Безразличие

Лайтвуд — это не фамилия, не род и не кровь, что течет в их жилах, это клеймо. Печать семьи, что, ложась на детские души, меняет все. Лайтвуд — Алек гордился своей фамилией, даже когда гордиться было, откровенно говоря, нечем. Лайтвуд — из раза в раз, из разных уст, она звучала по-разному: с гордостью, с благоговением, с восхищением, с завистью, с насмешкой. С его губ эта фамилия срывалась редко, всегда по-разному, но всегда несла такой оттенок, будто она объясняла все происходящее в его, Алека, жизни. И Алек был согласен. Он называл его фамилию то с нежностью, то с чувственностью, то с насмешкой, иногда со злостью, быть может, с праведным гневом. Один раз это прозвучало с презрением и непониманием. В тот самый раз, когда он получил приглашение на свадьбу. На его, Алека, свадьбу. И тем отвратительнее выглядела эта сцена, потому что Магнус держал на руках едва уснувшего Макса. Их Макса. И только и мог, что попросить Алека собрать вещи и уйти. После чего ушел в детскую, чтобы уложить черничку, но заперся там и не выходил, наверное, до самого утра. Алек не знает. Он действительно ушел. Не ища оправданий. Не имея на них права. Остальное прошло все как в тумане, который был разогнан пощечиной Катарины, а может, просто самой новостью о том, что Магнус пропал. Исчез. Забрав сына, кота, вещи и заперев квартиру, не оповестив никого. С этого мгновения вся нечисть Нью-Йорка стояла на ушах. Лайтвуды, что младшие, что старшие, искали его по всему Нью-Йорку, к черту, они искали его по всей Америке, по всему миру! Но все тщетно. Как в воду канул… — И все бы ничего, но он забрал Макса с собой, хотя… может, оно и к лучшему? — горестно вздохнул тогда Роберт, и в этот момент Алек, сбившийся с ног вместе с остальными, держащийся последние несколько суток исключительно на кофе и понимании того, что он сам виноват, уже на полном серьезе самолично был готов стать сиротой. Изабелль же простила бы ему сей скорбный статус, правда? А Мариз, кажется, и вовсе была готова помочь ему, главное, чтобы свидетелей не было. Все-таки на тот момент Роберт совсем недавно стал верховным Инквизитором и еще не успел насолить всем настолько, чтобы его прилюдное убийство с особой жестокостью рассматривалось общественностью сквозь пальцы. Ах да, кстати, инквизитором он стал сразу после того, как его старший непутевый сын резко исправился и в скором порядке женился на Лидии Бранвелл. Если бы Алек знал, что все так обернется, он бы ни за что не согласился, судя по бледному от недосыпа лицу Лидии, она бы тоже. Это должен был быть политический брак, но общественность так раструбила все это… Может, у Магнуса просто сдали нервы? У Алека они бы точно сдали. Если бы Магнус решил жениться на ком-то другом, пусть фиктивно, пусть для того, чтобы упрочить положение… Алек разорвал бы к чертям обоих. Теперь Лайтвуд понимает, что Магнус, скорее всего, тоже. И ушел, для того, чтобы не убить никого. Успокоиться. Смириться. Они объяснятся. Ложь. Но у Лайтвуда нет выбора, кроме как верить в нее. Верить до последнего. Верить на протяжении всех чертовых четырех лет, непрерывных поисков, работы на износ и энных тысяч сигарет, которые Алек курит одну за одной, уже и не помня, когда расставался с ними в последний раз. Черт! Да он даже в постели с Лидией курит! Хотя, если честно, в постели с Лидией хочется удавиться. И Лидия тут совершенно ни при чем. Они не спят вместе. Нет. Лишь иногда отдают друг другу супружеский долг, чтобы разбежаться сразу после. У них уже есть Рафаэль. Рафаэлю три. Алек любит Рафаэля. Алек ненавидит себя. И свою фамилию. Потому что теперь с его уст она срывается без эмоций. С безразличием. Нет, не напускным, а самым что ни на есть обыкновенным. Алек ненавидит свою фамилию ровно с того момента, как Магнус возвращается в город. И больше не называет его Александром, даже Алеком. Только Лайтвуд. И Алек никогда не думал, что его фамилия будет звучать оскорблением. Особенно срываясь с этих губ, чувственных, желанных, родных. Магнуса хочется зажать где-нибудь и целовать до потери сознания. Хочется не отпускать. Вот только Магнус вряд ли разделяет эти его желания. Алек не знает, как поступить. Во всяком случае, сейчас, когда они на официальной встрече, на других, собственно, они и не пересекаются. Вот только Изабелль глубоко плевать на официальность встречи. Едва завидев мага, она кидается к нему, чтобы отхлестнуть ему пощечину, начать что-то кричать. Но Магнус лишь криво усмехается и направляется прочь, одернув пиджак. Без слов. Без объяснений. Без ответных эмоций. В этот момент Алек перестает верить в собственную ложь, которой он жил последние почти пять лет. Следующие несколько недель Магнус стабильно появляется в институте, исправно выполняет прописанные в последнем договоре обязательства и уходит, стоит хоть кому-нибудь завести разговор о Максе. Это странно. Это страшно. Потому что Алек не знает, чего ждать. Мысль о том, что с его сыночком что-то случилось, сводит с ума. И даже Катарина, к которой Алек обращается за советом, выглядит растерянной и говорит, что не узнает своего друга. Бейн умудряется сбегать от всех, пока Лайтвуд наконец не выдерживает и, нанеся руну, сдерживающую чужую магию, припечатывает его к ближайшей