***
— Лучше прекрати эту затею. Охотный Ряд обернулся: за спинкой его стула стоял Дворец Советов. Совершенно спокойный Дворец Советов со шрамами на висках, словно его насильно пытались брить, в военной форме, которая ему совершенно не к лицу. А лицо у него мало того что в шрамах, так еще и украшено синяками под глазами — он давно не спал. — Мы должны рационально оценивать ситуацию, — покачал головой Охотный Ряд. Перед ним была карта Москвы и области, поверх которой он стрелками рисовал перемещение вражеских войск. И чем ближе стрелки оказывались к столице, тем меньше они были, тем бледнее прорисованы. Охотный и сам понимал, что ему с каждым днем все тяжелее видеть эту схему и тем более дополнять ее новыми стрелками. — Рационально... Какой теперь в этом толк? Немцы, как видишь, оказались гораздо рациональнее нас, и потому они теперь бомбят наши города, а не сегодня-завтра добьют Москву, вскроют Кремль, как консервную банку, а нас вытащат из-под земли, как дождевых червей, — Дворец Советов хоть и пытался говорить спокойно, но его глаза выдавали в нем его отчаяние. Казалось, он совсем скоро опустит руки и лично подойдет к врагам на расстрел. — Не говори так. Надежду никогда нельзя терять, — Охотный Ряд тяжело вздохнул и спрятал лицо в руках, исцарапанных и безнадежно измазанных сажей и кровью. — Мы потеряли ее после первой бомбардировки.***
15 октября. День. — Ого, какую библиотеку у меня на станции сделали! Теперь я буду Библиотекой имени Ленина, ха! — Красные Ворота осматривала свои владения, уперев руки в бока. Но несмотря на ее радостное настроение, выглядела она не лучше остальных станций метро - тоже потрепанная, лохматая, исхудавшая, с синяками под глазами, в порванном пальто и исцарапанных сапогах, уже давно потерявших свой черный цвет. — Я тебе удивляюсь. По-моему, ты единственная, кто остается жизнерадостным с самого объявления войны, — покачала головой Комсомольская. Она все еще была красива, но уже не так, как до войны: ее волосы уложены уже как попало, на лице ни грамма косметики, да и сама она такая же изможденная, кроме того, у нее все время красная, воспаленная кожа на руках — холодными ветреными вечерами она таскает чемоданы людей, которые спешат на вокзал с целью покинуть город. — А... Подумаешь, временные трудности, все в этом мире бывает! Надо ко всему относиться легче! — весело отмахнулась Ворота, после чего начала копаться в книжках, стоящих на полках. Только вот из-за того, что у нее тряслись руки, несколько книг упали на пол. Но девушка кинулась их поднимать, словно ничего не произошло. — Как тут относиться легко, когда твой город скоро погибнет... Может, вот это почитаем? — Комсомольская решила отвлечься от грустных мыслей, которые и так каждый день ее терзали, и взяла в руки книгу, а именно сборник стихотворений Пушкина. — Или вот это? — Ворота потянулась к книге "Война и мир". "Война..." — Нет, — выдохнула Комсомольская. — Мне сейчас нужен только мир.***
15 октября. Вечер — Пожалуйста, возьмите! Вам нужнее! Умоляю, возьмите! — Девушка, на вас смотреть страшно, уж вам-то точно хлеб нужнее! И не спорьте, не впихивайте мне еду, сами ешьте! Библиотека имени Ленина напрасно пыталась отдать свою еду какой-то бедной старушке, но та от нее отмахнулась. Хотя, эта пассажирка была в чем-то права: несчастная станция выглядела просто ужасно по сравнению со своими соседями и ей действительно не мешало бы поесть и поспать. — Ты что, целый день на ногах и ничего не ела? Опять? — Охотный Ряд недовольно качал головой, глядя на попытки соседки отдать свою еду старушке. — Мы бессмертны, так зачем мне есть и спать, если