Реши загадку

      Мир вокруг полон беззаботности и счастья. Влюблённые пары ходят вдоль ярких аллей, любуясь цветением сакуры; их можно встретить где угодно — в торговых центрах, скоростных поездах, в домах, в закоулках древних улочек, магазинах сувениров и любом другом месте, куда только может попасть человек. Всё потому, что им есть где проводить свободное время в объятиях своего любимого человека.       Похолодания уже давно царили в этом городе, люди уже надели кто куртки, кто ветровки, и некоторые из прохожих, стоя где-то неподалёку или занимаясь своим делом, отвлекаясь, приподнимали рукав или вовсе снимали куртку и что-то писали на руке. А в конце дня, когда кожа была исчерчена этой перепиской вдоль и поперёк, каждый дома старательно смывал чернила мылом и шампунем. Это было обычно — так общались родственные души, которые находили друг друга, написав однажды на своей коже любое слово, которое, если пришло время, появлялось на коже человека, подаренного судьбой.       За просторным окном появилась тёмная макушка, а за ней — пара полных испуга карих глаз. Кацуки Юри, схватившись пальцами за подоконник, едва за него выглядывал, не желая быть замеченным окружающими, часто смотрящими по сторонам. Туристов в эту пору в городе было пруд пруди, и отбиваться от назойливых лиц приходилось порой сподручными предметами. Ещё недавно, проходя через аэропорт его родного города, юноша чётко уяснил для себя, что приложит все усилия быть незамеченным, однако этому не было суждено случиться. Все стены были украшены высокими плакатами, пестрящими похвалами и ободряющими отзывами в его поддержку. Юри, не зная, куда деться, в панике наткнулся на старушку, державшую за руку маленькую, во все зубы улыбающуюся девочку. Вторая при виде парня восторженно запищала, ткнув в него пальцем, отчего её бабушка, приподняв очки, оказалось, узнала Кацуки даже быстрее, чем в них. Дальнейшие воспоминания Юри попытался поскорее выбросить из головы.       Спрятавшись за стеной, юноша утомлённо вздохнул. Что-то внутри не давало ему покоя, и это как раз являлось тем, что все вокруг сияли от счастья, и только он, неудачник что в фигурном катании, что в личной жизни, не мог найти себя ни в том, ни в другом. Кацуки был официально признан всеми своими родственниками и ближайшим окружением «не целованным девственником», что часто добавляло серости в его и так нелюбимую им жизнь. Первый раз за столько лет вернувшись к себе домой, в родной городок Хасецу, он уже жалел, что теперь попал в тесный мир, где является белой вороной. Надев куртку и накинув на спину рюкзак, Юри тихо вышел из дома, прикрыв за собой дверь, и направился в единственное место, где всегда чувствовал себя хорошо, сколько бы там ни находился.       Часы посещений катка давно подошли к концу, но здание всё ещё освещалось крупными прожекторами снаружи, да и высокие окна отдавали ярко-белым цветом изнутри. Юноша прошёл внутрь, по пути сняв рюкзак на одну лямку и вышагивая дальше, к стойке, за которой спиной к нему стояла девушка, раскладывающая коньки по полкам.       — Часы посещений закончились, — сказала она, не оглядываясь, — приходите завтра.       — Юко? — с приоткрытым ртом Юри произнёс имя девушки на выдохе. Сколько времени они проводили в детстве вместе, сколько она помогала ему становиться на коньки, сколько она сделала для него — и не перечесть.       — Кацуки Юри? — она развернулась и от восторга спрятала лицо в ладонях и зажмурилась. Приоткрыв один глаз и подсмотрев сквозь раздвинутые пальцы, она взвизгнула, узнав в нём друга своего детства. — О, Господи, это ты?       Юноша даже не ответил, просто поймал девушку в объятия, такие забытые, но знакомые ещё с тех времён, когда они были детьми и только становились на лёд. С тех пор он не один раз падал и становился на ноги, учился кататься, а вскоре и стал человеком, смотря на которого Юко стирала в спешке слёзы счастья, выступающие от одной только радости. Девушка, оторвавшись от него, спешно поинтересовалась, пришёл ли он кататься, и заверила его, что каток целиком и полностью для него, пока не накатается. Она его прикроет.       