив никаких — авиация Зюсланда всегда начеку. — Вы пробовали послать истребитель на разведку? — спрашивает Бан, скользя лихорадочным взглядом по экрану. Альтендорф — один из крупнейших городов Унтендорфа, и захват столь крупного населённого пункта стал бы переломным моментом во всём затяжном конфликте. Оттуда можно было добраться по озеру до Вальдгарта и Химмельштайна, а дальше Зюсланду оставалось лишь объявить безоговорочную капитуляцию и, скрепя сердце, отдать Нордланду вожделенные спорные территории. Ёнгук разрабатывал эту стратегию в течение нескольких дней, она казалась практически совершенной и непогрешной, но, как всегда, каким-то непостижимым образом Ким Химчан сумел пронюхать про подземные ходы и сорвать их планы к чертям. Ёнгук вновь чувствует нарастающее внутри раздражение и кидает быстрый взгляд на улыбающегося генерала Зюсланда, торжествующе смотрящего на него с фотографии. Сука, даже с таким откровенно дешёвым и пошлым шлюховатым цветом волос он ухитряется выглядеть до блевоты хорошо. Практически идеально, как персонаж какого-то голливудского боевика, который даже в сорокаградусную жару, посреди окопа и после длительного сражения в грязи продолжает сохранять лоск и утончённый облик. — Мы послали два истребителя, и оба были подбиты, — отзывается Джело. — Герцог Зюсланда уже выступил на каком-то саммите с призывом бойкотировать Нордланд за нарушение недавно подписанного соглашения о сокращении огня, но, кажется, его никто не воспринимает всерьёз. — С воды к городу не подойти, там целая толпа до зубов вооружённых зюсландцев на военных катерах, — подаёт голос Ёнджэ. — Альтендорф практически со всех сторон окружён горами, и мы затрахаемся через них пробираться, тем более, что их отряды знают местность как свои пять пальцев. Единственный вариант был с пограничным городом, но, — он разводит руками, — твой потенциальный любовник, как всегда, обломал нас по всем фронтам. Может быть, когда ты его трахнешь, он перестанет так делать? Ты не думал проверить эту славную теорию? — Хватит нести херню, — раздражённо говорит Ёнгук, стараясь не думать о том, что предложение Ю кажется весьма заманчивым, — нам нужно что-то делать. Мы не можем топтаться на месте и позволять зюсландцам каждый раз оставлять нас в дураках. Должен быть какой-то ещё вариант, наверняка есть нечто, что они ещё не учли, и… Он осекается и замирает, ощущая, как что-то внутри щёлкает, а в голове возникают смутные образы из прошлого. Вот он с отцом гуляет по залитым солнечным светом бескрайним лугам Унтерланд. Ёнгук, которому всего десять лет, щурится от яркого солнца и старается держать спину прямо, потому что отец, высокий статный мужчина с едва проглядывающейся сединой на висках, неодобрительно косится на него каждый раз, когда Бан начинает сутулиться. Папа одобрительно хмыкает, наблюдая за его потугами сохранить прямую осанку и показывает на виднеющиеся на холме развалины. — Видишь вот эти руины? Это то, что осталось от древней крепости Херцбург, которая много лет назад была захвачена нашими войсками во время войны между домами Хальтляйдов и Мендельштаммов. Казалось, исход сражения был предрешён, наши войска терпели потерю за потерей, но у противников нашлось слабое место, чем мы и воспользовались. Знаешь, что ты всегда должен помнить, Ёнгук-а? Что я всегда говорил тебе, твоему брату и вашей сестре? — Никогда не нажимать на спусковой крючок, не убедившись, что перед тобой не просто гражданский? — повторяет Бан недавние слова отца. Тот отрицательно качает головой и кивает в сторону каменных руин. — Всегда старайся запомнить и учесть самые мелкие детали и факты, которые, хоть и кажутся незначительными, в будущем могут сыграть для тебя неплохую службу. Вот, ты, например, знаешь, что в Херцбурге… Голос отца звучит в голове настолько громко и чётко, что Ёнгуку мерещится, что пожилой мужчина, давным-давно отправившийся на пенсию, сейчас стоит посреди кабинета и читает ему очередное нравоучение. Бан встряхивает головой и слышит встревоженный возглас Джело: — Хён, с тобой всё хорошо? Бан смотрит на фотографию Химчана, с трудом сдерживая нарастающее в душе ликование. Отцовские уроки не всегда были ему в радость, порой его менторские замашки и твёрдая уверенность в собственной правоте казались Ёнгуку смехотворными и зашкаливающими за все допустимые нормы, но сейчас он мысленно благодарит старого вояку и думает, что не зря усвоил один из главных его уроков. — У нас в архиве хранятся чертежи крепости Херцбург? Копии со старого плана замка, которая хранится в дворце у короля? Он поворачивается к Ю, и тот, изумлённо вскинув брови вверх, медленно отвечает: — Если честно, сложно сказать, но я могу сделать запрос. Погоди, зачем тебе это нужно? — Мы пошлём часть наших солдат к горам, — отвечает Бан, барабаня кончиками пальцев по столу, — так, чтобы они максимально привлекли к себе внимание, но это выглядело так, будто они стараются скрыться. Желательно практически сразу сдаться в плен, чтобы избежать ненужных жертв, и соглашаться на все поставленные ими условия. — Где логика, хён? — округляет глаза Чунхон. — Чтобы сразу же попасться в лапы зюстландским разведчикам и провалить ещё одну операцию? Сдаться и согласиться на все их требования? И это после двух лет, которые мы потратили на закрепление на границах? Ты… — Погоди, — осаживает его Ёнджэ и, прищурившись, смотрит на Бана. По загоревшемуся в тёмных глазах огоньку Ёнгук понимает, что ловящий всё на лету Ю явно успел выстроить в голове нужную логическую цепочку. — То есть, мы посылаем часть людей туда, но вторую… — Именно, — кивает головой Бан, — а вторую часть мы посылаем на захват города. — Как ты вообще себе это представляешь? — восклицает Чунхон, непонимающе хлопая глазами. — Ни с воздуха, ни через озеро, ни через горы пробраться нельзя, так как ты планируешь их послать? Методом телепортации? — Почти, — ухмыляется Ёнгук, — сквозь стены. Он поворачивается к Ю и повторяет: — Принеси мне чертежи крепости. Если я всё правильно думаю, то у нас есть прекрасные шансы застать их врасплох. Я почему-то твёрдо уверен, что Ким не имеет ни малейшего понятия о том, какие секреты могут таить в себе полуразрушенные стены замка. — Слушаюсь, сэр! — отдаёт честь Ю и чеканным шагом следует к выходу. За ним, непонимающе нахмурившись, идёт Чунхон, что-то бормоча себе под нос про сплошные загадки и ребусы. Ёнджэ, несмотря на то, что является старшим, выглядит намного субтильнее и меньше долговязого Джело, и этот контраст кажется действительно удивительным. Бан откидывается на спинку своего кресла и не сдерживает торжествующую улыбку. Взгляд падает на помятую фотографию Химчана, и Ёнгук думает, что скоро сможет стереть эту вечную лисью усмешку с его смазливого лица. «Око за око, зуб за зуб, тайные ходы за секрет крепости Херцбург», — говорит про себя Бан и, не сдержавшись, проводит кончиком пальца по глянцевому прямоугольнику. У Химчана светло-розовые, красиво очерченные губы, и почему-то Бану отчаянно хочется узнать, такие ли они мягкие, какими кажутся даже на слегка расплывчатой плёнке. Бан убеждает себя, что это одна из форм ненависти к сопернику, выражающаяся в подсознательном сексуальном влечении и желании доминировать над Кимом, подчинить его себе, заставить его стонать, как сраная течная сука, закатывать глаза в животном возбуждении и похоти, вместо того, чтобы смотреть на него прищуренными насмешливыми глазами. Ёнгук стискивает зубы и пытается подавить разливающееся по всему телу липкое жаркое возбуждение. Бан хочет победить. Но трахаться всё-таки чуточку больше.