можно помочь нуждающимся? Вот, возьми хоть ты, — Библиотека все равно настояла на своем и собиралась впихнуть несчастный кусочек хлеба в руки Ряду, однако она настолько обессилела, что просто упала перед ним на колени. И вдруг расплакалась. — Ладно, если тебя это успокоит, я во-... Опять, да? Каждый раз, когда к Библиотеке подходили маленькие дети и спрашивали, где их родители, и подходили старушки, спрашивающие, где их сыновья, станция каждый раз убегала, сдерживая слезы. Она не может им ничего ответить. И не хочет. Не хочет знать правду. Но каждого, кто с надеждой ее о чем-то спрашивает, она помнит. А потом вечером вспоминает всех, кто подходил к ней за весь день, и уже не может сдержаться. — Пойдем домой? — Охотный Ряд мягко улыбнулся и протянул руку Библиотеке, но та даже не повернулась. Она уставилась на холодный пол своей станции и проговорила: — Я хочу умереть. — Что...? Ты... Ты что такое говоришь?! — Я хочу умереть. Я не хочу быть бессмертной. Я не хочу быть привилегированной. Я хочу быть смертной, как все эти люди. Все ее тело в царапинах, особенно руки, некоторые даже еще не зажили: при всех бомбардировках она пыталась закрыть собой людей. Как могла, пользовалась своим бессмертием. — Ну же, перестань... Мы станции, и это наш долг — быть бессмертными и всю жизнь служить людям, — Охотный Ряд протянул руку к сидящей на холодном полу девушке, но она слабо отпихнула его руку. — Мне стыдно за мое бессмертие. Они все умирают, а я живу. Ты слышишь, я не хочу жить! — тут она внезапно вскочила с пола и безумными глазами уставилась куда-то на потолок. — Убей меня, сейчас же! Я не хочу быть такой, я хочу также погибнуть, исполняя свой долг, как все они! Почему я выживаю?! Почему?! — Библиотека, я... Где-то рядом зазвучали слова из песни: Идет война народная Священная война —....Да что же это за страна-то такая, у которой война священная?! — Библиотека уже билась в истерике, вцепилась в свои некогда красиво заплетенные в пучок, а теперь взлохмаченные и без того изорванные волосы. Охотный Ряд схватил ее в охапку, но это не помогло: она начала из последних сил вырываться.***
15 октября. Ночь. Четверо станций сидели в одной комнате в депо. Решено было не оставаться в метро - на случай, если придется эвакуировать составы. Сами эти станции понимали, что шансы выжить у них минимальные: они почти на поверхности, а снаряды бьют сильно. Но и перед лицом смерти надо оставаться самим собой. — Как вы думаете, этой ночью нас опять будут бомбить? — прошептала Арбатская. Ее лицо было наполовину перевязано, также в повязках была одна рука и одна нога - последствия попадания снаряда в тоннель метро. — Как бы мне хотелось, чтобы нет, — Смоленская, тоже наполовину перевязанная, сидела уткнувшись лицом в подушку. — Не забывайте, милые, что враг подошел уже очень близко. Возможно, нас ждет самое худшее, — Улица Коминтерна перебирал пальцами рукава своей длинной рубашки, пытаясь убрать пятна засохшей крови. — Что же? Неужели... смерть? Но мы же не умираем, — Киевская тем временем стянула косынку со своей головы и уже готовилась ко сну. Матрас уже лежит на полу, и даже какая-то тряпка постелена. — Есть только один способ узнать, так ли это, — Коминтерн сидел сложа руки и смотрел в пространство перед собой.***