Кацуки вышел на лёд, осматриваясь по сторонам. Как долго он здесь не был, как много времени прошло. К глазам подкатили ненужные слёзы, и юноша мотнул головой, думая их тем самым смахнуть. Юко тем временем, посматривая на него одним глазом, приподняла рукав куртки и начиркала что-то на запястье, забавно хихикнув. От Юри не ускользнуло и это, но он попробовал мысленно отстраниться от того, что у всех есть пара, а он ещё одинок. «В конце концов, всему своё время», — подумалось ему, и брюнет отдалился на другую сторону катка, теребя в ладони наушник.       В плеере играла любимая им тема — прекрасная мелодия, катание под которую он наблюдал со слезами горечи. Его кумир, Виктор Никифоров, был идеалом, просто лучшим из лучших на льду, и никто в глазах Юри не мог хотя бы попытаться равняться с ним. Композиция как раз присуждалась ему. Кацуки помнил, как тот выиграл кубок, покорив жюри и всю аудиторию чувственностью своего выступления. Ни для кого не было секретом, что Никифоров выражал в выступлении самого себя, и именно это задевало людей за живое. Он вкладывал все силы, все эмоции в каждое движение, позволяя телу вести разум за собой. Хотя, и это было спорным, потому что иногда разум, охваченный музыкой, вёл за собой тело. Это было тем самым что ни на есть живым глотком, которого так не хватало в фигурном катании.       Юко ещё что-то вывела на запястье, и только потом обратила внимание на юношу. Тот вычерчивал на льду круги как-то подозрительно знакомо. Тут же девушка выронила из руки фломастер, осознав, что он делает. Прижав ладонь ко рту, она наблюдала за движениями Юри, который, казалось, не замечал ничего вокруг, кроме музыки, звучавшей у него в ушах. Ноты давно опутали собой всё тело, маня за собой, призывая к движениям, полностью повторяющим мотивы. Кацуки, не думая, сворачивал, повторял прыжки, которые помнил по программе, основанной на этой песне. В голове крутились лишь яркие картинки, пестрящие своей красотой, отражающейся во льду. Юри коснулся ногами льда и остановился на последней ноте, очутившись в реальности. Юко так же прижимала ладони ко рту, а из глаз девушки струились слёзы. Только сейчас, увидев её реакцию, он понял, чью программу повторил.       — Прости, я слишком влюблена в его умения, — девушка смахнула выступившие на глазах слёзы и глупо заулыбалась. — Юри, ты должен продолжать работать над собой. Это было превосходно! Знал бы Виктор…       Кацуки грустно усмехнулся. Он прекрасно понимал, что кто-кто, а Никифоров уж тем более не посмотрит на способности такого заурядного фигуриста, запоровшего всё своё выступление в Сочи. К горлу подступил комок, мешающий дышать. Юноша грустил не без повода — мечта всей его жизни была попросту разрушена им самим, и никакие ободрения со стороны его родных и близких не могли восстановить разбитую вдребезги самооценку.       Собираясь сложить наушники с плеером в карман, он уже решил покинуть каток, когда случайно посмотрел на левую руку, на которой откуда ни возьмись появилось пятнышко. «Где я ещё успел запачкаться?» — пронеслась мысль, так же быстро улетевшая, как только за тёмной точкой медленно вырисовывалась какая-то надпись. Покраснев до кончиков ушей, он украдкой смотрел, как невидимые чернила поставили знак вопроса в конце и перестали что-то ещё писать. На запястье красовалась короткая фраза. Юри в недоумении повторил прочитанное.       — Привет?       — Эй, ты с кем там болтаешь? — Юко удивлённо изогнула бровь. — Неужели…       — Нет, всё в порядке, мне от дурости показалось, можешь не пережи… — Нелепо растянул улыбку парень, почесав в затылке и неудачно развернувшись на коньках, в ту же секунду потеряв равновесие. Взмахнув в воздухе руками, как птичка крыльями в последний раз перед падением, он с коротким вскриком грохнулся на лёд, под недоумевающим взором знакомой. — Не переживать.       Юри мчался обратно домой сломя голову и не смотря под ноги, натыкаясь на камни и бордюры, перескакивая через препятствия. Бежал так, словно воздух в лёгких постоянно пополнялся, а физический тонус даже чуть-чуть не уменьшался. Сегодня Минако задержалась в их доме до позднего времени, и уже намеревалась пристать к парню с вопросами, но тот успел скрыться за дверями своей комнаты раньше, чем она открыла рот, чтобы что-то сказать.       