не дыши

- Что за «хён»? С тринадцатого этажа видно только небо, зажатое между плеч блёклых кирпичных домов, как обычно зажимает толпа в общественном транспорте в час пик. Чимин засовывает руку в карман расстёгнутой толстовки и перебирает пальцами, шевеля мелочь и какие-то бумажки, скомканные чеки и откуда-то взявшуюся зажигалку. Наверное, нечаянно забрал чью-то. Пустые тёмные окна смотрят в его глаза с равнодушием, занавешенные шторами или укрытые лёгкими тюлями, крыши домов с торчащими антеннами колют взгляд. Голос Чимина брякает звонко и тихо – как монетки у него в кармане – и затухает, придушенный тишиной. Тэхён сидит на стуле, подогнув под себя свои длиннющие худощавые ноги, утыкается подбородком в колени и накручивает на палец нитку, на которой держится чайный пакетик. В кухне свежо и сладко пахнет молочным улуном, от окна веет слабым зимним морозом, и в целом Чимину неплохо. Его мысль цепляется за слово «целый», повисает на нём уродливой жирной тушей, пыхтит и напряжённо дёргается, а потом всё-таки тяжело соскальзывает и рушится в темноту. Чимин её теряет. Он отворачивается от окна, на секунду цепляя боковым зрением кусок затянутого зимней пеленой, поразительно спокойного неба, и подходит к столу. Тэхён прикусывает нижнюю губу, скользит по ней зубами и постукивает ногтями по чашке. - Не хочешь рассказывать? Цок-цок-цок. Звук низкий и звенящий, а ещё тихий очень. Тэхён заговаривает почти так же, едва Чимин успевает закрыть рот: - Хочу. На Тэхёне нет привычного веселья и жизнерадостности, полосатый халат оголяет его мягкое смуглое плечо с массивной ключицей и выглядит вдруг каким-то выцветшим, поношенным. Тэхён выглядит примерно таким же. Чимин обводит взглядом кухню – и она вдруг кажется такой обычной. Она всегда такой была? Артхаус квартиры Тэхёна замерзает и покрывается матовой грязной коркой льда, жирафы, выглядывающие из гостиной, кажутся просто нелепыми пятнами краски на стене, и весь этот странный, но клёвый и притягательный вкус Тэхёна вдруг начинает выглядеть, как обычная безвкусица. Полное отсутствие осознанности и адекватности. А что, если Чимин, наконец, проснулся? Он же так хотел очнуться от того сна, в котором был всё это время, так вдруг это и есть то самое, что было снаружи его век. Чимину отчаянно это всё не нравится, у него начинают покалывать кончики пальцев от ничем не обоснованного, но жутко навязчивого желания вернуть всё на круги своя; у него тяжелеет дыхание и конечности. Чимин прикрывает глаза. - Знаешь… Голос Тэхёна вымывает из головы вообще всё, будто у Чимина в голове грёбаное кабельное, и одного нажатия кнопки на пульте достаточно, чтобы просто переключить канал, чтобы забыть о том, что показывалось на экране до этого. Чимин забывает – остаётся один только Тэхён. Он соскребает пальцами краску с ярлычка на чайном пакетике, смотрит на него так, будто тот подскажет ему ответ на любой вопрос, какой бы он ни задал. - Хосок-хён… Он хороший очень. Оу, думает Чимин. Ему становится всё ясно, и он видит, как Тэхёна коробит от всех этих мыслей и слов, как он вязнет в этом – совсем не так, как сам Чимин, но тоже сильно, крепко и глубоко. Может быть, ему стоит остановить Тэхёна, может быть, Тэхён остановится сам. Чимин не уверен, что ему можно слушать то, что Тэхён, набирая побольше воздуха, кажется, хочет рассказать. Чимин даже не уверен, поймёт ли он, что нужно сказать – а это ведь Тэхён, и сказать что-то точно надо будет. Тэхён тактильный до жути, конечно, но прикосновения прокатывают с ним далеко не всегда, потому что