***

Бан воровато оглядывается и, вытерев вспотевшие руки о пижамные штаны, осторожно открывает плотный засов на оконной раме. Та практически беззвучно поддаётся, и Ёнгук бесшумно залезает на подоконник и спрыгивает на мокрую траву, неплотно прикрывая за собой створку. Здание Академии тщательно охраняется с помощью камер видеонаблюдения, но именно в проходе между спортивным залом и комнатой отдыха на первом этаже оказывается слепая зона, чем Бан успешно пользуется, когда хочет оказаться на улице после отбоя. Он, крадучись, пробирается к небольшому сараю, где местный завхоз хранит всякий скарб, и нащупав в кармане помятую пачку сигарет, достаёт оттуда тонкий белый фильтр. Дешёвыми папиросами его снабжает инструктор по стрельбе, известный среди курсантов под прозвищем «Слипи», и Бан мысленно благодарит его, когда чиркает зажигалкой и с наслаждением затягивается. Курить вредно и, безусловно, неправильно, но Ёнгук никак не может избавиться от мерзкой привычки, которая бросает тень на его светлый образ. Он утешает себя тем, что каждому надо хоть как-то сбрасывать напряжение, связанное с бесконечными нагрузками и строгой муштрой, и он, в отличие от своих одноклассников, хотя бы не бухает дешёвый алкоголь и не пытается пронести на территорию Академии гашиш. И, конечно, он не блядует направо и налево, как безмозглый мудак Ким Химчан, которого только на прошлой неделе поймали в баре с какой-то красоткой старше тридцати. Бан стряхивает пепел на землю и раздражённо вздыхает. И вздрагивает, когда слышит за спиной хрипловатый голос: — Если кому-то рассказать, что местный образцово-показательный святоша смолит дешёвые папиросы, то мне наверняка даже не поверят. Ёнгук поспешно выбрасывает окурок и резко разворачивается. Позади него стоит Ким Химчан собственной персоной и смотрит на него в упор насмешливыми тёмными глазами. Чёрные волосы всклокочены и смахивают на воронье гнездо, рубашка застёгнута всего на несколько пуговиц, а светлая кожа покрыта характерными алыми пятнами, которые видно даже в ночной полутьме; вид у Кима слишком довольный и хорошенько оттраханный. Бан сглатывает вязкую слюну и сплёвывает на землю, отрывисто отвечая: — Опять ебался с очередной мокрощёлкой? — Как грубо, Бан, — качает головой Химчан и цокает языком. Ёнгук скользит взглядом по его худощавой фигуре и думает, что даже помятым и растрёпанным Ким всё равно выглядит слишком хорошо, как какая-то картинка из журнала для девушек, которые любит читать его старшая сестра. — Они не мокрощёлки. Они — дамы. Или тебе просто не нравятся девочки? Ты предпочитаешь хорошеньких мальчиков? У меня есть шанс? Ёнгуку хочется хорошенько врезать ему прямо по смазливой роже, но он сдерживается: любой шум может привлечь охрану, и тогда им обоим влетит за шатание вне корпуса в ночное время и за драку. Ёнгук, прищурившись, смотрит на Кима тяжёлым взглядом, тот облизывает губы и облокачивается спиной о стенку сарая. — Ты подхватишь венерическое заболевание и сдохнешь от какой-нибудь гонореи, — хрипло бормочет Бан и едва сдерживается, чтобы не схватить его за плечи и приложить со всей дури прямо о твёрдую поверхность стенки. Химчан улыбается, обнажая белоснежные зубы, и Ёнгук ощущает, как нутро скручивает от какого-то странного, непонятного чувства. Оно растекается по венам, оседая в низу живота палящим жаром, и Бан думает, что Ким определённо облился каким-нибудь сраным афродизиаком, потому что от него пахнет слишком хорошо и желанно. Чем-то терпким и свежим, сильным, чем-то таким, отчего в горле пересыхает, и он сжимает руки в кулаки, рвано выдыхая. — От того, что ты тратишь время не только на уроки самообороны, стрельбы и строевой подготовки, а ещё на какие-то простые человеческие слабости, вроде отношений и живого общения, ничего страшного не случится, — неожиданно серьёзно говорит Химчан и, оттолкнувшись от стены, подходит к нему ближе. Бан невольно делает шаг назад; Ким немедленно подаётся вперёд и оказывается к нему практически вплотную. Ёнгук задерживает дыхание и скользит взглядом по светлой коже, без всяких типичных для подростков угрей и чёрных точек; по розовым губам и высоким скулам, встречается с Кимом глазами и замирает. В чёрной радужке яркими всполохами светится что-то непонятное, сильное и очень живое, отчего кожа моментально покрывается липкой испариной. — Ты же очень красивый, Бан, — шепчет Химчан, обдавая его кожу жарким дыханием и глядя на него в упор, — на тебя девчонки заглядываются будь здоров, а ты целыми днями только сидишь, закопавшись в свои учебники, и тренируешься на спортивной площадке, избивая манекены и боксёрские груши. Ты что, хочешь превратиться в одного из этих ебанутых вояк, чья жизнь наполнена только бесконечными боевыми учениями, войнами и прочим дерьмом? Ты никогда не думал о том, что ты можешь кого-то любить? Или просто испытывать к кому-то влечение? — Он проводит кончиками пальцев по его плечу и тихо спрашивает, практически касаясь губами его уха: — Кто тебе нравится, Бан? Или у тебя встаёт только на автомат и БТР последнего года выпуска? Его прикосновение отдаётся в теле нарастающим жаром, Ёнгук замирает, почему-то не в силах отстраниться или хотя бы отвести взгляд от чёрных бездонных глаз Кима. Химчан смотрит как-то просяще, так, будто чего-то от него ждёт, тонкие пальцы сжимаются, и Бан чувствует, как мир словно расплывается и сужается до одного-единственного чёртового Химчана, который стоит непозволительно близко. Кто нравится Бану? Да никто. Он никогда не заглядывался на короткие девичьи юбки, на заманчивые изгибы тела и пухлые губы, покрытые яркой, пахнущей фруктами помадой. Его единственной девушкой была дочь друга отца Джиын, с которой они встречались до его отъезда в Академию. Она была милой и женственной, стройной и очень хорошенькой, но почему-то Бан ощущал ровным счётом ничего, когда обнимал её за хрупкие плечи и касался губами её мягких губ. А сейчас внутри царит ураган, чувства, непонятные и дикие, вспыхивают яркими всполохами, а всё потому, что чёртов ублюдок Ким Химчан стоит непозволительно близко и смотрит на него так, что Бан едва сдерживается, чтобы не прижать его к стенке и хорошенько дёрнуть за отросшие тёмные волосы. А после прикусить губы до крови и скользнуть языком до глотки, вырывая изо рта сдавленные стоны. — Бан… — шепчет Химчан, — я… В этот самый момент сбоку раздаются громкие голоса. — Здесь кто-то есть? — слышит Бан знакомый бас майора Пака и невольно отшатывается от Кима. — Дерьмо, — шепчет Химчан и отстраняется, облизывая губы. — Дерьмо! Он встряхивает головой, будто борясь с наваждением, и насмешливо улыбается Бану: — Увидимся позже, Ёнгук. Очень надеюсь, что к тому моменту у тебя будет вставать хоть на что-то, кроме боевой гранаты дальнего действия. — Сукин сын, — сквозь зубы бормочет Бан и на цыпочках бросается к приоткрытому окну. Кровь стучит в висках, тело покрыто холодным потом, а ещё Ёнгук отчётливо ощущает липкое, тянущее возбуждение, собравшееся тугим узлом в низу напряжённого живота. Он быстро запрыгивает в окно и, соскользнув с подоконника на пол, переводит дух. Перед глазами возникает порочно красивое лицо Химчана, его глубокие, наполненные чем-то непонятным глаза, и Бан, не сдержавшись, сжимает член сквозь плотную ткань штанов, рвано выдыхая. — Сука, — шепчет он, прикусывая нижнюю губу, — ебаная течная сука… Когда-нибудь я тебя обязательно нагну. Когда-нибудь… Что-то будто с силой бьёт его по голове, и Бан резко открывает глаза и садится на кровати. Кожа покрыта липким потом; Ёнгук проводит ладонью по лбу и трясёт головой, силясь справиться с сильным головокружением. Этот чёртов сон снится ему на протяжении десяти грёбаных лет, и каждый раз он думает, что Ким Химчан — долбанный ведьмак, который наслал на него какое-то проклятье и преследует его даже во снах, лишая душевного равновесия. Ёнгук приподнимает одеяло и раздражённо цокает языком, когда видит, что у него стоит, как у перевозбуждённого пятнадцатилетнего подростка. — Ебаный мудак, — бормочет Бан и вздрагивает, когда слышит на тумбочке резкую трель звонка. Он тянется и берёт в руки трезвонящий смартфон. — Алло? — раздражённо говорит он и мысленно чертыхается, когда понимает, что даже не посмотрел на дисплей. — Мы его взяли! — раздаётся в трубке радостный голос Чунхона. — Взяли, мать его, взяли! Голова после недавнего пробуждения гудит, как от мигрени, и Ёнгук невольно морщится, потирая веки ладонью. — Кого взяли? — Город мы взяли, хён! — нетерпеливо кричит Джело. — Твой план сработал! Это была полная и безоговорочная победа! Мы… Он продолжает кричать в трубку, но Бан уже не вслушивается. Нутро постепенно наполняется чувством ликования и долгожданного удовлетворения, губы невольно растягиваются в улыбке, и он думает, что, чёрт возьми, на этот раз Ким Химчан остался в дураках. Ёнгук всё-таки нагнул его, пусть не по-настоящему, и, честное слово, это возбуждает больше, чем самые красивые женщины Нордланда вместе взятые. Бану должно быть хорошо. Но почему-то он не чувствует себя счастливым на сто процентов, чего-то будто бы не хватает, и это что-то — Ким Химчан, выгибающийся под его руками и смотрящий на него в упор лихорадочно блестящими чёрными глазами. Чёртов смазливый уёбок. Ведьмак или демоническое отродье, не иначе.

