Дурак

Виктор медленно вдохнул морозный воздух. Хотя какие там морозы: температура ниже минус пяти не опускалась, снег оставался липким и легко превращался в глупые снежки, а в воздухе кружили крупные хлопья, навевая праздничные мысли о Новом годе, хотя было ещё только начало зимы. Хотелось то ли мандаринов, то ли напиться. Напиться чем-то мандариновым! Виктор довольно улыбнулся собственному каламбуру. Скоро из Москвы уезжать, жаль даже - а ведь он только вернулся, убедившись, что с Маккачином всё хорошо. Такими темпами в самолётах он будет проводить времени больше, чем на земле. Но ему так хотелось успеть показать одному очень особенному фигуристу город, в котором родился и вырос, хотя правильный тренер дал бы своему подопечному отдохнуть вволю. Скрип снега под тяжёлыми ботинками он бы из тысячи узнал. Даже в другой жизни. Яков щёлкнул зажигалкой и закурил, встав рядом, но делая вид, что они не знакомы. - Ну, давай, рассказывай, - сказал он. – Что там у тебя происходит с этим японцем? - Да мы не… - Ага, больше мне заливай. Ты за несколько дней два перелёта сделал из-за него. А ещё бросил карьеру, дом, друзей… меня, в конце концов… - Яков, - укоризненно. -… меня, Плисецкого, укатил в Японию – вот и не делай теперь вид, что ничего не произошло. Скоро тридцать будет, а всё тот же ветер в голове, - Яков затянулся и медленно выдохнул. Дым красиво смешался с паром дыхания. – Вить, мы не чужие люди. Как уедем – буду тренером противника твоего дурня японского и только. А пока дома, выкладывай. - Нечего мне выкладывать. Вдохновился я… - Как же. - Не веришь? - Поверишь тут тебе. Проехало несколько машин. Слава богу, не пресса, только ведь от неё сбежал. Меньше всего хотелось сейчас объясняться с Яковом, который мог пристыдить взрослого мужика как мальчишку-подростка. И ведь виноватым себя Виктор почувствовал на самом деле. - Ты ведь бросил?.. – пробормотал он, кивнув на сигареты. Яков курил какую-то кошмарную беломорину. - Бросишь тут с вами, - заворчал тренер, в одну затяжку прикончил одну сигарету и, не жалея себя, сразу же взял следующую. – Сначала ты уезжаешь, Юрка за тобой сбегает, потом приезжает, потом ты своего блаженного на меня спихиваешь. В нашем спорте так не делают. Да и я тебе не мальчик на побегушках, твои недоработки тянуть… - Они не недоработки! Яков тяжело глянул из-под шляпы. Виктор прикусил язык, поняв, что вовремя не замолчал, а надо было. Тренера он знал с детства. Пока мальчишки разбивали носы в хоккее, худенький заморыш Виктор, теряя обувь, бегал на каток совсем за другим. Был только один человек, который понял его в те годы – он же дал реветь в рукав пальто, когда те же хоккейные мальчишки безжалостно побили за «катаешься как девчонка». Да и после понимал. - Не недоработки, - кивнул Яков. – Но Кацуки этот – всё равно блаженный, кататься без тебя не в состоянии, кошмарно вольную исполнил, да и предыдущие его выступления до тебя я видел. А Юра талантлив, да только моя его в узде и держит, чтоб не лез куда не надо и зубы где не надо не ломал. - Всё ещё твоя? – усмехнулся Виктор. - Она всегда моя будет, - негромко отозвался тренер. – Мне другой Лили не надо. Ну, позвала её от меня сцена… отказываться что ли? Зато сейчас работаем вместе, смотрю и радуюсь. Будто не понимаешь. - Я совершенно свободен, - засмеялся Виктор. Яков посмотрел мрачно, но более допытываться не стал. Снег пошёл гуще, людей на улице почти не было: болельщики разошлись уже, СМИ разъехались, а кому ещё быть в темноте возле катка холодным вечером? Молодёжь в центр тянет, взрослых по домам, в