16 октября. Утро Объявили общий сбор на станции Кировская, которая использовалась в качестве военного штаба. Объявила Дзержинская, та самая железная Дзержинская, наводящая страх на соседей одним лишь взором да поблескивающим пистолетом в кармане. Сама же Кировская, миловидная светловолосая хозяйка станции, сидела на полу, уткнувшись носом в колени. Она уже знала, чему будет посвящено собрание. Дзержинская тем временем дрожащими руками держала бумаги и трясущимися губами читала написанное: — Приказом от шестнадцатого октября тысяча девятьсот сорок первого года решено: метрополитен закрыть, в течение суток подготовить его к уничтожению. Эвакуировать подвижной состав, отключить электричество, демонтировать эскалаторы. Метрополитен будет взорван. В ответ тишина. Полная тишина. Дзержинская оторвала взгляд от бумаг и взглянула на собравшихся. Кто-то в отчаянии осел на пол, кто-то просто молча смотрел перед собой, кто-то стоял, держась за колонны. Железная Дзержинская смахнула слезы и сказала уже менее официально: — Простите, товарищи.***
Город охватила паника. — Вот так они с нами обошлись. Вот так. Я стала для них почти домом... Точнее, я так думала. Маяковская вполголоса говорила сама с собой, стоя у закрытого входа на станцию. За дверями перед ее глазами периодически пробегали паникующие люди, были слышны выстрелы, сирена, кто-то в ужасе кричал, кто-то вместе со своими пожитками пытался пробиться в подземку, открыть двери, сесть в поезд.... Поездов тоже не было. Сокол молча проводил каждого из них, по-отечески проводя рукой по лобовому стеклу каждого из уезжающих составов и смотря им вслед. Депо "Сокол" опустело. Динамо вручную разбирал эскалаторы. Отделение каждой детали давалось ему с трудом, а когда раздался тоненький, похожий на плач, скрип железных деталей, он не смог сдержать слез. Площадь Революции прощалась с каждой из бронзовых фигур, стоящих на станции. Отдала честь бронзовому солдату, провела рукой по носу металлической собаки. И отвернулась, потому что в глазах скульптур читалась лишь просьба о спасении, а она помочь им ничем не могла. Дворец Советов в последний раз взялся за скрипку. На его станции всегда была хорошая акустика, так почему бы и не воспользоваться этим перед смертью? Только вот музыка не заиграла - как только один из рабочих обесточил станцию, Дворец согнулся пополам, схватившись за сердце. Коминтерн молча сидел на рельсах, которые уже не смогли бы ударить его током. И поезд бы уже не стал ему отчаянно сигналить - поезда нет. — За что они так с нами... — Красносельская сняла с волос красную ленточку и осторожно, как что-то очень хрупкое, положила на пол своей станции. Ленточку бы тут же унесло ветром, если бы приехал поезд. Площадь Свердлова молча шла по тоннелю, ведущему на юг. Здесь еще с довоенных времен строили новые станции. Только вот им не суждено появиться. Они умрут, даже не родившись.***
— Я во всем виновата. Хотела быть смертной — и получила свое. У Библиотеки просто уже не было сил на очередную истерику. Она тихо сидела в объятиях Охотного Ряда, а тот, в свою очередь, сидел на неработающем эскалаторе, который совсем скоро разберут. — Виновата не ты, виноваты враги. Правильно руководство делает, что убивает нас - им ничего не стоит по тоннелям войти в центр. Будет лучше, если этих тоннелей не будет. Библиотека ничего не ответила, а просто закрыла глаза, словно ожидала, что ее конец вот-вот настанет. Охотный Ряд тоже промолчал, погладив ее по голове.***
16 октября. День — Сталин в Москве остается. Красные Ворота стояла, выпучив глаза, возле Комсомольской и держала в руках радиоприемник. — ...Что? — Комсомольская уже морально готовилась к смерти, но появление Ворот ее сбило с мыслей. — Сталин. Остается. В Москве. Мы спасены. Они не взорвут нас! — после этих слов Ворота вцепилась свободной рукой в ворот удивленной станции и смотрела ей прямо в глаза. — Они нас не убьют. В два часа дня приказ об уничтожении метро был отменен.