***

— Это блестящая операция! — Бан не сдерживает довольную улыбку и, облокотившись рукой об стол, слушает, как адмирал Хан продолжает громко выражать своё восхищение. — Откуда ты узнал, что через подвал можно пройти по подземным ходам, которые ведут точно к древнему зданию монастыря? Этого зюсландцы совершенно не ожидали; что мы внезапно выскочим и припрём их к стенке, они даже не смогли оказать должного сопротивления! — Про ходы мне рассказал отец. — Ёнгук рассматривает первую полосу одну из крупнейших газет Нордланда, на которой красуется его большая цветная фотография под громким заголовком: «Сокрушитель границ Бан отправляет противников в бан!». Надпись откровенно идиотская, и Ёнгук невольно кривится, потому что фотограф будто-то бы нарочно выбрал ту самую фотографию, на которой Бан красуется с перекошенным лицом, пьяным взглядом и съехавшей на лоб фуражкой. Не все получаются на снимках, как Ким Химчан, который даже перемазанный грязью и в разорванном мундире всегда выглядит как модель с обложки. Бан комкает газету и, размахнувшись, выбрасывает её в мусорное ведро. — В своё время, когда мой отец только начинал свою военную карьеру, он некоторое время проработал в архиве министерства, — говорит он, потягиваясь и разминая затёкшие плечи. — Полковник Сон рассказывал ему, как много лет назад нашим войскам удалось одержать победу над зюсландцами благодаря засланному шпиону. Он долгое время притворялся придворным писарем и спустя несколько месяцев своей «службы» смог проследить за личным духовником зюсландского герцога, который приходил во дворец как раз через эти подземные катакомбы. Ход ведёт точно в потайную комнату, в которой монаршие особы укрывались во время осады замка, и именно эта хитрость сыграла с зюсландцами недобрую шутку. Прошло так много времени, и большинство уже забыло про сражение при Херцбурге, поскольку после этого началась Великая Феодальная Война, и вчерашние соперники объединились против общего врага, кочевого нахтмарского народа. — Перед глазами Бана возникает серьёзное лицо отца, и он невольно встряхивает головой, силясь справиться с подступившим наваждением. — Моему отцу довелось увидеть эти чертежи, и много лет спустя он поведал об этом мне; как видите, это знание очень пригодилось нам сейчас. — Это прекрасно, — отзывается адмирал, и Ёнгук едва подавляет громкий зевок: после звонка Чунхона ему так и не удалось сомкнуть глаз. — Я уверен, что король обязательно представит тебя к государственной награде! «Убогая бесполезная побрякушка», — думает Бан и кривится, но вслух говорит воодушевлённым голосом: — Почту за честь получить орден из рук нашего великого монарха! — Его величество был просто счастлив, — тем временем продолжает Хан. — Особенную ценность этой победе придаёт поимка их боевого лидера. Он, конечно, пытался скрыться, но наши солдаты были начеку. Сердце Бана пропускает удар. Он лихорадочно облизывает пересохшие губы и слегка севшим голосом переспрашивает: — Боевого лидера? — Молодого генерала Кима, — охотно поясняет Хан, — Химчана, кажется, не помню точно, как его зовут, но моя дочь, стыдно сказать, регулярно на него заглядывается. Я говорю ей, что это позор, когда дочь нордландского солдата любуется врагом, но она моментально начинает кричать, что вообще не понимает смысла всей этой заварушки, что генерал Ким прекрасен, и… Годы идут, но чёртов ублюдок Ким Химчан действует на женщин всех возрастов всё так же гипнотически. — Мы доставили его в наш изолятор для допроса, — говорит адмирал. — Думаем приступить к процедуре завтра вечером, но зюсландцы уже подняли настоящий хай по этому поводу. На границе собираются войска, герцог требует привлечь мировую общественность и что-то говорит про нарушение подписанных конвенций, и, что самое мерзкое, многие страны его поддерживают. Это грозит вылиться в очередной скандал, а может, даже в более глобальное вооружённое столкновение, поэтому, мать вашу, — Ёнгук слышит, как адмирал невольно распаляется, — придётся не трогать этого ублюдка, но в удовольствие потрепать ему нервы допросом с пристрастием. Не зря этот сосунок столько времени мешал всем нашим планам, забери его черти! Значит, Химчан в изоляторе. Карцер и комнаты для допроса находятся в соседнем корпусе, и у Бана невольно пересыхает во рту, когда он думает, что Ким слишком близко. Настолько, что он может хоть сейчас подняться из кресла и, пробежав несколько сотен метров, наконец-то заглянуть в его бесстыжие чёрные глаза. Перед глазами вновь возникает его образ десятилетней давности, и сердце болезненно ёкает, отчего, Бан и сам не понимает. Он крепко сжимает телефон в руке и говорит прежде, чем успевает хорошенько подумать: — Я хочу провести допрос. Адмирал, что-то громко вещающий про переговоры с зюсландцами, которые должны состояться завтра с утра, осекается и, помолчав, недоумённо переспрашивает: — Прости, что ты сказал? — Я хочу провести допрос генерала Кима, — повторяет Бан, стараясь, чтобы его голос звучал максимально твёрдо и чётко. — Как вы знаете, у меня уже есть опыт дознания, причём немаленький, и я гарантирую вам, что всё пройдёт как нельзя лучше. Всё, что вам нужно, он мне обязательно расскажет. — Взгляд падает на размытую фотографию Химчана, лежащую на краю стола, и Ёнгук глубоко вдыхает душный воздух. — Но зачем тебе вообще с ним связываться? — недоумённо спрашивает адмирал. — Насколько я знаю, вы вместе обучались в Вестландской военной академии, но тесно не общались, или я чего-то не знаю, и вы были друзьями? — Мы никогда не были друзьями, — говорит Ёнгук и подавляет настойчивое желание закурить. — Этот ублюдок хорошенько потрепал мне нервы прежде, чем наконец-то попасть в нашу ловушку. Это старые, очень старые счёты. — Я надеюсь, ты не собираешься его бить? — помедлив, спрашивает Хан. — Я, конечно, понимаю, что тебе хочется выместить скопившуюся злость, но если мы причиним ему физический вред, то зюсландцы моментально захотят поквитаться. Он же что-то вроде местного идола, девочки-подростки собирают его фото, как собирают карточки с участниками популярных групп. — Я в курсе. — Бан косится на скомканную газету в мусорном ведре и невольно морщится. — «Бабомагнит». — Что? — переспрашивает адмирал. — Я не буду его бить, товарищ адмирал. — «Интересно, его волосы всё такие же светлые, или он уже перекрасил их в очередной неестественный цвет?» — У меня совсем иные методы воздействия на Ким Химчана. Поверьте, он не будет жаловаться. Бан надеется, что эти слова звучат двусмысленно только для него самого. В трубке воцаряется молчание, и Ёнгук нетерпеливо барабанит кончиками пальцев по столу, мысленно проклиная старого вояку, решившего внезапно сыграть в справедливого миротворца. — Хорошо, — наконец-то отзывается адмирал, и губы Бана расплываются в лихорадочной улыбке. — Я отдам приказ о том, чтобы именно ты завтра вечером проводил допрос. В конце концов, именно ты и привёл нас к долгожданной победе, а победителю, как известно, разрешаются маленькие капризы и слабости. Ким Химчан слишком близко, настолько, что желание броситься к нему со всех ног буквально сжигает Бана изнутри. Надо сдерживаться, повторяет себе Ёнгук и, наклонившись, достаёт из последнего ящика стола запечатанную пачку сигарет. Последний раз он курил в выпускном классе академии, и желания больше никогда не возникало, но сейчас Бан ощущает себя так, будто ему снова пятнадцать, ему хочется наполнить лёгкие никотином и увидеть Химчана снова, пусть и повзрослевшего, но всё такого же манящего в своей раздражительной привлекательности. — Не беспокойтесь, господин адмирал, всё пройдёт в самом лучшем виде. Ёнгук сдирает плёнку с пачки и, щёлкнув затвором дешёвой зажигалки, затягивается, выпуская сизый дым прямо в выбеленный потолок. Курить в помещении нельзя. Но, мать твою, победителю действительно разрешаются маленькие капризы и слабости.