тепло, а кто с работы едет, не до спорта им. - К матери-то ездил? – спросил Яков. Виктор вжал голову в плечи. Так и знал, что весь этот разговор с подвохом. - Нет ещё… - Разумеется, собираешься? – выжидающе. В грудь, под рёбра, упали ростки холода. Там, где должно было остаться место только для тепла апрельской сакуры и веры в Юри, вдруг Снежная королева решила вырастить свой сад из ледяных осколков. Виктора мигом охватил озноб, и он спрятал руки в рукава пальто. - Я ещё не думал… и с псом так вышло… - Значит так. Ты рос на моём катке, и растил я тебя как мужчину, несмотря на все твои штучки, - Яков бросил сигарету себе под ноги и затушил бычок. – Ты покупаешь матери самые её любимые цветы, садишься в мою машину, и я отвожу тебя к ней. Поссоритесь – довезу до отеля, но если ты не будешь вести себя прилично, то на себя пеняй. - Мы же оба знаем, что она мне дверь не откроет… - скривился Виктор. - Вот и проверишь, - гаркнул Яков. – Да и вообще, - он утешительно похлопал по плечу. – Всё будет нормально. Виктор неуверенно шмыгнул покрасневшим носом. Букет белых хризантем напоминал охапку гигантских снежинок. Виктор нервно мял полиэтилен, ёрзал на заднем сиденье, куда его затолкал Яков «с глаз моих прочь», и сглатывал кислую слюну. Магазины перестроили, спальные высотки наросли, но он уже узнавал знакомые улицы, фонари, проулки… Вон и коробка, где впервые на коньки встал. - Ма-ам, мам, ну мамочка, пойдём кататься! - Ох, милый, не тяни меня так!.. - Ну ма-ам, пойдём! Папа, когда изредка ходил с ними по выходным, раскатисто смеялся и говорил, что вырастет настоящий хоккеист. Окрепнет, на воротах будет стоять, а шайбу отбивать так, что залюбуешься смотреть. Не вырос – танцевать больше нравилось. А папа слёг с инфарктом ровно в тот год, когда Виктор впервые поцеловался с девочкой: седьмой класс, Оля Семакина. Оказалось неинтересно, невкусно и мокро. А спустя ещё два года мать кричала, что такие уроды в их семье не нужны… - Покурить дать? – пробасил Яков. Виктор вздрогнул. Машина уже стояла. Знакомый подъезд знакомо засыпало снегом, знакомо зелёная скамья стояла на том же знакомом месте, знакомо… Мужчина сдавил себе виски и зажмурился, пережидая миг частого сердцебиения. Взял хризантемы; красивые цветы, а в магазине ещё и ленточкой обмотали. - Не надо. Я в порядке. - Давай, как перед первыми выступлениями. Выдохнул, вдохнул, и пошёл. Виктор шумно выдохнул, вытер об сиденье влажные ладони. Медленно вдохнул, что не успокоило, но он сделал вид, что получилось. Хлопнул дверью машины. Яков вздохнул и опустил стекло. В танцующих снежинках Виктор нырнул в подъезд: квартира та же, код тот же… Рука сама нашарила сигареты – третья за час, чёрт, и все три из-за этого идиота пришибленного. - Не ляпни только, Витя, лишнего чего… Щёлкнула зажигалка. Хоть бы мать его не смотрела никаких трансляций, как и обещала со зла когда-то!.. Вернулся Никифоров быстро. Виктор улыбался от уха до уха, словно получил грамоту в школе, первую медаль, приз в миллион рублей и Юри Кацуки, перевязанного ленточкой, в подарок. Так же он улыбался, когда происходило из ряда вон плохое: когда отец впервые ударил в десять лет за фигурное катание, когда отобрали коньки в одиннадцать, когда с боем вернулся на лёд в тринадцать, пропустив так много, когда Яков застукал его трясущимся на ступеньках спортивного центра в пятнадцать… Мелкие лепестки хризантем усыпали волосы и плечи Виктора и теперь ещё больше напоминали снег. На щеке у него медленно вздувалась алая полоса – видимо, задело толстым стебельком цветка. Виктор