Здесь, по ту сторону вечности, нет времён года, солнца или снов. Это то, что делало их заключение невыносимым, то, что было явной константой, приносило им страдания, и в то же время напоминало: здесь они все неприкосновенны для времени.
Дуайт смотрел в туманную долину. Иногда свет луны был настолько ярким, что он, погружённый во тьму, становился заметен. Он, словно назойливый дымок в этой тьме, легко скользил и давал знать: «Я здесь, любой может позвать меня».
Но его не зовут. Не зовут уже много ночей. Он думает, наверное, дело в прожорливой Сущности. Она не даёт сбежать своим пленникам. Он думает, наверное, дело в том, что все справляются и без него. По правде сказать, он уверен, что дело в нём самом.
Когда он падал, внезапно, просто посреди дороги, его всегда поднимал на руки Призрак. Подобно невидимому хранителю, он скользил за ним в этой бесконечности. Для него Дуайт был словно перо. Он поднимал его легко и нёс на руках, будто был создан для этого.
— Твоё тело разлагается, — спокойно объяснял он, когда Дуайта перестали слушаться руки, — ты всё ещё держишься за него. И не можешь отпустить.
Он смотрел на свои конечности, перебинтованные, чернеющие, и его трясло.
— Твоя душа бессмертна, — говорил снова Филипп, когда дышать становилось совсем невыносимо, — и если ты отпустишь тело, она примет новую форму.
— Но как же я тогда… Как же я тогда смогу снова встретиться с остальными?
Яркие глаза Призрака одарили его прохладным взглядом.
— Возможно, ты больше не захочешь с ними встретиться.
Сейчас Дуайт понимает, о чём шла речь. Они, все эти люди, прошедшие гниение тела, превращение своей души, они все боялись, что Дуайт станет таким же. Что станет одержимым, что будет убивать, раздирать бывших друзей на мясо, впиваться в них острыми зубами, поглощая их плоть вновь и вновь.
К счастью, этого не случилось.
Проходит много времени, прежде чем он понимает — на самом деле всё вокруг меняется, стоит только закрыть глаза и, прислушавшись к цикадам, снова открыть их. Тогда можно увидеть солнце и луну на одном небе сразу, тогда может пойти снег, а любой дом, будь то приют или поместье, становятся для них настоящим домашним очагом.
Где-то тепло потрескивают поленья, Дуайт ходит по поместью. Он впервые за долгое время чувствует себя человеком, чувствует своё тело, запахи. Даже свою мягкую, шумную поступь. Он чувствует себя, и это… Отлично?
В доме пахнет ладаном и елью. Ему кажется, что за окном зима, хотя в доме тепло.
Он забывает о том, что он не человек более, как только видит высокую плечистую фигуру. Он моментально узнает в нём Эвана, зовёт его по имени. Тот оборачивается. Лицо его обнажено, у него вполне человеческое лицо, даже можно назвать его красивым. И карие глаза, почти цвета соколиных перьев, такие яркие и добрые.
— Дуайт, — его голос звучит привычными укоризненными нотками, басисто и громко, — мы уже заждались тебя.
Он не успевает спросить, кто же эти мы, когда из другой комнаты лёгкой девичьей походкой вылетает Салли. А под её предводительством и Деревенщина, он несёт коробку с… С чем?
Блестящая мишура, игрушки и ярко-жёлтая звезда.
В голову Дуайту приходит полубезумная мысль. Скоро Рождество.
Эван расправляет пушистую ель, смеётся, когда Деревенщина неловко пытается ему помочь, а потом даёт ему игрушки, очень старые, настоящие игрушки из стекла. Кажется, он просит зайчика, такого серого. Дуайт не совсем понимает его речь: она искажена изуродованным лицом. Но это не заставляет его чувствовать отвращение.
Ему в руки ложится электрическая гирлянда, и он вздрагивает.
— Ну, чего стоишь столбом? — Салли как всегда с ласковой претензией относится к своим… Сыновьям, — распутывай скорее. Такую тонкую работу можно доверить только ловким рукам!
— Чего же ты сама её не сделала? — Эван фыркнул, и тут же шутливо получил худенькой ладошкой по плечу, — твои руки ловчее всех! Ты так хорошо управляешься с шитьём, залюбуешься.