***

Ёнгук смотрит на своё отражение в зеркале и глубоко вдыхает, силясь справиться с подступившим волнением. «Ему глубоко насрать на то, как ты выглядишь», — говорит себе Бан и, проведя расчёской по волосам, поправляет воротничок тщательно отглаженной форменной рубашки. Последний раз он так старательно наводил марафет, разве что, на выпускной в Академии. По большей части не ради своей дамы, той самой дочери отцовского друга Джиын, которая долгое время считалась его официальной девушкой, а для того, чтобы не выглядеть неотёсанным придурком, тем более, перед всегда с иголочки одетым Ким Химчаном, который в тот вечер появился с какой-то хорошенькой грудастой девчонкой. Та постоянно хихикала и заглядывала Киму в рот влюблёнными глазами, а Химчан белозубо улыбался и стрелял в его сторону насмешливыми чёрными глазами. Бан встряхивает головой, выныривая из пучины воспоминаний, и думает, что это, по меньшей мере, очень глупо. Киму наплевать, как он выглядит, ему наплевать на Бана в принципе, и сам он наверняка сейчас потерял свой обыденный напускной лоск, и поэтому одетый с иголочки Ёнгук будет смотреться рядом с ним на редкость глупо. Но почему-то именно перед Ким Химчаном ему хочется быть как можно более внушительным и привлекательным, настолько, что Бан стоит перед зеркалом в своём кабинете уже порядка двадцати минут и старательно укладывает непослушные пряди. Допрос назначен только через несколько часов, но Бана буквально трясёт от предвкушения. Он бросает последний взгляд на зеркальную поверхность и, одёрнув мундир, подходит к своему столу. Он начинает перебирать сложенные в стопки бумаги, потому что кончики пальцев буквально ноют от нетерпения, и Ёнгук ощущает себя натянутой струной, которая вот-вот порвётся из-за излишнего давления. В дверь кто-то стучит, и Бан невольно вздрагивает. Почему-то он ощущает себя так, будто бы его поймали за чем-то запретным и неправильным, и Ёнгук, поспешно схватив в руки первую попавшуюся папку, громко говорит: — Заходите. Дверь открывается с тихим скрипом, и на пороге возникает Чунхон. Он выглядит совершенно обыденно и, на первый взгляд, ничем не примечательно, но взгляд, который он бросает на Бана, заставляет его замереть и, помедлив, тихо спросить: — Что-то случилось? Джело ничего не отвечает. Он внимательно смотрит на Бана и говорит, кивая в его сторону: — Ты побрился. И выглядишь так, как будто собрался на свидание. — У меня нет никакого свидания, — отзывается Ёнгук и вновь ощущает себя на редкость неловко. — Просто захотелось выглядеть как можно лучше. У меня сегодня только допрос… Он замолкает, но Чунхон сразу понимает, о чём он хотел сказать. Он ерошит непослушные волосы и слегка мнётся, затем переводит взгляд на Бана и неловко бормочет: — У нас теперь перемирие. Ёнгуку кажется, будто его стукнули по голове чем-то тяжёлым, а после — хорошенько врезали под дых. Он ошалело смотрит на Чунхона, а тот пожимает плечами и говорит: — Зюсландцы ухитрились захватить нашу военную базу, и пару часов назад король встретился с их герцогом. Они долго что-то обсуждали и, в конце концов, решили сделать спорную территорию общей. Чтобы и жители Нордланда, и граждане Зюсланда могли находиться и проживать на ней без каких-либо нареканий, и каждый сможет сам выбрать, какое гражданство ему получать. Все залежи полезных ископаемых делятся поровну, правда, вопрос об их природе пока ещё решается… Это похоже на какой-то фарс. У него наверняка на редкость ошеломлённый вид, поэтому Чунхон вновь вздыхает и сочувственно бормочет: — Ты же с утра пропадал в финансовом управлении, чтобы определиться с бюджетом на вооружение, а там совсем не ловит связь. Я хотел тебе позвонить и рассказать обо всём раньше, я набирал тебе по меньшей мере раз пятнадцать, но… Всё реально произошло в считанные часы, неудивительно, что ты ещё не знаешь. Я и сам узнал только часа полтора назад, и, честно говоря, я был в полнейшем ахуе, прости за мой французский. — Джело качает головой. — Ёнджэ говорит, что наш достопочтимый король и их герцог — два сапога пара, сначала срались из-за этой чёртовой земли, а в последний момент взяли и устроили какую-то диснеевскую сказку, где все жили дружно, долго и счастливо. Бан молчит. Разум лихорадочно обрабатывает полученную информацию, и он ощущает, как по венам разливается липкое, болезненное разочарование. — И что теперь? — тихо спрашивает он, хотя уже заранее знает, что ответит ему Чунхон. Джело пожимает плечами, обтянутыми помятым мундиром, и, помедлив, нехотя отвечает: — Герцог категорично заявил, что завтра Химчан должен присутствовать на церемонии подписания мирного пакта. Поэтому с утра его передадут в руки зюсландских послов, и он благополучно поедет в Ротшальтский дворец, где будет проходить само мероприятие. Ты, кстати, тоже туда приглашён. — Он закатывает глаза и хмыкает. — Ёнджэ сказал, что ему свыше пришёл указ, чтобы ты выглядел как с иголочки. Типа наш военный герой ничуть не хуже их боевого айдола. Ты, я вижу, как раз навёл марафет, вот и оставайся таким до утра. Тебя сейчас хоть на обложку журнала. Он смеётся, показывая белые ровные зубы. Ёнгук машинально смотрит на ямочки в уголках его рта, которые появляются, когда Чунхон улыбается. Мысли в голове лихорадочно путаются, нутро буквально разрывает на части мерзкое чувство разочарования, и Бан думает, что, чёрт возьми, это в большей степени связано с тем, что из-за политических реалий все его усилия потерпели крах. Многолетние усилия, человеческие жизни, поставленные на кон ради небольшого клочка земли, сотни бессонных ночей и разработанных боевых стратегий. И, что самое отвратительное, у него больше никогда не будет шанса приблизиться к Ким Химчану. Навряд ли зюсландский герой когда-нибудь захочет снова посетить страну, где его фактически захватили в заложники, а если он и окажется в столице, то только в окружении до зубов вооружённой охраны. — Приведи его сюда. — Бан отчётливо слышит со стороны свой сдавленный, напряжённый голос. Джело, методично расписывающий его завтрашнее утреннее расписание, осекается и, помедлив, переспрашивает: — Что? — Приведи его сюда, — кровь приливает к вискам, и Бан стискивает зубы, борясь с подступающим волнением, — на несколько часов. Я потом отведу его обратно в карцер. — Но… Так же нельзя, — бормочет побледневший Чунхон и смотрит на Бана с нескрываемым недоумением и скрытым ужасом. — Я же как раз должен ему сказать… — Ты ему ещё не говорил? — перебивает его Бан, и Джело кивает. Ёнгук смотрит на него в упор и отрывисто говорит, стараясь, чтобы его голос звучал максимально твёрдо и чётко: — Не говори. Я сам ему скажу. После того, как с ним… поговорю. Мне просто нужно с ним поговорить, ты понимаешь? Просто другой возможности у меня может уже и не быть, он уедет и… Бан думает, что он выглядит действительно жалко. Грозный и суровый генерал Бан Ёнгук, известный своей железной силой воли и характером настоящего бойца, сейчас стоит перед своим донсэном как жалкая собачонка и просит, чтобы тот привёл к нему давнего школьного врага. Бан не выдерживает, отводит взгляд и уже открывает рот, дабы сказать Чунхону, чтобы тот шёл куда-нибудь подальше. Бану хочется хорошенько надраться, чтобы избавиться от этого противного ощущения собственной беспомощности, а в шкафу как раз лежит подаренная генералом бутылка… — Я приду за ним в три часа утра. Голос Чунхона звучит совсем тихо, но Бана он буквально оглушает. Он поднимает голову и смотрит на донсэна, а тот неловко переминается с ноги на ногу и тихо говорит: — Я скажу, что вам надо решить вопросы, связанные с завтрашней церемонией. Ну, если меня кто-то спросит, хотя это вряд ли. У меня допуск первой степени, мне не должны отказать… — В глазах Джело есть нечто такое, отчего Бан отчётливо понимает, что Чунхон знает намного больше, чем он думает. — Главное, — он слегка мнётся, — никаких следов, хорошо? Почему-то слова не идут из пересохшего горла, поэтому Бан лишь молча кивает. Джело разворачивается к двери и бормочет: — Я… мы скоро. Это «мы» бьёт по нервам, как разряд электрического тока, и Ёнгук внезапно осознаёт, что через каких-то там несколько мгновений Ким Химчан будет здесь. Нутро сжимается от нахлынувших эмоций, и Бан тихо шепчет куда-то в спину Чунхона: — Спасибо. Ногти с силой проводят по деревянной поверхности стола, оставляя некрасивые неровные борозды. Бан облизывает пересохшие губы и почему-то вновь ощущает себя неловким и зажатым пятнадцатилетним сопляком. Ёнгук изменился. Но его чувства, кажется, остались всё теми же.