Тэхён ещё и общительный, и чувствительный просто до жути, он слишком тонкий, и ощущение чужих эмоций, чувств, переживаний для него всегда такое яркое, такое острое – Тэхён живёт точно так же – поэтому Чимин совсем, совсем не уверен, что у него получится сделать всё правильно. Чимин, скорее, уверен, что у него не получится. Но Тэхён продолжает. Из него вываливается всё какими-то кусками, будто он говорит с набитым ртом, а слова его – не пережёванная, смятая зубами еда. - Он мне всегда помогал. Ну, понимаешь, в том самом смысле помогал, - Чимину в этот момент почти отчаянно хочется, чтобы Тэхён снова дебильно поиграл бровями, как он обычно делает, когда имеет в виду какой-то-тот-самый смысл, но Тэхён топит взгляд в передержанном зелёном чае у себя в кружке, и Чимин чувствует, что почти не может этого вынести. Переносить переживания других людей так тяжело. Они наваливаются холодными тяжёлыми кусками скользкого льда, бьют и лупят, и оставляют красные промёрзлые гематомы, и Чимин правда-правда чувствует, что не в состоянии этого вынести. Чимин может улыбаться. Может игнорировать всё то дерьмо, что происходит у него в голове. Он может обнимать и гладить, и утешать может тоже, когда у Джина вдруг слетает оплата за сверхурочные, когда у Хосока вдруг закрывается программа с чем-то несохраненным или когда у Чонгука не так, как ему хочется, ложатся ноты. Но сейчас перед Чимином что-то крошится и ломается, а он слишком неловкий – социально неловкий – чтобы ловить эти части, эти крупицы и слеплять их обратно. Если честно, ему хочется закрыть уши. Чимин переводит взгляд на светлую, загрунтованную неровными мазками стену над макушкой Тэхёна и смотрит в завихрения и мелкие выемки. - …оставался тут и прибирался, и в аптеку ходил, когда я перебарщивал. Боже, я помню, - он запинается, - помню, как я очень… перебрал. И хёну пришлось всё это убирать. Чимин, бля, тут полквартиры было заблёвано, понимаешь? Наверное, после такого вопроса им стоило посмотреть друг другу в глаза. Понимаешь? Понимаю. Но они этого не сделали. - Он мне нравится очень. У Чимина сердце обрывается о-ч-е-н-ь. - Не только из-за всего этого, просто Хосок-хён… ты же знаешь. Это же Хосок-хён, - Тэхён делает паузу, и, да, Чимин его понимает. Это же Хосок-хён. - Я ему дал ключ от квартиры, и он приходил всегда. И снова помогал. И снова, и снова, и снова… Чимина резко откатывает на пару дней назад из-за этого сновасноваснова, потому что звучит оно очень похоже на то бессмысленное, но очень больное бормотание Тэхёна. Только сейчас Чимин понимает, что за всё это время даже не подумал о Юнги. О Чонгуке. О Юнги и Чонгуке. И даже сейчас не может о них думать. Имена отзываются в его лёгких болезненным спазмом, проходятся порожним комком по горлу – Чимин сглатывает, и это всё тяжело падает куда-то вниз. - …а потом он сказал, что устал от этого дерьма. От моего дерьма, Чимин. Я так не хотел его разочаровывать, правда, честно, Чимин… Я стольких людей разочаровал за свою жизнь, мне ни перед кем из них не стыдно – я такой отвратительный, Чимин – но хёна я бы ни за что и никогда… Боже… О, кажется, Чимин понимает. Он вспоминает уставшее лицо Джина, вспоминает такое нетипичное лицо Хосока, его скованную позу и напряжённый взгляд; то, как они с Джином сидели в углу, словно два врача, со стороны наблюдающих за поведением проходящих лечение – вроде как и участвуют во всём этом, но статус совсем не тот – и то, как Тэхён подошёл, протягивая им бутылку. Тэхён был совсем таким же, как обычно, конечно, Чимин ничего не