стене. Ему кажется, что он готов вытрясти из бывшего возлюбленного душу, чтобы выяснить, где Макс, но стоит им оказаться так близко, как нефилим понимает — не сможет. Потому что нихрена не бывший, потому что дыхание обжигает, а сердце разрывается от полного равнодушия во взгляде кошачьих глаз. Где-то на задворках сознания мелькает мысль, что он не чувствует пульса мага, хотя держит его за запястья. Но тут же пропадает. Магнусу совершенно все равно. И он открывает рот, чтобы выплюнуть что-нибудь едкое, но не успевает, потому как институт содрогается от энергетического удара. Нападение. И обоим становится не до межличностных разборок. Они сражаются, чтобы отстоять институт. Чтобы просто выжить. Хотя несколько часов спустя, когда маги колдуют над его малышом, над его Рафаэлем, ему хочется сдохнуть, потому что тошнит уже даже от сигарет. А он не может помочь, только стоять и наблюдать, как Лосс и Бейн плетут над маленьким нефилимом свои заклятия. Нити Магнуса рвутся, но он упорно продолжает восстанавливать их. А потом сдается и говорит, что не может. В усталости ли дело или в нежелании помогать дитяти претящего ему союза, Алек не знает, но он готов умолять на коленях. Да, на коленях, перед нечистью, чтобы на могилах предков можно было строить вечный двигатель от их вращения в гробах. Потому что Алеку плевать, что он Лайтвуд — эта фамилия не принесла ему ничего, кроме боли. Но Магнус лишь бросает Катарине, что он позвонит Реджине и вернется, и уходит прочь. Катарина же смотрит ему вслед с ужасом и обреченным пониманием, словно бы для нее все наконец становится на свои места. Алек же смотрит на нее непонимающе, спрашивает: — Кто такая эта Реджина? И получает лаконичный, но ничего не объясняющий ответ: — Злая королева. Он не понимает этого прозвища, потому что сейчас он видит перед собой красивую брюнетку лет тридцати пяти в элегантном платье, что появляется в облаке фиолетового дыма. В руках у нее серебряная шкатулка, и она смотрит на Магнуса с жалостью напополам с пониманием, но лишь награждает Бейна парой приветственных поцелуев. На ее вопрос, уверен ли он, Магнус качает головой и печально улыбается. Впервые за все время проявляя хоть какие-то эмоции. Женщина лишь вздыхает и, откинув крышку шкатулки, вытаскивает из нее сердце. Живое. Бьющееся. Сердце. Алеку кажется, что его мир слегка пошатнулся в это мгновение, а может, в следующее? Когда женщина вгоняет пышащий магией орган в грудь Магнуса и тот издает звук, больше похожий на всхлип, цепляясь пальцами за подоконник, чтобы не упасть. Алеку тоже хочется за что-нибудь зацепиться, лишь бы не упасть, он видит, как мага трясет, но не знает отчего, не знает, как помочь, шагает навстречу, Бейн же предупреждающе выставляет руку, и Лайтвуд видит, как дрожат тонкие пальцы, а голос подводит мага. — Не подходи. Не надо, — звучит надломлено, обессиленно. Затем благодарит ведьму, и та исчезает с печальной улыбкой, обещает уложить Макса спать. Бейн кивает уже в пустоту и, подойдя к Рафаэлю, вновь начинает процесс излечения. Теперь его магия сильна и прочна, хотя руки и дрожат по-прежнему. А Алек понимает, что ему нужно выпить. Выпить и покопаться в базах данных. А потом, через пару часов, когда Александр отыщет в базе данных информацию о древней ведьме, ее способностях и истории, с которой она вошла в сказки примитивных под именем злой королевы, той самой, что угостила отравленным яблоком свою падчерицу, он встречает Магнуса у дверей лазарета. — Твой сын в порядке, — блекло улыбается маг и собирается уйти прочь, но взъяренный Алек припечатывает его словами: — Ты оставил нашего сына со злой королевой! — Она обещала не кормить его яблоками… — маг передергивает плечами, устало приваливаясь к косяку. — Ты доверил сердце темному магу! — Алек почти шипит, сжимая руки в кулаки. — У нее скоро свадьба со спасительницей, она ведет себя паинькой, — Бейн позволяет себе улыбку. — Магнус! — право слово, Алек не хотел срываться на крик, но нет людей глуше, чем те, кто находятся в двух метрах друг от друга. — Ангел, что? Что ты хочешь от меня услышать?! — Магнус выдыхает, пытаясь контролировать себя, но сейчас это не просто. Алек уже знает, Алек прочел все, что нашел, и может только спросить: — Зачем?.. — Зачем я вырвал сердце из своей груди, Алек? — маг криво и болезненно усмехается. — Просто потому, что в шкатулке оно ноет, рвется… Но в груди оно болит невыносимо. Собравшись с силами, покинувшими его еще на выходе из лазарета, Магнус порывается уйти, но Алек хватает его за руку и прижимает к себе, сглатывая горькую, вязкую слюну, не давая даже попытаться вырваться, гася все попытки, слабые, но такие отчаянные. Магнус просит отпустить. Только Алек физически не может этого сделать. Потому что он не может потерять то, что уже терял однажды. От подобной перспективы темнеет в глазах и подгибаются колени. Нет. Нет-нет-нет! Он не отпустит! Потому что у него есть еще шанс, иначе бы сердце мага не билось загнанной пичужкой, иначе бы сам маг не сдался бы так быстро, сползая на пол вместе с Лайтвудом и откидывая голову ему на плечо, находясь в обруче чужих рук. У них есть еще шанс. Конечно, есть, ведь в конце концов в голосе его мага больше нет этого убивающего безразличия.