***

Ким Химчан явно не человек, а какая-нибудь нечисть, думает Бан. Даже после пребывания в тесном карцере и нескольких суток без сна, с тёмными кругами под глазами и растрёпанными чёрными волосами, он выглядит настолько красивым, что у Бана ёкает сердце. — Надо же, чёрные, — бормочет он себе под нос, и Химчан, услышав его реплику, поднимает голову и, хмыкнув, говорит: — Я успел до этого перекраситься в алый, но мне показалось, что он слишком циничен. Цвет крови на поле боя — о, нет, это попахивало какой-то нарочитой демонстрацией. Его мундир мятый и грязный, толстая ткань в некоторых местах прорвана, и сквозь дырки проглядывается светлая рубашка. Пуговицы на форменной сорочке расстёгнуты, и Бан почему-то не в силах оторвать взгляд от тонких ключиц Химчана и молочно-белой кожи, виднеющейся сквозь глубокий вырез. — Ты грёбаный пижон, — выплёвывает он, ощущая, как сердце быстро-быстро колотится в груди. Ким сидит напротив него и смотрит на него в упор, и Бана лихорадит так, что кожа покрывается липким, противным потом. — Для кого ты так стараешься, для своих тупых фанаточек, которые дрочат на твой светлый образ? — продолжает Бан и издевательски улыбается. — Тебе капает хоть какой-то процент от продажи твоих календариков, или ты светишь красивой рожей из любви к искусству? — А если для тебя? — перебивает его Химчан, и Ёнгук осекается. — Что, если я стараюсь для тебя, Бан? Его чёрные глаза наполнены чем-то до боли знакомым. Так же он смотрел на Бана более десяти лет назад, когда Ёнгук стоял напротив него в темноте за школьным сараем. Ёнгук встряхивает головой, борясь с наваждением, и хрипло говорит, ощущая, как сердце в груди начинает биться с утроенной силой: — Хватит пиздеть не по делу. Ты ведь понимаешь, зачем сюда пришёл? — Я-то понимаю, — отвечает Ким и слегка прищуривается, — а вот ты, похоже, не очень. Чувства переполняют его с головой; Бан ощущает нечто тёмное, то, что всё это время мирно дремало в самых недрах его души, вырывается на волю. Он с силой бьёт кулаком по столу и чеканным голосом выплёвывает: — Назови свои имя, фамилию и воинское звание. — Ким Химчан, генерал и командир седьмой роты зюсландской национальной армии, — отзывается Ким и смотрит на него исподлобья. Ёнгук отворачивается, но всё равно ощущает на себе его пристальный, прожигающий взгляд. — Что вы дальше планировали делать? Куда вы планировали продвигаться? Есть ли у вас какая-то стратегия для дальнейшего завоевания спорных земель? — Какая теперь разница, — бормочет Химчан и прикрывает усталые, покрасневшие глаза. — Вы взяли Альтендорф, дальше вы можете сами продвигаться, куда хотите. Разве ты сам этого не понимаешь? — Почему ты разговариваешь со мной в таком тоне? — Бан и сам понимает, насколько это глупо, но ничего не может с собой поделать. Почему-то безумно хочется продемонстрировать Киму свою власть и силу, то, что именно он здесь главный, а Химчан — просто пленник, который должен подчиняться любым его приказам. При мысли о том, что сейчас он может сделать с Кимом всё, что ему захочется, во рту пересыхает, а низ живота наполняется томительным жаром. — Я знаю тебя с подросткового возраста, господин генерал Бан, — последние слова Химчан произносит с издевательской интонацией. — Ты серьёзно хочешь, ой, простите, вы серьёзно хотите, чтобы я обращался к вам с положенным пиететом? — Заткнись, — гаркает Бан, и чёрные глаза Кима расширяются. Ёнгук поднимается с места и подходит к Химчану практически вплотную, наклоняется и хватает его за помятый ворот мундира, притягивая к себе как можно ближе: — Я ни за что не поверю, что у тебя не было запасного плана, — говорит он и вдыхает исходящий от Кима запах. Парадокс, несмотря на то, что последние пару суток Химчан провёл в тесноватой камере для военных заключённых, от него пахнет чем-то свежим и пряным, чем-то таким, отчего голова начинает кружиться, как на американских горках, и Бан едва сдерживается, чтобы не уткнуться в изгиб его ключиц и вдохнуть этот пьянящий возбуждающий запах. — Ты всегда всё просчитываешь на несколько ходов вперёд. — У меня есть запасной план, — соглашается Ким и слегка прищуривается, продолжая пристально смотреть Бану в глаза, — но я тебе его не скажу. Он подаётся вперёд, практически касаясь лбом лба Бана. — Я же здесь надолго, — говорит Химчан. — Вы же будете держать меня здесь до последнего, потому что я — ценный пленник, и вы можете обменять на меня хренову тучу своих пленных солдат. Да, что там, я уверен, вы засадите меня сюда на всё то время, что будет продолжаться эта бесполезная война. У тебя будет ещё немало возможностей допросить меня, Бан, ты это понимаешь, так? И тогда, в присутствии кучи мудаков в погонах, ты вполне можешь выбить из меня всё, что им нужно. Планы, стратегии, нахождение основной базы с вооружением… — Он поднимает руки и кладёт ладони на плечи Бана. — А что ты сам хочешь у меня узнать? Неужели за те десять лет, что мы видели друг друга лишь на фотографиях в отчётах и репортажах в новостях, у тебя не возникло ко мне никаких других вопросов? В его голосе Бан слышит нечто, похожее на обиду и чувство неверения. Ким Химчан непозволительно близко, настолько, что Ёнгук чувствует тепло его кожи и ощущает на своей щеке его тёплое дыхание. «Ни черта у меня нет никаких возможностей», — думает Бан, и нутро сжимается от мерзкого ощущения собственной беспомощности и стыда, потому что приходится врать Киму, чтобы удержать рядом с собой чуточку подольше. Потому что уже на следующее утро его встретят представители зюсландской дипломатии, потащат в посольство, где облачат его в чистый парадный мундир и проводят во дворец, где максимум, что Бану удастся сделать, так это пожать ему руку во время подписания акта о мирном соглашении. А потом всё. Ни малейшего шанса на то, что когда-нибудь он сможет оказаться с ним вот так близко. Настолько, что стоит чуть-чуть податься вперёд, и… Что-то внутри щёлкает, и Бан цедит сквозь зубы, встряхивая Кима за лацканы его мундира: — Чёртов бабомагнит… Ты ничуть не изменился, грёбаный ты ублюдок! — И ты всё такой же, — тихо говорит Химчан, и в его голосе Ёнгук слышит нечто, похожее на потаённую нежность. — Прошло уже десять лет, так ведь, Бан? Зрачки Кима расширяются, практически сливаясь с антрацитовой радужкой. Он облизывает пересохшие губы, и Бан будто заворожённый наблюдает за движением кончика розового языка по губам. — Кто тебе нравится, Бан? Или ты по-прежнему изображаешь, что встречаешься со своей тихой миловидной подружкой? — Заткнись, — выплёвывает Ёнгук и с каким-то болезненным облегчением тянет Кима на себя, прижимаясь губами к его губам. — Просто заткнись, чёртов зюсландский уёбок. Химчан издаёт какой-то сдавленный всхлип и обмякает, Бан резко дёргает его на себя и прикусывает нижнюю губу Кима, ощущая, как напряжение внутри становится запредельным. Он касается кончиком языка тонкой кожи и стискивает плечи Химчана, тот покорно приоткрывает рот, и Ёнгук вторгается в чужой рот. Он целует Кима грубо и жадно, вжимая его в широкую спинку кресла, оглаживает языком нёбо и дёсны, Химчан стонет, громко и протяжно, и член болезненно ноет в тесных брюках от одного только звука его голоса. Ёнгук отстраняется и хрипло выдыхает, глядя в расширившиеся зрачки Кима: — Шлюха… Грёбаная ты шлюха. Нагнуть бы тебя и засадить тебе по самые яйца. Он хватается за обшлага мундира Кима и начинает торопливо расстёгивать пуговицы. Те поддаются ему нехотя, и Бан, чертыхнувшись сквозь зубы, дёргает полы в разные стороны, так, что нитки рвутся, и пуговицы с лёгким звоном падают на пол, закатываясь куда-то под стол. — Бан, — шепчет одними губами Химчан, и Ёнгук, сглотнув, прижимается к его губам, борясь с переполняющим его желанием нагнуть Кима и трахнуть его прямо сейчас. И в то же время до одури хочется быть нежным, так, чтобы когда Химчан окажется за много-много километров от него, он помнил их первый и единственный раз как нечто стыдное, жаркое и возбуждающее. Хочется касаться Кима везде, где он может дотянуться, и Бан стаскивает с Кима форменную рубашку, обнажая широкие плечи, сильные руки, подтянутый живот и светло-розовые напряжённые соски. Он наклоняется и прикусывает кожу на плече, дурея от запаха Кима, пряного и терпкого, отчего Химчан хрипло стонет, и Ёнгук шепчет, оглаживая ладонями тёплую спину: — Сука… Почему тебе обязательно надо мне мешать? Почему ты, ублюдок, всё время рушишь мои планы, почему ты везде, почему я никак не могу выкинуть тебя из своей головы? Тебе так сильно нравится издеваться надо мной и делать всё для того, чтобы я облажался? Почему ты всегда так сильно меня бесишь? — Потому что ты ебанутый, — хрипло бормочет Химчан и сдавленно выдыхает, когда Бан обхватывает губами его сосок, проводя кончиками пальцев по пояснице. — Ты же иначе никогда не посмотришь в мою сторону. Только так… пусть и на расстоянии. Бан ни черта не понимает, что он имеет в виду, голова кружится, а сознание заволокла алая пелена возбуждения, настолько сильного, что Ёнгук ощущает себя настоящим животным. Ким пытается расстегнуть пуговицы на его мундире, но Бан бьёт его по рукам, затем перехватывает его запястья и потирается бёдрами об его возбуждённый член. Плоть Химчана трётся об его возбуждение сквозь плотную ткань штанов, и у Бана темнеет в глазах, настолько становится хорошо. Его пальцы слегка подрагивают, когда он щёлкает пряжкой ремня Кима и расстёгивает чужие брюки, с каким-то трепетом касаясь кожи над кромкой чёрных боксеров. Ким издаёт сдавленный всхлип и выгибается, ударяясь головой об спинку кресла, когда Бан дёргает вниз его брюки и сжимает член сквозь эластичную ткань. — Порочная блядь, — шепчет Ёнгук, но почему-то это звучит как-то слишком восторженно и даже чуточку нежно. Наверное, потому, что такой Химчан, раскрасневшийся, возбуждённый до предела и близкий, кажется ирреальным, его больной сексуальной фантазией, и Бан едва подавляет в себе желание укусить себя за кончик пальца, дабы проверить, не видит ли он сейчас на редкость реальный сон. — Вставай, — отрывисто говорит он и дёргает Кима на себя, — ты, ебаная зюсландская шваль. Химчан буквально падает в его объятия, и Ёнгук, поддавшись порыву, зарывается носом в чужие чёрные мягкие волосы, едва сдерживаясь, чтобы не провести по ним ладонями. Он поворачивает Кима к себе спиной и толкает на широкий стол, и Химчан буквально проезжается по нему грудью, упираясь ладонями в гладкую дубовую поверхность. Бан смотрит на его обнажённый зад и прикусывает нижнюю губу, ощущая, как его член пульсирует, пачкая выступившей смазкой тонкий бельевой хлопок. — Бан… — сипло бормочет Химчан и давится воздухом, когда Бан проводит ладонями по его обнажённым бёдрам. Ёнгук с лёгким трепетом ведёт кончиками пальцев по его тёплой мягкой коже, проходится по бокам, касается впалого живота и с силой сжимает напряжённые соски. Химчан выгибается и упирается голой задницей в его скрытую мешающей одеждой эрекцию, и Бан выгибается, чувствуя, как желание войти в Кима как можно скорее становится практически невыносимым. Он ведёт пальцами по шее и трогает чужие влажные припухшие губы. Ким вздрагивает и замирает, а Бан толкается фалангами в горячий рот и сипло приказывает: — Соси их. Химчан упирается руками в поверхность стола и что-то бормочет себе под нос. — Быстро! — гаркает Бан и добавляет одними губами, — прошу… Он не знает, слышит ли его Ким, но он покорно обхватывает губами пальцы Ёнгука, проходясь по ним кончиком острого языка, и Бан не сдерживает глухого стона, когда представляет на месте пальцев свой член, который буквально ноет от возбуждения. Он — победитель, он должен доминировать над Химчаном, он столько времени мечтал о том, чтобы унизить его и показать ему, кто на самом деле достоин того, чтобы называться сильнейшим и лучшим. И вместе с тем он отчётливо понимает, что проигравший здесь на самом деле он сам, потому что в реальности всё это время он хотел добиться совсем не какого-то ордена от короля или же звания героя Унтерландского конфликта. Вот она, причина его бессонных мучительных ночей, так близко, и в то же время недосягаема. Ёнгук сжимает зубы и обхватывает член Кима у основания, проводя пальцами по влажному стволу. Химчан стонет, и вибрация проходится по чувствительным подушечкам пальцев, вызывая во всём теле сладкую пульсацию. Бан наклоняется ниже, прикусывая мочку уха Химчана и сдавленно шепчет, ощущая, как нутро сжимается от подступающей нежности и отвратительного чувства тоски: — Я выебу тебя так, что ты этого никогда не забудешь, ублюдок. Бан не умеет говорить красиво и правильно. И он уверен, что Химчан просто не поймёт. Он вытаскивает влажные от слюны пальцы и проводит по тугому входу. Химчан вздрагивает, и Бан успокаивающе целует его в изгиб шеи, осторожно проталкивая первый палец. Времени осталось не так много, но хочется, чтобы Киму не было больно, и потому Ёнгук двигает рукой осторожно и медленно, оглаживая влажные тугие стенки. — Целка, — выдыхает он и жмурится. — Ебался с бабами, а мой член будет в тебе первым… Второй палец входит с трудом, и Ким сдавленно выдыхает, царапая ногтями поверхность стола. Бан накрывает рукой его член и начинает двигать пальцами по стволу, стараясь всячески отвлечь Химчана от неприятных ощущений. Спина у Кима худая и светлая, с крошечными родинками на лопатках, и Ёнгук касается губами каждой, вдыхая терпкий запах его кожи. Внезапно Ким резко поворачивает голову и встречается с ним глазами. Бан невольно вздрагивает: взгляд у Химчана какой-то безумный, в зрачках плещется возбуждение, безумие и страх, оседающий на дне чёрной радужки. — Кто я для тебя, Бан? — хрипло шепчет Ким, тяжело дыша. — Кто я… блядь… для тебя? Горло сжимает ледяная рука, и почему-то становится тяжело дышать. Ёнгук отчаянно прижимается губами к губам Химчана, ловя с них сдавленный вздох и вытаскивает пальцы из чужого влажного входа. Язык оглаживает кончик чужого языка, Ёнгук так много хочет сказать, но в то же время понимает, что не решится, потому что потом может быть слишком больно. Он отстраняется и торопливо расстёгивает ремень на брюках. Вжикает молнией и спускает с себя штаны вместе с бельём. Химчан смотрит на него расширенными глазами, и Ёнгук облизывает пересохшие губы, чувствуя, как от чужого горящего взгляда член становится твёрже. — Я… — начинает было он, потому что нужно что-то сказать, но теряется. Сердце сжимается от болезненного спазма, и он молча обнимает Химчана поперёк груди, второй рукой притягивая его к себе за бёдра. Он подаётся бёдрами вперёд, головка входит в тугие мышцы ануса, и Ким сдавленно шипит, царапая ногтями поверхность стола. Внутри Химчана так хорошо и жарко, Бан прижимается сильнее, медленно вводя член до конца, и Ким выгибается, когда Ёнгук вновь накрывает пальцами его опавший член. Это больно. Химчану наверняка больно потому, что он, чёрт возьми, никогда до этого не занимался сексом подобным образом, и Бан ритмично дрочит его твердеющий член, беспорядочно тыкаясь губами в светлую кожу. Хочется сделать что-то такое, чтобы ему было хорошо, и Ёнгук бессознательно шепчет что-то дурацкое, но очень нежное, то, что Химчан наверняка не расслышит и не поймёт, но то, что просто жизненно важно сказать. Бану больно потому, что дальше будет утро. Чунхон войдёт в комнату и отведёт Кима обратно в камеру, где ему объяснят, что Бан наебал его по всем статьям, как бы каламбурно это ни звучало. В том, что Ким после этого перестанет его уважать и наверняка не захочет иметь с ним больше ничего общего, Ёнгук совершенно не сомневается. — Ёнгук… — хрипло стонет Химчан и откидывает голову ему на плечо, тяжело дыша. — Ёнгук! Член в его ладони пульсирует, и Бан ощущает, что до разрядки осталось совсем немного. Он смотрит на искажённое гримасой боли и возбуждения лицо Химчана и, поддавшись порыву, касается губами его покрасневших губ, стараясь запечатлеть его образ в памяти до мельчайших черт. Память Бан Ёнгука вмещает в себя множество воспоминаний о Ким Химчане. Химчан в Академии, поглядывающий на него насмешливо прищуренными чёрными глазами. Химчан во время школьных игр в футбол, наблюдающий за ним с трибуны. Химчан во время выпускного, который смотрит на него, обнимая за плечи свою грудастую подружку, Химчан на военных учениях, Химчан по время переговоров перед началом Унтерландского конфликта, Химчан, который бросает на него отчаянный, полный слепой надежды взгляд… Химчан во время оргазма, который судорожно выкрикивает его имя, хватаясь за его плечо подрагивающей рукой, — пожалуй, самое яркое и сокровенное. Ёнгук будет вспоминать его после рассвета. А сейчас он прижимает Кима к себе и думает, что если бы Химчан спросил его ещё раз, кто он для него и кого он, Бан, любит, как последний, потерявший всякий разум идиот, он бы ответил, не задумываясь. Но Химчан молчит. И только дышит прерывисто и жарко, прижимаясь к нему влажной от пота спиной, покрытой крошечными тёмными родинками.