В голове копился целый ворох запутанных мыслей, и всё бы ничего, но надпись на его руке явно ждала ответа, однако Юри боялся. Боялся написать какой-то бред, или что с ним завяжут дальнейшее общение. Боялся знать, кто этот предназначенный ему человек. Вскоре любопытство взяло верх, и Юри оторвался от монитора компьютера, снова посмотрев на левое запястье. Взяв в руку маркер, он, с лёгкой дрожью, вывел такое же приветствие и резво натянул рукав, чтобы не видеть ответа. До утра, по крайней мере, он точно не думал закатывать рукав, поэтому решился просто уснуть, во избежание соблазна подсмотреть.       Вместо будильника утром его разбудила возмущённая Минако. Девушка растрясла его изо всех сил, стягивая на пол вместе с покрывалом и возмущаясь, что ему пора приводить себя в форму. Кацуки несколько раз попытался отбиваться, но с ней это было просто бесполезным.       Свалившись на пол после очередной встряски, он хмуро пробурчал ей что-то в ответ, и Минако ушла, оставшись довольной, что добилась своей цели, и скоро потащит юношу на тренировку. Юри так и лежал укутанным по самую макушку, прямо на полу, пока вдруг не вспомнил события прошлого дня. Подскочив как ужаленный, он задрал рукав, ожидая, что случившееся — просто иллюзия, но нет… Выше запястья красовалась надпись, точнее — приглашение. Брюнет нахмурился, не понимая, к чему ведёт неизвестный ему человек. Ещё никогда он не думал, что у всех всё будет просто, и счастье находят просто так, а с ним решили поиграть. Или пошутить.       Юри прочитал весь аккуратно выведенный абзац и почесал в затылке, прежде чем написать что-то в ответ.       — Ну что, готов отгадать загадку? — гласило последнее предложение, и парень застыл с фломастером, который занёс над кожей.        Немного подумав, он написал ответную фразу, не до конца уверенный в том, что сам решил. За дверью послышался топот, и Юри поспешно закрыл надписи, а фломастер спрятал в карман толстовки, которую решил сегодня надеть. Минако ворвалась в комнату, на мгновение оторопев — парень так же сидел на полу, поверх покрывала.       — Так и будешь сидеть, свинка ты такая? Я тебя взвешу и буду гонять, пока на тростинку не станешь похож! А ну, быстро, я сказала! — девушка схватила его за руку и подтолкнула в спину, к двери. — Давай, давай, насчёт три выходишь, или вылетишь через окно! Раз, два…       Юри выскочил за дверь, прихватив толстовку, лишь бы Минако не раздавала ему пинки. Пролетев мимо завтракающей Мари, он только и успел пожелать доброго утра, прежде чем его снова пихнули, но уже в направлении выхода. Похоже, его ждала не только забавная игра в загадки, но и отличительные тренировки с Минако, которая с него глаз не спустит.       И так оно и было. В течение всего дня, пока солнце не начало клониться к закату, а птицы не осели где-то там, где свили свои гнёзда, Минако не оставляла его в покое. Пробежка в горку, вниз. Опять в горку, опять вниз. Комплексы приседаний, подтягиваний, целые разновидности упражнений для пресса… Юри просто выбил из себя весь дух, цепляясь в спасительном жесте за станок в студии, где Минако когда-то танцевала. Было время, все были молоды.       Ему не хватало только балетной пачки, чтобы стать окончательно похожим на хрюшку. Прозвище прицепилось к нему, как только он вернулся на родину, случайно, так сказать, показав свои запущенные формы не в самый подходящий момент. Его мать, разумеется, в чаде своём души не чаяла, но это ни в коем случае не оправдывало то, насколько Юри себя забросил.       — А ну, марш работать!       И весь день он был вынужден под команды и размахивающие в пространстве руки выполнять всё, что ему было поручено. Он был должен вернуть свою форму.       Ох ты ж чёр-р-р-рт… — он скорее подумал это, чем произнёс, боясь, что его услышат даже стены. Эти карточные перегородки могли что угодно пропустить, не только возмущённые возгласы, но вещи и потише.       Юноша согнулся, упираясь ладонями в колени. В горле по ощущениям была маленькая адская пустыня; ему срочно была нужна вода, которую ему не дадут. Потому что вредно сразу пить. Полнейшая тишина нарушалась хрипами, смешанными с сухим кашлем парня, который смотрел вперёд себя с широко распахнутыми глазами, будто намереваясь сейчас испустить дух и упасть замертво, отдавая жизнь во имя фигурного катания. Но не тут-то было, ему даже не дали опомниться.       