заметил. Никто, наверное, ничего не заметил. На Хосока Тэхён не смотрел – или смотрел? Как они вели себя друг с другом? Пак Чимин, почему ты такое гнилое яблоко? Точно, Чимин – яблоко, и эгоизм живёт в этом яблоке большим жирным червём, проедает его всё больше, укусы окисляются от воздуха и становятся тёмно-коричневыми, мякоть загнивает и преет. Непригодный, вот ты какой. - …что я наделал? Я-я-я же не могу ему теперь признаться! Не могу ему ничего сказать, я не могу пообещать, что исправлюсь, а он разочарован, и как я могу вообще посмотреть ему в глаза? Блять, блять, блять… Что я должен сделать? Чимин не знает. Он тупо стоит и смотрит на рельеф стены, боясь опустить взгляд даже на макушку Тэхёна. Это совсем не то же, что у него, но Чимин прекрасно понимает. Это чувство тотального разочарования в самом себе. Чимин не знает, что с этим делать, он и с собой-то разобраться не может. Он бы не смог таким поделиться, не смог бы обратиться за помощью – а Тэхён поднимает свои тёмные глаза, обтянутые тонкой розово-красной кожей век, и смотрит. Чимин чувствует. Он переводит взгляд медленно, как обычно поднимают руки перед вооружённым человеком, когда одно неверное движение – и бог весть что может случиться. Во взгляде у Тэхёна такое яркое, такое кричащее «сделай хоть что-нибудь», что Чимин вмиг чувствует себя самым бесполезным человеком на планете. Он неплохо разбирается в людях, точнее, у него получается их чувствовать, но есть такие категории человеческих чувств, в которых можно очень легко ошибиться – и лучше этого не делать. Чимин ошибиться не хочет. Чимин не умеет читать такие категории. Тэхён смотрит. Чимин пытается что-то из себя выжать так усердно, что замечает даже крохотные, только начинающие расти волоски бровей у Тэхёна (наверное, выщипывает время от времени). Чимин знает, скорее всего, что будет дальше: это же Тэхён. - Ну чего ты, блять, молчишь-то?! Брови Тэхёна сдвигаются на переносице, и взгляд Чимина проваливается в складочку между ними, как бильярдный шар в лунку, проходится по носу, по губам, а потом вдруг теряется и фокусируется на всём лице Тэхёна сразу. У Тэхёна в уголках глаз, тех, что ближе к носу, стоят слёзы – и это единственное яркое и блестящее в этой промёрзшей серой кухне, загрунтованной и сейчас слишком, слишком пустой. «Тэхён, одна разбитая вещь не может помочь другой, для этого нужен кто-то, кто умеет чинить» «Тэхён, я ухожу от этой борьбы так долго, что даже не представляю, как можно всё исправить» «Тэхён, это всё так ужасно, мне так жаль, правда, так жаль» Но Чимин не говорит ничего из этого. - Чимин, ты вообще хоть что-то чувствуешь? Нет, Тэхён, прости, ничего, кроме боли. Чимин вдруг ощущает удивительную пустоту. Не наполненное страданиями и глупыми мыслями о ненависти к самому себе опустошение, а идеальную в своей простоте пустоту. В нём на секунду погибает всё, что в последнее время дёргалось в конвульсиях и пыталось прийти в норму, а потом Тэхён утирает плотными полосатыми манжетами короткие, едва потёкшие из глаз дорожки слёз, встаёт и роняет: - Похуй, давай долбанём. Чимин за ним не идёт. У Тэхёна в углу комнаты стоит деревянный, блестящий от лака жираф с дурацкими пушистыми кисточками на ушах, и Чимину кажется, что он уже унёсся куда-то в далёкие ебеня, когда Тэхён вдруг откидывает назад морду жирафа и суёт руку ему в шею. Ну, это довольно сильно. Тэхён ковыряется там, наверное, с минуту, а Чимин смотрит в пустые, но по-своему печальные глаза жирафа и почти сочувствует. Ещё ему немного завидно: вот бы кто-нибудь