***

Бану кажется, что Чунхон догадывается обо всём сразу, несмотря на то, что к его приходу кабинет выглядит практически прилично. Он скользит взглядом по помятой рубашке Кима, по мундиру с оторванными пуговицами и ничего не говорит. Только поджимает губы и коротко говорит Киму: — Пойдёмте, пожалуйста. Вас ждут. Химчан бросает быстрый взгляд на Бана, и тот молча отворачивается, ощущая, как болезненно сжимается быстро бьющееся сердце. Вот и всё, мелькает в голове Ёнгука, когда за ними тихо закрывается дверь, и он остаётся в комнате совершенно один. Он наблюдает за тем, как Кима увозят на чёрной тонированной машине, из окон своего кабинета, которые выходят на внутренний двор. Химчана встречают трое: невысокий толстоватый человечек в дорогом костюме, посол Зюсланда и двое парней в военной форме, в которых Бан узнаёт командующих подразделением Кима, которые вечно околачиваются с ним во время всех основных операций. Чон Дэхён и Мун Чоноп: один смазливый и губастый, второй — мускулистый, с коротко остриженными тёмными волосами. Посол что-то говорит Киму, тот кивает и отстранённо улыбается, затем поднимает голову и смотрит прямо в окно кабинета Бана. Ёнгук невольно отшатывается, ощущая, как бешено колотится сердце в груди. Некоторое время Ким молча стоит не двигаясь, затем отворачивается и ныряет в машину, поддерживаемый руками посла. Бан закрывает глаза и облокачивается на стену, чувствуя, как душу заполняет густая липкая безнадёжность. Вот и всё. Больше и нечего сказать. Дверь открывается с тихим скрипом, и Ёнгук открывает глаза. На пороге стоит хмурый Ёнджэ, из-за спины которого выглядывает Чунхон. Они заходят в кабинет и молча смотрят на привалившегося к стенке Бана. В комнате воцаряется напряжённое молчание, и Ёнгук скрещивает руки на груди, прикусывая нижнюю губу. — Как он? — нарушает он молчание. Джело пожимает плечами и тихо говорит: — Когда я сказал ему, что всё, баста, с утра подписывать бумажки и ехать в Зюсланд, он отреагировал… спокойно. Только попросил, чтобы я отвёл его в душ и дал ему зубную щётку с пастой. Сказал, что не хочет вонять потом перед послом. — Понятно, — кивает Ёнгук, и в комнате вновь воцаряется тишина. — Вы же с ним… — поколебавшись, спрашивает Джело и замолкает, видимо, стесняясь продолжить. — Да, — говорит Бан и чувствует, как лёгкие заполняются холодной пустотой, — я не смог сдержаться. — Тебе так сильно хотелось его оприходовать? — выгибает бровь Ёнджэ и смотрит на Бана, как хозяйка на нашкодившего щенка. — Все наши шутки про то, что ты его выебешь, как бы были просто шутками, а тебя, похоже, просто переклинило, и ты даже не подумал о том, насколько это чревато. Что, если бы он заявил на тебя, и тогда бы тебя отправили под трибунал? Ты об этом подумал, мачо-доминант? — Я его люблю. — Когда он наконец-то произносит это вслух, то становится намного легче. Будто тяжесть, давившая на сердце, обращается в пустоту, и даже дышать теперь проще. Ю осекается и меняется в лице, а Чунхон внезапно говорит: — Я понял это тогда, когда мы уходили обратно в карцер. Ты смотрел ему вслед так… как будто уходит смысл твоей жизни. Давно ты? — Около десяти лет. — Ёнгук садится на край стола и скрещивает ноги. — Только вот всё это время я думал, что это всё другое. Жажда соперничества, странное притяжение, восхищение и поклонение, в котором я не хотел признаться даже самому себе… Лишь только тогда, когда я понял, что могу потерять его окончательно, я на что-то решился. Но сказать ему так и не смог, потому что было больно. — Ты идиот, — качает головой Ёнджэ и бросает на него жалостливый взгляд. Джело кусает нижнюю губу, будто на что-то решаясь, затем поднимает голову и решительно говорит: — Тогда ты должен ему это сказать. — Как? — безнадёжно спрашивает Бан и обхватывает голову ладонями. — Он и слушать меня не захочет. — А ты его спрашивал? — внезапно подаёт голос Ю. — Ты за эти десять грёбаных лет вообще пробовал его спросить о том, что он к тебе чувствует? Или ты только хотел обставить его по всем фронтам и нагнуть его над своим столом? — Он прав, хён, — говорит Чунхон и смотрит на Бана, — ты не можешь вот так вот взять и пустить всё на самотёк. Ты ведь сам говорил мне, что настоящий воин всегда должен идти в наступление и не бояться возможного поражения. Ведь трусость — она и есть истинное поражение. Фраза дурацкая, как и все мотивирующие слоганы, которые Ёнгук придумывает для всех своих солдат, но почему-то она пробуждает в нём лёгкий огонёк надежды. Он встаёт со стола и невольно замирает, когда замечает на столе небольшую серебристую пуговицу. Пуговицу от форменного мундира Кима, которая… Образ Химчана возникает в голове яркой вспышкой, и Ёнгук отчётливо понимает, что не сможет его отпустить. Даже если Ким пошлёт его к чёрту, даже если их будут разделять километры границ, но Бан думает, что, чёрт возьми, он слишком долго был проигравшим. Настоящий победитель должен получить самый ценный и важный трофей. И, чёрт возьми, ради этого стоит оставить десять лет бессмысленного слепого соперничества. — Я выгляжу как дерьмо, — говорит Бан и одёргивает на себе мятый китель. — Мероприятие во дворце начнётся через три часа, а я смахиваю на пьяного поручика. — Ты смахиваешь на затраханного идиота, который десять лет потратил на коллекционирование календариков с Ким Химчаном, — хмыкает Ю и наклоняет голову. — Мы приготовили тебе чистую одежду, а Чунхон даже вызвал сюда парикмахера. — Если ты теперь из «этих», то ты должен соответствовать, — серьёзно подхватывает Джело, — эпиляция, депиляция, маникюр, педикюр, колорирование, шугаринг. — Иди ты на хуй, — отзывается Бан и удивительным образом чувствует себя намного легче. — Откуда ты вообще таких слов понабрался? — Из журналов с Химчаном на обложке, — хмыкает Джело. В кабинете вновь воцаряется тишина, но на этот раз она не действует на Ёнгука так угнетающе. — Если у меня ничего не выйдет, то я прямо там нажрусь до поросячьего визга и пошлю короля в задницу, — нарушает молчание Бан. — Я давно хотел это сделать. — Я обязательно заряжу телефон на максимум, чтобы не пропустить этот эпохальный момент и выложить в сеть хитовое видео, — отзывается Ю, и они с Чунхоном вновь смеются. Ёнгук украдкой берётся за воротник рубашки и вдыхает исходящий от неё запах. Его одежда всё ещё пахнет Химчаном, на губах всё ещё чувствуется вкус его губ, и это слишком правильно, чтобы лишаться этого навсегда. Бан проиграл сражение. Но в войне он обязан выйти победителем.