настолько был похож на жалкого побитого щенка, что Яков даже к нему из салона навстречу вышел. - Впустила? - Ага, - радостно. - Трансляцию смотрела? - Сказала, что хотела экран разбить, - с улыбкой. – Но не сразу сказала! Ой, дурак. Всё в талант ушло. А голова пуста-а-ая… Вот что лыбится? - Покуришь со мной?.. – проговорил Виктор. Пятая сигарета. А ещё фигуристам плохо лёгкие портить. И так одышка с возрастом, но если ещё и курить, то можно превратиться в злого русского тренера с хриплым голосом. - Давай, садись, горе. Виктор плюхнулся на скамью, не стряхнув с неё снег, и уткнулся лбом в ладони. Яков выждал – сколько надо, не первый год знакомы были, а после молча наблюдал, как у Виктора тряслись пальцы, из-за чего поджёг он только с третьей попытки. Неумело затянувшись, он откинулся назад и запрокинул голову. Закашлялся. Яков дал ему ещё времени. - Выпить хочу, - сказал Виктор. - Опять фото на весь интернет хочешь? Виктор рассмеялся. - Я обещал вести себя прилично! - Я с тобой пить не стану. Я за рулём. - Я уже большой. Сам выпью. Яков представил заголовки, если их кто-то застукает. «Русский тренер стал личным водителем Виктора Никифорова!» «Сенсация – алкоголизм Виктора Никифорова!» «Виктор Никифоров и его тайное прошлое – что мы ещё не знаем?» Срамота. Только Виктору тут больше просить некого… А какому-то там японцу после той фотографии пьяного Виктора Яков бы в жизни не доверил. Всё получилось не так, как Яков себе представлял, а гораздо хуже. Валяющееся на его заднем сиденье тело не то, что не могло идти – встать было вряд ли в состоянии! Сжимая руль, мужчина мрачно надеялся, что Виктор не вздумает облевать сиденье, и заставлял себя не слушать булькающие звуки сзади, которые то и дело Никифоров издавал. Не получалось. Да что б его… - Сиди тихо. - Я тихо… - И швы в сиденье не ковыряй. - Я не ковыряю… Ковырял. В зеркало ж отлично видит – лежит на боку и ковыряется. Ну и чёрт с ним! Пусть ковыряется. Бывало и хуже. Худой Никифоров тонул в пальто располневшего к своим годам Фельцмана; худой, как веточка, ноги длинные, настоящий фигурист. Яков покосился на набитый доверху рюкзак и попытался переварить сказанное. «Меня мама из дома выгнала». - Я сюда по привычке пришёл… не знаю, куда ещё. - Сиди, грейся. Не надо было на ступеньках сидеть, я бы тебя пустил. - Так дверь заперта была… - Чаю сделать тебе? - Угу. «Она сказала, что я урод!» - С сахаром? - Две ложки… если можно… - Расслабься. Тебя никто тут ни за что ругать не будет. «Я… я ей сказал, а она!..» - Правда? - Мне всё равно, кто тебе нравится – девушки или парни. Главное, как ты катаешься, - Яков вложил в руки подростка чашку. – Хотя был бы моим сыном – подзатыльник бы ты от меня заслужил. Виктор съежился под его взглядом. Но тренер только потрепал его по светлым волосам. - Не за это. А потому что дурак. Кто тебя за язык тянул? - Не знаю… Меня Саша ударить хотел, когда я его поцеловать попытался, не попал почти, но синяк поставил, а мама спросила, откуда, ну и я… - Молчи уж. Виктор уткнулся в чашку. Судя по всему, хотя бы этот загадочный Саша его не беспокоил: Никифоров всегда был отходчивым, имена любых обидчиков вылетали из его памяти с той же лёгкостью, с которой его же коньки рассекали лёд. Не считая особых случаев. Иногда оно не в голову, откуда вылетит. В самое сердце. «И что с ним делать?» Родственников, судя по всему, у него нет или ехать к ним не вариант – потому что иначе б Виктор сам бы к ним поехал. Домой ему нельзя: не сейчас, не сегодня, рано… Яков помнил, как Никифоров в первый раз пришёл. Нескладный, спотыкался, в