и в его голове также порылся, достал всё ненужное и выкинул. Обратно Тэхён не приходит: он плюхается на широкий разложенный диван, проваливается в складки тонкого летнего одеяла и оборачивается на Чимина, подзывая пальцем. - Захвати мой свитер! Тэхён переодевается, даже не вставая. Его ноги скрещены по-турецки, халат соскальзывает с широких покатых плеч, ложится вокруг Тэхёна матерчатой полосатой змеюкой, окольцовывает и замирает. Чимин кидает свитер, не прицеливаясь – тот мягкой охристой кучей валится на тэхёнову голову – и шумно усаживается на диван. Может быть, сейчас самое время обнять Тэхёна? Он сидит сбоку от Чимина и выглядит вдруг таким потерянным, таким несчастным – совсем не тот весёлый заводной Тэхён, очевидно скрывающий в себе какое-то дерьмо этого мира, но совершенно им не заморачивающийся – нет, совсем не такой. Тэхён просовывает голову в широкий свободный разрез свитера и отпускает его, чтобы тот сам мягко заскользил по его красивому мягкому телу и повис на широких плечах. - За всё дерьмо этой жизни, чувак, - вдруг по-дебильному торжественно говорит Тэхён. Чимин вздрагивает от его голоса. Он забирается с ногами на диван – мягкая, из тонкого ситца простынь гладит босые ступни – и смотрит на кадык Тэхёна, завёрнутый в тонкую матовую кожу цвета влажного песка. Тэхён протягивает Чимину руку, и тот даже не думает, накрывая её своей и забирая то, что Тэхён предложил. Чимину перед Тэхёном стыдно. Наверное, если бы он поделился своими переживаниями, мыслями, своим всем, это могло бы стать для Тэхёна отличной поддержкой. Иногда, раскрывая кому-то душу, ты не ждёшь взамен утешений или чего-то подобного, тебе хватит всего лишь встречного отклика, всего лишь пары слов, всего лишь взаимно приоткрытой навстречу двери чужой души. Чимин такого сделать не может, Чимину, правда, очень-очень стыдно. До этого момента он никогда не думал, что плохой друг, он даже не задумывался о том, каков в качестве друга. Каково Тэхёну рядом с ним? Что Тэхён чувствует, когда видит его? Каково остальным в их компании? Боже, Чимина вдруг осеняет, что он никогда и никого не поддерживал по-настоящему. Когда действительно плохо, когда кажется, что жизнь катится в далёкие ебеня, когда совсем не понимаешь, что тебе делать с лавиной дерьма, ищешь хотя бы лопату, но всего этого вокруг так много, что, блять, и трактор не поможет. Чимину никогда не рассказывали чего-то такого, а сейчас, когда Тэхёна выворотило, будто блевотой на новенькие чистые брюки, Чимин скорчился и скинул его с себя, вместо того чтобы спросить «эй, чувак, ты в порядке? пойдём, я помогу тебе умыться». Чимин снова вспоминает Юнги пару лет назад, вспоминает мамину стряпню, которая пропадала неизвестно куда, на самом деле завёрнутая в фольгу и несколько полотенец на дне его рюкзака. Он вспоминает, как бежал к остановке, как не мог усидеть на месте и молился, чтобы автобус ехал побыстрее – потому что у Юнги не было микроволновки, холодильника, даже кухни, чёрт возьми, не было, и Чимин просто-напросто хотел привезти ему тёплой домашней еды. - Чиминни, ну перестань ты уже. - Хён, я не могу тебя вот так оставить. Кушай. Юнги кушал. Морщился, бурчал, держал расслабленно, круто-небрежно палочки и съедал всё подчистую. Чимин не спрашивал, сколько Юнги ещё собирается жить вот так, не спрашивал, есть ли у него хоть какой-то план, как выбраться из всего этого. Чимин просто был рядом, даже когда на другом конце города в школе – всё равно рядом. Он помнит так ярко и остро это удивительное чувство близости, такой