***

— И мы счастливы объявить, что благодаря долгим переговорам мы всё-таки пришли к консенсусу относительно… На короле красуется парадный мундир, и он старательно улыбается в камеру, пожимая руку зюсландскому герцогу. От монарха за километр разит какой-то резкой туалетной водой, и Бан невольно морщится. Он чувствует резкий тычок в бок; Ёнджэ хватает его за локоть и, сохраняя на лице торжественное невозмутимое выражение, тихо шипит: — Держи морду кирпичом. Меня тоже бесит его мерзкий вонючий парфюм, но твои фото украсят первые полосы ведущих мировых изданий, и потому ты должен делать вид, будто тебе всё безумно нравится. Бан бросает взгляд на стоящего сбоку от зюсландского герцога Химчана. Ким выглядит свежим и, как всегда, смахивает на какую-нибудь глянцевую знаменитость. Чёрные волосы уложены в аккуратную причёску, тёмно-синий мундир тщательно выглажен, и на нём красуется новенький блестящий орден, украшенный, судя по всему, сапфирами, фамильным камнем правящей семьи Зюсланда. Ким улыбается на камеру и на Бана не обращает ровным счётом ни малейшего внимания. Зато стоящий возле него майор, кажется, Чон Дэхён, постоянно бросает на Ёнгука внимательные, цепкие взгляды, а второй парень пялится на него, не стесняясь, разглядывая его, как какое-то диковинное животное. Они перемещаются к круглому столу, где оба правителя ставят подписи на нескольких листках бумаги. Бана слепят яркие вспышки камер, и он невольно морщится, ощущая, как начинают болеть глаза. — На этом торжественная часть закончена, — объявляет высокий плечистый мужчина в чёрном костюме. Прошу всех проследовать в зал, где пройдёт пресс-конференция, где его Высочество и его Величество ответят на все ваши вопросы. Галдящие журналисты подскакивают к двери, наперебой расталкивая друг друга локтями. Краем глаза Бан замечает, как Химчан что-то шепчет на ухо Чону. Тот кивает и перехватывает за локоть симпатичную журналистку, направляющуюся к Киму, и широко ей улыбается. Второй парень что-то громко говорит кричащим репортёрам, а Химчан тем временем незаметно проходит к коридору, который ведёт прямо на широкий балкон. Бан машинально подаётся в ту же сторону, но в этот момент к нему подбегает всклокоченный мужчина в мятом сером костюме и ажиотированно восклицает: — Вот он, вот он! Господин Бан, как одна из ключевых фигур всего военного конфликта, ответьте, пожалуйста, что вы… — Вы хотите узнать относительно грязных методик, которые мы использовали во время достижения своих ключевых успехов? — внезапно подаёт голос Чунхон. Мужчина замирает, а стоящий возле него оператор немедленно направляет камеру на Чхве. — Так вот, — начинает Джело, — мы… Бан чувствует, как кто-то толкает его локтем в бок. Он поворачивается и видит стоящего рядом с собой Ёнджэ. — Иди, — тихо говорит он и кивает в сторону коридора, — мы их придержим и проследим, чтобы никто не помешал. Я хотел первым закинуть удочку, но кто знал, что Чунхон окажется таким сообразительным? Бан смотрит на него с нескрываемой благодарностью. Он молча кивает и, оглянувшись, быстрым шагом идёт по коридору, слыша за спиной громкие крики журналистов и бодрый голос Чунхона, перекрываемый репликами Ю. Коридор извилистый и длинный, пол покрыт дорогим светло-бежевым ковром, а на стенах развешаны помпезные картины, изображающие сцены из жизни королевской знати. Каждая из них стоит по меньшей мере несколько миллионов, и Бан думает, что король редкостный олух, что не выставил здесь хотя бы несколько человек в качестве охраны. Хотя какой идиот попробует стащить из дворца практически трёхметровое полотно, изображающее весьма тучную принцессу в белом накрахмаленном парике и пышном парчовом платье? Ёнгук на цыпочках выходит на балкон и замирает, когда видит стоящего у парапета Химчана. Он стоит, облокотившись на широкую мраморную поверхность, и его сгорбленный, какой-то осунувшийся силуэт заставляет сердце болезненно сжаться от мерзкого чувства вины. Услышав шаги, Ким слегка поводит плечами и тихо говорит уставшим, каким-то потухшим голосом: — Дэхён, это ты? Или ты, Чоноп? Бан не отвечает. Химчан тяжело вздыхает и бормочет себе под нос: — Если вы по поводу интервью, то, пожалуйста, давайте не сейчас, у меня было весьма непростое утро и… Он оборачивается и осекается, когда видит Бана. Тёмные глаза вспыхивают и расширяются; Химчан смотрит на него не мигая, и Ёнгук ощущает, как нутро наполняет липкое чувство страха и щемящей, какой-то пронзительной в своей отчаянности нежности. Он делает шаг вперёд и тихо говорит, облизывая пересохшие губы: — Привет. — Здравствуйте, генерал Бан, — отзывается Ким. Лисьи чёрные глаза сощуриваются, и Химчан хмыкает, складывая руки на груди. — Опять полезешь трахаться? Учти, тут нас в любой момент могут засечь, а ещё я буду орать. Это больно, но Бан знает, что заслужил. Он делает ещё несколько шагов к Киму, тот слегка вздрагивает, но продолжает стоять, глядя на него настороженным, наполненным чем-то болезненным глазами. — Ты победил, — тихо говорит Бан, — обыграл меня по всем фронтам. Тёмная радужка вспыхивает и снова тускнеет, и Ким открывает было рот, но Ёнгук его опережает. Он подаётся вперёд и хватается за плечи Кима, притягивая его к себе в каком-то отчаянном, безумном жесте. Химчан вздрагивает всем телом, но не отстраняется, и Ёнгук кожей ощущает исходящее от него колючее напряжение. — Погоди, — сбивчиво шепчет он, ощущая, как бешено колотится в груди сердце. — Не посылай меня, прошу. Серьёзно, ты же знаешь, я не умею красиво говорить, но… Он замолкает, пытаясь собраться с мыслями. Химчан молча стоит, не двигаясь, и Ёнгук продолжает, стискивая его плечи слегка подрагивающими руками. — Я ведь всегда смотрел на тебя. С того самого дня, как впервые встретился с тобой в Академии, меня тянуло к тебе, как магнитом. Ты казался таким ярким, таким непохожим на меня, таким легкомысленным и в то же время абсолютным во всём. У тебя получалось всё, за что бы ты ни брался, и меня это бесило просто до алой пелены в глазах. Мне всегда хотелось обойти тебя, быть выше, стать тем, кто наконец-то сможет оказаться сильнее и лучше, и мне всегда казалось, что это связано с тем, что ты был моим главным конкурентом. Лучшим врагом, единственным, с кем я мог по-настоящему соперничать. Долгое время я думал, что всё, что я к тебе испытываю, лишь пренебрежение, всё, что во мне играло, было жаждой победы, но… — Но? — внезапно подаёт голос Химчан и поднимает голову. Он стоит к Бану практически вплотную, так, что стоит податься чуть вперёд, и Ёнгук сможет коснуться его губ. На нижней видна небольшая ранка, и Бан думает, что это он прикусил тонкую розовую кожу, поддавшись переполняющему его возбуждению. — Но в итоге это было нечто совершенно иное. — Говорить откровенно сложно и непривычно, но в то же время Бан ощущает в этом практически физическую потребность. С каждым сказанным словом тяжесть, лежащая на сердце мёртвым грузом, становится прозрачнее и легче, и Ёнгук продолжает, крепче сжимая пальцы на плечах Кима. — Я чувствовал восхищение, потому что ты был самым красивым человеком, которых я когда-либо встречал. Я чувствовал уважение, потому что, несмотря на всю твою легкомысленность и внешнюю безалаберность, ты всегда добивался всего, чего хотел, и был на порядок умнее и взрослее всех наших сверстников. Я чувствовал досаду, потому что ты всегда был ко мне так близок, а я… чёрт возьми, не знаю, как это сказать… Я не мог дотянуться до тебя. Я чувствовал к тебе влечение, потому что ни одна чёртова девушка в моей жизни не казалась мне настолько привлекательной. Честное слово, я думал, что ты навёл на меня порчу, и потому я так тобой одержим. — Это типично для тебя, — бормочет Химчан, но Бан не слышит в его голосе ни намёка на раздражение, скорее, что-то вроде лёгкого веселья и нежности. — Вечные теории заговора и масштабные планы. — Я тебя ревновал. — Бан облизывает пересохшие губы и смотрит на него в упор. — Я ревновал тебя ко всем этим чёртовым девкам, с которыми ты трахался. Я ревную тебя ко всем этим идиоткам, что дрочат на твои красивые фотографии в гламурных журналах. И если ты спросишь меня снова, люблю ли кого-нибудь, то я отвечу тебе «да». Я, мать твою, проиграл, Химчан. Но не тебе, а себе, потому что решался признаться самому себе в этом слишком долго. Я, блядь, грёбаный лузер, который всё это время отчаянно старался, чтобы тебя превзойти. А знаешь, почему? Потому что мне всегда хотелось быть тебя достойным. Он утыкается лбом в лоб Химчана и рвано вдыхает, переводя дух. Воцаряется тишина, прерываемая лишь отголосками чужих голосов из дальнего зала. Ёнгук вдыхает запах Кима и ощущает, как к горлу подкатывает горький комок. Внутри него бушует столько эмоций, они все такие яркие и сильные, что это практически физически больно, чувствовать так много. Он вздрагивает, когда слышит тихий голос Химчана. — А если ты меня спросишь, кто ты для меня, знаешь, что я отвечу? Что ты, мать твою, долбаный уёбок, который всё чёртово время в Академии сидел, обложившись сраными книжонками, и не замечал, как в твою сторону пялились все те самые девчонки, с которыми я трахался. Как я пялился в твою сторону, потому что мне хотелось, чтобы ты обратил на меня внимание. Как я понял, что тебя волнуют лишь те люди, которые чем-то выделяются, и все эти долбаные годы я потратил на то, чтобы быть рядом, пусть даже и по другую сторону баррикад. Что в тот самый вечер, когда я застукал тебя с куревом, я до боли хотел, чтобы ты послал меня матом. А потом — поцеловал, так, чтобы у меня подкосились ноги, как они всегда подкашивались, когда я слышал твой голос! — Химчан срывается и несильно бьёт его кулаком в грудь. — Чёрт тебя дери, Бан, я же мужик. Я бы никогда никому не позволил сделать с собой всё то, что делал со мной ты. А когда ты ебал меня в своём чёртовом кабинете, мне было больно и хуёво, и в то же время я чувствовал себя таким невообразимо счастливым… Потому что, несмотря на все твои мачизмы и хорохорство, ты был таким нежным, что я, мать твою, сделал бы всё, что ты попросишь, только бы оставаться вот так с тобой чуть дольше. — Он поднимает глаза и отрывисто шепчет, — Я, блядь, могу убить людей кучей способов, я могу свернуть шею человеку голыми руками. Но рядом с тобой я превращаюсь в какую-то размазню, меня это бесит, и в то же время я понимаю… Что только тебе я и хотел бы подчиниться. Он несильно бьёт Ёнгука кулаком в грудь: — Ты уёбище, Бан. Уёбище… В такие моменты во всяких романтических фильмах, как правило, происходит что-то на редкость романтичное. Например, в небе вспыхивают яркие огни салюта или пролетает воздушный шар алого цвета. Ёнгук хватает Кима за плечи и судорожно прижимается губами к его губам, Химчан льнёт к нему всем телом, обхватив его шею подрагивающими руками. Всё это до боли неловко и немного ирреально, и в то же время Бан отчётливо понимает, что это по-настоящему. В этом поцелуе нет ничего страстного, скорее, безумное желание стать как можно ближе, как-то компенсировать все эти чёртовы потраченные годы, нежность, нерастраченная и потому такая щемящая, и любовь, похожая на безумного зверя, разрывающего нутро своими острыми когтями. Ёнгук отстраняется и вновь касается губами кожи Химчана, задыхаясь, потому что воздуха в иссушенных лёгких совсем не хватает. — Я приду к тебе в кабинет и выебу тебя в ответ, — бормочет Ким и улыбается, отчего в уголках глаз появляются тоненькие морщинки. — У тебя странные фетиши, Бан, ты знаешь? — Ты портишь весь трогательный момент, — отзывается Бан и, потянувшись, оглаживает кончиком пальца ранку на губе. — Понравилось стонать подо мной, сука? — Вы такие романтичные, — раздаётся позади них знакомый насмешливый голос. Ёнгук вздрагивает и резко оборачивается, не выпуская Кима из своих объятий. У входа на балкон стоят Ёнджэ, Чунхон и двое приятелей Кима — Дэхён и Чоноп, которые смотрят на них в упор. Ёнгук сглатывает, а Химчан облизывает припухшие губы и коротко спрашивает: — Как давно вы здесь стоите? — С того самого момента, как вы бросились друг к другу и начали сосаться, как персонажи какого-то сериала для девочек-подростков, — скривившись, говорит Чон. — Я поспорил с вот этим коротышкой, что ты первым засосёшь его, хён. — Если я коротышка, то ты — минетная шалава, — отбивает подачу Ю, и Чунхон начинает смеяться. Чоноп смотрит на Химчана и внезапно серьёзно заявляет, скрестив руки на груди: — В армии терпеть не могут педиков, вы же знаете? Ким слегка бледнеет и беспомощно моргает. Ёнгуку хочется хорошенько врезать этому странноватому сопляку за то, что он называет его и Химчана «педиками», но Мун качает головой и спокойно говорит: — Я не могу сказать, что мне нравятся подобные отношения, но в вашем случае мне сложно представить Химчан-хёна с кем-то другим. — Вы помешаны друг на друге, — подаёт голос Чунхон, — и я всегда думал, что единственный человек, с кем у Ёнгук-хёна сможет что-то выйти, это генерал Ким. — Вы сосались так, что мне аж поплохело, — тяжело вздыхает Чон. — Мать твою, Химчан-хён, у меня создалось ощущение, что ты хочешь достать ему языком до гланд. — Для человека, который претендует на гетеросексуальность, ты слишком часто вспоминаешь про то, как они сосались, — ухмыляется Ёнджэ, и Бан думает, что наконец-то Ю счастлив, найдя себе прекрасную жертву для подколок и достойного соперника в жарких спорах. Он чувствует лёгкое прикосновение к руке и переводит взгляд на Кима. Тот сжимает его ладонь своими тёплыми пальцами и смотрит на него в упор. И Ёнгук думает, что, чёрт возьми, не нужно никаких фейерверков и воздушных шаров, потому что у него внутри происходит самая настоящая огненная вакханалия. Он сжимает руку Химчана в ответ и, прикусив нижнюю губу, молча слушает громкую перепалку Дэхёна и Ёнджэ, ощущая, как нутро переполняет огромное, безграничное счастье. Бан Ёнгук больше не хочет воевать. Потому что на своей войне он одержал самую ценную и долгожданную победу.