шнурках путался – его тренер детской группы едва не выгнала, чтобы мальчик не травмировался на катке. Но как только надел коньки – лебедем вдруг пронёсся, глаза засверкали. Пел под ним лёд. Ну и как такого бросить? - Мы с тобой делаем вот что. Я хотел тебя на соревнования отправить, в Европу. За страну выступать, а то затянули мы с тобой что-то с этим… Вот и поедешь. Будешь думать у меня только о катке. - С той программой?.. - С той программой, что ты придумал. Хорошая программа. Посмотришь на людей, а тут пока всё уляжется. И потом чтобы тихо был – до восемнадцати хотя бы. Договорились, Витя? - Да! Виктор не спрашивал, обнимая его. А задрожавшего – в слезах ли, от холода - Никифорова Яков не отталкивал. Виктор снова забормотал что-то. Такой хороший мальчик был, хоть и патлатый ужасно. И что выросло?.. «Голубятина выросла», - мрачно. Будто не понятно, что он рядом с Кацуки вертится. Только б голову мальцу не заморочил, тот же доверчивый в свои двадцать четыре как детишки в пять… А Виктор всегда был сам себе на уме. Где б найти только этот ум ещё в светлой его башке вот в таких ситуациях? Яков заставил самого себя следить за дорогой внимательней. Это всё вообще не его дело. Бормотание с заднего сидения вдруг оформилось в слова, а слова – в предложения и более-менее понятные строки. Казалось, что говорит Никифоров уже там что-то давно, но большую часть этого времени жевал сиденье. - Он… он такой хороший… Мама меня родная не любит, а он любит… просто так любит, ни за что… и… я думал, что так не бывает… Походило на зарождающуюся истерику. Плохо. Как раз в пробку встряли: Москву продолжало снегом заносить, а ЖКХ про декабрь забыло. Не сбежать даже. - Я думал так не бывает… Ну что бы – раз! – и всё. А тут всё-ё-ё… совсем всё. Как увидел. Я… Я так его люблю, я так Юри люблю, ты даже не представляешь… господи, какой же он… люблю его, вот что происходит, люблю, люблю… Кошмарный всё же из Виктора тренер вышел. Какой нормальный тренер влюбляется в собственного ученика? Тем более – так влюбляется. А нет, не пробка. Светофор. Слава богу. Яков вжал педаль газа, максимально быстро свернул с главной улицы и ударил по тормозам. Те взвизгнули, а едва не свалившийся с сиденья Виктор даже не заметил. Мужчина развернулся к нему – ну так и есть, лицо мокрое, совсем плохой. Заметив, что на него смотрят, Виктор попытался спрятать лицо в недрах сиденья, но не учёл, что оно плоское. Закатив глаза, Яков бросил в него пальто. Это было то же самое пальто, что в никифоровские тяжёлые пятнадцать. Виктор стыдливо в него закопался, и, проследив, что прославленная гордость российского фигурного катания с сиденья не свалится, Фельцман подумал о шестой сигарете за сегодняшний вечер и вырулил обратно на трассу. Оказывается, у японцев могут быть очень широкие глаза. Через очки с толстыми линзами – прямо огромные, карие, удивлённые. Юри Кацуки переводил взгляд с мрачного Якова на пьяного и помятого Виктора и только открывал и закрывал рот, как рыба. Возможно, от крайнего удивления несчастный, разбуженный в полночь фигурист просто забыл английский. - Я не знаю номер его комнаты. И он его не вспомнил. - А… мой где… эм… откуда? - А твой он помнит почему-то. Японец смутился. Яков подумал, что Кацуки точно знает, почему память Виктора настолько интригующе выборочная. - М-м… - Забери его. - Да-да, конечно! – японец поспешно перехватил Виктора. Казалось, что это будет непростой задачей для низкого Кацуки, но он справился просто отлично, а Никифоров сам вцепился в него привычной мёртвой хваткой. Они точно