Дуайт знает. Она действительно хорошо шьёт. Она зашивала ему раны от сломанных костей, которые насквозь пропороли кожу. Швы были аккуратные, хоть и не стерильные. Она украшала, по сути, труп.
Но он не вспоминает об этом. Настроение этого дома, праздника и спокойствия окутывает его.
Его руки осторожно распутывают паутину из гирлянды, а потом он вешает её на ель. Ему помогает рослый Эван, который достаёт до самой верхушки ели с лёгкостью. Позже Охотник треплет его по голове, ярко улыбаясь, и Дуайт невольно думает, почему этот человек оказался здесь. Он был… Другим. Но выбрал их. Эту пустоту. Эту вечность. Сущность.
Тихо подбрасывает поленья в камин Майкл, пока Салли развешивает носочки. Они мешаются друг другу, и белолицый мужчина то и дело дёргает длинную женскую юбку, только чтобы получить носком чистой туфельки по колену. Его лицо действительно бледное, только глаза живые, и он смотрит ими так, словно старается впитать в себя весь мир, до этого им не виданный.
Когда на пороге появляется Призрак, весь в снегу и одетый в дешёвое серое пальто, Дуайт пишет на поздравительных открытках Деревенщины аккуратные буквы. Он выводит имена всех, он знает их, любуется тем, как взрослый мужчина, решивший остаться в детстве навсегда, замысловато рисует каждого из них. И на этих рисунках они люди. С улыбающимися лицами и разноцветными глазами.
— Скоро Рождество, Филл, а ты даже не помогаешь нам с подготовкой, — Салли надула губы, а Призрак улыбнулся.
У него красивая улыбка. Загорелое лицо. Он всё так же худ и высок, но теперь на нём нормальная одежда, и его ярко-зелёные глаза и каштановые волосы делают его настоящим, реальным. Не-призраком.
Он кротко касается Дуайта, проходя мимо. Его руки всё такие же шершавые и пахнут машинным маслом, этот запах напоминает ему о боли, мраке, надежде и спасении.
Они не напоминают Дуайту, что он совсем недавно появился среди них. Они семья и вместе украшают пушистую ёлку, которая ярко пахнет хвоей и снегом, вместе сидят на ковре, освещённые лишь сверкающей гирляндой и огнём из камина. На верхушке переливается золотом звезда, и это он, Дуайт, оставил её там. Они сказали: «Такая традиция, это делает самый младший из семьи».
Его переполняет это счастье. У него никогда не было такого единения с кем-либо, особенно со своей семьёй. Он забывает о том, что он мёртв, что у него были друзья, родные, работа, жизнь. Он забывает, что за чертой есть боль, которую он испытывал всегда. Но больше он её не чувствует. Он свободен. И теперь… Теперь он — один из них. Он особенный. Любимый сын.
Он засыпает в руках обнявшего его Филиппа. Тот ласково укачивает его. Он тёплый, а его голос больше не похож на злой рокот. Теперь он кажется ласковым урчанием кота.
This is my winter song to you.
The storm is coming soon,
It rolls in from the sea…
Дуайт действительно спит. Спит на руках у Призрака в темноте поместья. Где-то рядом поёт Сестра, мягко и нежно, даже с этим хриплым голосом у неё получается петь ласково. Так, будто она укачивает ребенка.
My voice a beacon in the night,
My words will be your light
To carry you to me
Они все спят. Они видят кровавую паутину в этой тьме, но, кроме всего прочего, они могут видеть и… Настоящие сны. Радостные, грустные. Сущность дарит им это освобождение ненадолго, чтобы снова вгрызться в их нутро своими паучьими лапами.
This is my winter song,
December never felt so wrong,
Cause you not where you belong;
Inside my arms
На улице Деревенщина удивлённо ловит снежинки. Эван поднимает голову и снимает маску, вдыхая морозный воздух. Снег касается его широких плеч и замирает на них навсегда. Холод мёртвой кожи не может растопить ни снег, ни лёд.
This is my winter song to you.
The storm is coming soon,
It rolls in from the sea…
Изломленный человек в руках Призрака кажется ему почти мальчишкой. Он ласково перебирает его волосы, пока Салли поёт свою тягучую песню. Дуайт лишь коротко вздыхает, и на его лице появляется довольная улыбка.
Если бы только можно было заглянуть в его сны. Счастливые сны, где они любят друг друга, где они — семья.
Впрочем, какая разница. Здесь ведь они тоже…
Is love alive?..