***

Бан затягивается и морщится, выпуская струю дыма в морозный осенний воздух. Сигареты, которые он конфисковал у какого-то коренастого старшекурсника, на редкость противные и пахнут чем-то мерзким, и Ёнгук тушит окурок, стряхивая пепел на землю. — Закурить не найдётся? — раздаётся позади него знакомый хрипловатый голос. Бан оборачивается и видит стоящего позади него Химчана, одетого в тёмно-синий, тщательно отглаженный мундир. Ёнгук прячет пачку в карман и разводит руками: — На территории академии запрещено курить. Вы, господин Ким, как один из старших преподавателей, должны чётко знать кодекс правил сего учебного заведения. — Я нарушал правила этой богадельни ещё с тех самых пор, как учился здесь сам, старший преподаватель генерал Бан, — ухмыляется Химчан и подходит ближе. — И не вы ли вчера вместе с господином Ю и господином Чон распивали вечером бутылку виски, хотя это также запрещено правилом номер пятьдесят семь? — Ты помнишь все правила наизусть? — выгибает бровь Ёнгук и оглянувшись, хватает Кима за плечи. Он вжимает его в стенку сарая и наклоняется, обдавая светлую кожу тёплым дыханием. — Да ты чёртов извращенец. — Ублюдок, — выдыхает Ким и по-лисьи прищуривается, — ты на прошлой неделе отодрал меня прямо в кабинете директора, и после этого ты мне что-то говоришь об извращениях? — Он сам нарывался. — Бан ведёт кончиком носа по изгибу шеи Кима, вдыхая исходящий от него терпкий, мускусный запах. — Он сказал, что у меня слишком мало учебной нагрузки, и заставил меня обучать тупых курсантов Чунхона и Чонопа основам боевой подготовки. Никогда в жизни мне ещё не хотелось пойти и застрелиться. — Я куплю ему за это коробочку конфет, — хмыкает Ким, — с ликёром. Он подаётся вперёд и шепчет, заглядывая Бану в глаза: — Если кому-то рассказать, что местный образцово-показательный святоша смолит дешёвые папиросы, то мне даже наверняка не поверят. Ёнгуку давным-давно не пятнадцать, но почему-то эта фраза по-прежнему действует на него, как нажатие спускового крючка. Он дёргает Химчана на себя и хрипло выдыхает, стискивая руками чужие плечи: — Ёбаный бабский магнит. В его жизни уже полтора года как нет сложных военных операций, бессонных ночей на месте проведения очередного сражения и решающих боёв. Вот уже полтора года он преподаёт в Военной Академии основы стратегического мышления и порой мечтает открутить головы некоторым особо сообразительным ученикам. В его жизни есть тот самый директор, который по-прежнему ловит нарушителей у школьной ограды, Ёнджэ, постоянно препирающийся с Дэхёном по любому поводу, Чоноп, который ещё более странный, чем Бан себе это представлял, и Чунхон, который нашёл себе среди преподавательского состава женской школы симпатичную подружку. Кажется, её зовут Пак Суён, и Джело постоянно говорит о том, что хочет познакомить её с родителями. И, конечно, с друзьями, но это позже, потому что он не хочет пугать её раньше времени. В его жизни больше нет места соперничеству и громким сражениям, но Ёнгук об этом ничуть не жалеет. Он целует Химчана возле слегка покосившегося сарая со старым скарбом и чувствует себя настоящим победителем. И в такие моменты ему снова пятнадцать. Он порывистый, счастливый и безумно влюблённый. Настоящий полководец не боится проиграть сражение, Чтобы одержать победу на войне. Настоящий воин не боится своих слабостей И готов признать поражение, будучи честным с собой. Настоящий человек умеет любить от всего сердца И не страшится этого чувства. Я люблю тебя. Я готов сражаться за тебя даже с собственными страхами. Ты любишь меня, И потому я — Победитель.

The End