не в первый раз в такой ситуации. Вот же Никифоров поганец всё же… - С… спасибо, - сказал японец. Неожиданно по-русски. С кошмарным, непривычным слуху, акцентом. - Не за что, - брякнул Яков тоже по-русски, забыв, что Кацуки его не поймёт. Но тот уже успел деликатно сбежать, ловко закрыв за собой дверь. Виктор выдохнул на ухо алкогольные пары. Почему-то откуда-то с его чёлки упали какие-то лепестки. За порогом ноги под тяжёлым Никифоровым захотели подкоситься, а вот какими словами на английском уговорить Виктора не падать, Юри никак не мог вспомнить. Тренера упорно тянуло к земле, и он пытался ловить ладонью воздух. - Нет-нет-нет!.. – поймал у самого пола. – С Маккачином здороваться не надо, его тут нет. Он в Японии, он дома... Виктор так и не объяснил, зачем вернулся в Москву, когда как мог бы дождаться Кацуки в Японии. Сам же он только лихо отмахнулся про какие-то незаконченные дела, а тогда Юри тонул в тепле его объятий, прибежав встречать сразу же, как только узнал. Руку Виктора удалось закинуть себе на плечо. Хорошо, что он русский – в этой стране было принято тоже разуваться, что Никифоров охотно сделал. Один ботинок оказался в другой части комнаты, другой оставил грязный след на белом коврике. Юри вздохнул. Виктор интимно что-то зашептал, но забыл включить в голове переводчик. До кровати его удалось довести. Благо, номера выделили скромные, и не то чтобы было до неё так много шагов. Виктор упал лицом вниз и засмеялся. Юри сбежал на кухню. Когда он вернулся с водой, плечи Виктора ещё дрожали от смеха, а ноги болтались в воздухе. Аккуратно поставив стакан на безопасной дистанции от неуправляемых длинных конечностей Никифорова, Юри полез его переворачивать. Это были самые странные отношения в мире. Или это все отношения такие, а Юри просто не в курсе? - Виктор… Виктор, ты не можешь спать одетым. Эй… Мужчина что-то промычал в подушку. Обычно Юри трудно было отделить личную часть их отношений от рабочей, но сейчас – легче лёгкого. Виктора совсем унесло. - И воды выпей, чтобы не было похмелья… Давай, переворачивайся. Удалось перевернуть его не сразу. Для своего роста Виктор, к счастью, был относительно лёгким – он не полнел ни от какой еды, фигура была прежней: летящей, со сглаженными мышцами, - однако он активно сопротивлялся. Мужчина засмеялся, раскидывая руки, едва не пнул Юри в живот, и наконец-то фигуристу удалось поймать его за запястья и зафиксировать. Перед глазами плыло. Очки потерялись в неравной борьбе. Но он всё равно видел, что Виктор улыбается. Кое-как Юри дотянулся до воды. - Вот… бери и пей… ну вот, подавился! Аккуратней, вот так… Всё же пролил почти ему на лицо. Хотя бы пару глотков сделал, ещё б пальто с ремнём снять с него. - Юрии-и-и… - Дай сниму пальто, не вертись. - Юри… «мой»… Мой – русское слово. Юри уже выучил. Виктор ловко поймал его в объятия и крепко стиснул. Фигурист совсем не ловко на него упал, ударился подбородком об острое плечо и смирился с тем, что засыпать, возможно, придётся так. Однако в пьяном бормотании он услышал «люблю», «я люблю», «милый…». Тоже русские слова. Зубрил по словарю. Юри немного смущённо клюнул Виктора в мокрую от воды щёку; они редко говорили друг другу о чувствах прямо, пускай поцеловались впервые давным-давно*. Даже такая грань Виктора по-своему привлекала: он становился менее идеальным и чуть больше понятным. Все же пьянеют и ведут себя от алкоголя как дураки. Почему-то на чужой скуле Юри померещился солёный вкус. *Между некоторыми сериями проходит до нескольких месяцев. Так что там прошло очень много времени.