невесомой, едва ощутимой, такой сказочной, эфемерной и правильной. У него такое было впервые – и, наверное, навсегда. Тогда, кажется, у Чимина получалось быть тем самым, что способно собрать куски воедино, даже если они едва ощущались на кончиках пальцев, будучи настолько мелкими. В какой же момент он разучился? Был ли он способным на такое только ради Юнги? Чимин выпутывается из своих мыслей резко, будто клубок перерезали толстыми текстильными ножницами напополам – и путаницы больше не стало. Перед ним всё ещё стоп-кадр дёргающегося кадыка Тэхёна. Шея с тонкой смуглой кожей. Тэхён красивый. Чимин вообще всегда был склонен находить красоту во всём и всех подряд – кроме себя – но Тэхён правда красивый очень, ему подходит всё-всё-всё, но больше всего – улыбка. Она у него всегда яркая, поразительная, люди не умеют описывать подобное словами или рисовать на картинах – такое только наблюдают, как удивительной красоты явление, прилипнув к окну, не в состоянии отвести глаз. Чимин переводит взгляд на цветной маленький пакет, небрежно валяющийся у Тэхёна в ногах, скользит им по жирной переливающейся надписи маркером и вдруг ржёт. «Улыбка» – вау, блин, как иронично. Чимину очень хочется Тэхёна обнять – да, он никудышный друг и никчёмный человек, но сейчас ему очень-очень жаль, правда. Чимин подползает к Тэхёну, путаясь в складках одеяла – заклёпки на его джинсовке мягко позвякивают – и обхватывает Тэхёна руками поперёк талии, укладываясь подбородком на бедро. Тэхён сидит всё также: скрестив по-турецки ноги и чуть сгорбив спину. Он опускает расслабленную тяжёлую ладонь Чимину на макушку, треплет суетливо волосы и сглатывает. Звук проваливающейся в глотку слюны почти оглушает Чимина. - Давай музон врубим? Чимин мычит, не отрывая подбородка от ноги Тэхёна, и протягивает ему свой телефон. Cheer up рвёт Чимину уши и, кажется, мозг. Они с Тэхёном подскакивают, как заведённые, Чимин вдалбливается в улыбку Тэхёна взглядом – яркую, живую и настоящую – и становится очень, очень клёво. Тэхёновы дрыганья выталкивают из головы Чимина всё, что там было, и остаются только тонкие голоса, громкая музыка и, ну, сам Тэхён. Комната плывёт и кружится, но Чимина совсем не укачивает, пятна на стенах снова кажутся кусками жирафов, будто ещё немного – и побегут, как живые. Тэхён роется в плейлисте Чимина, переключает песни, не дослушав до конца, и крепко-крепко держит его за руку. Чимин теряется, и отчётливой остаётся только одна мысль: потеряться с Тэхёном – лучшее, что могло в его жизни произойти. Они валятся на диван одновременно примерно тогда же, когда весёленький-для-трени плейлист Чимина иссякает – просто падают куда-то назад, даже не думая, поймает их мягкая спинка или нет. Тэхён приземляется головой Чимину на колени, крутит ею, укладывая поудобнее, и прикрывает глаза. В комнате уютно и тихо, но Чимину кажется, что от стен всё ещё отскакивают звонкие голоса из динамика. Он смотрит на Тэхёна, на его кажущуюся ещё более тёмной в полумраке кожу, на чёрные гвоздики в ухе, на ровный округлый нос и мягкие черты лица. Это надо запечатлеть, вот что думает Чимин. Он очень любит, когда красиво, и сейчас ему хочется, чтобы красота эта осталась вечной. - Чувак! Чимин дёргается, когда Тэхён выхватывает у него телефон. - Блин, так классно, хаха, я красавчик. Посмотри на эту шею… Да, Чимин согласен, шея охуенная. - Давай скинем им, они такое пропускают! Тэхён скидывает селку в ка-ток, блокирует телефон и забрасывает его куда подальше. Похуй, думает Чимин. Им это сейчас не особо-то и нужно.