Он схватил кусок мыла и принялся натирать место, где красовались надписи, которые он успел нанести за этот день сам, да ещё и на нём тоже хорошо порисовали.       — Сколько можно сидеть в этой ванной, Кацуки?       Юри оглянулся и нервно сглотнул, чувствуя, что его сейчас прожгут взглядом через закрытую дверь. Мыло оттирало надписи крайне медленно, а оставлять их на руке было очень безответственно. Натирая кожу до красноты, он взял губку, намылил её и приложил обратной стороной. Теперь он имел красную до локтя руку, будто только что сваренную. «Чудно», — съехидничал он сам себе, а затем взял полотенце, протирая полыхающую почти огнём кожу.       — Ты чего так долго? — Минако сощурилась, оглядывая парня и выискивая причины её подозрений. — На себя в зеркало любовался?       Юри замялся, не зная, что ответить. В конце концов, пробурчав невнятную фразу под нос, он обошёл девушку, сетуя на то, что она за ним увивается хвостом. У него было более важное дело — ответить на глупый вопрос (по крайней мере, ему он точно казался таковым), который приблизил бы его к отгадке и встрече с его… Родственной душой? Парень остановился и тряхнул головой, усмехнувшись над самим собой — он играет в игры какого-то неизвестного типа, которому может и не отвечать, если захочет. В конце концов, если он ему судьбой дарован — никуда не денется. Наверное.       «Я не стану исписывать всю руку отгадками. Кто ты?»       Кацуки хмыкнул и отвернулся к окну, смотря на проходящих по улице людей. Никакие подсказки не давали должного результата; он даже не знал, в какой точке мира находится этот человек. Как же нелепо… Юри подумал, что тот явно любит кошек. С чего вдруг? Он не знал. Но ответ на руке его явно обескуражил.        «У меня есть питомец. Но не кошка».       Хомячок? Попугай? Морская свинка? Юри уныло оглядел свою фигуру, отражающуюся в зеркале. Он себя действительно запустил, Минако была точно права, выгнав его на ежедневные пробежки и тренировки. Только поможет это всё вкупе с его режимом питания, скорее всего, никогда.       На следующий день Юри удалось узнать, что у его собеседника есть собака, однако ничем ближе нужная отгадка не стала. Вскоре он знал многое: увлечения, даже континент, где жил, оказывается, парень, вовсе не девушка. Кацуки поймал себя на мысли, что сей факт ничуть его не смутил, но даже разбудил больший интерес, чем прежде. Всё стало более привычным, шло своим чередом, и даже стало походить на обыкновенную реальность, пока в один прекрасный день Юри чуть не завопил от неожиданного события. Аксель, Лутц и Луп снова напакостили, и на этот раз их выходка коснулась его самого. Добрая половина интернета теперь знала, как катается Юри на льду.       Юноша несколько раз открыл видео и снова закрыл, не понимая, когда им удалось заснять его катание на камеру. Внутри вскипало негодование, перекрываемое страхом. Насколько он опозорился? Как на него посмотрят со стороны? Что за собой повлечёт то, что это увидит не один человек? Сотни вопросов, на которые он не может получить ответ, но это слишком жестоко по отношению к нему — выставлять на показ то, что он не умеет. Добьётся ли он успеха, или его все засмеют? Скорее, второе, тем более, все факты налицо.       — Превосходно, мои прекрасные прыжки, что будем с этим делать? — он остановился в дверях, не давая тройняшкам проходу. Какое-то удовольствие доставлял тот факт, что девочки названы были в честь прыжков, которые он учился совершать, правда, не всегда удачно. Или всегда неудачно. — Удалите видео, и никто не пострадает.       Тройняшки разразились синхронным хохотом, спрятав смартфоны в карманы. Всё и так было ясно — его заново выставили на посмешище. Не так-то и больно, по сравнению с прошлым провалом.       Юри отошёл в сторону, пропуская проказниц, и зарыл руки в волосах, закрыв глаза. На сегодня он точно не прикоснётся к компьютеру. Всё, что он мог — то уже испортил, точнее, ему в этом без его просьбы помогли.       Утро настало внезапно, потому что Кацуки не понял, как вообще заснул. Лежа головой на полу, он вот-вот, и был готов грохнуться с кровати вниз, и поспешил взобраться на место. В доме было подозрительно тихо — обычно суета не заставляла себя ждать, но сейчас всё было по-другому. Не обратив на это особого внимания, Юри поднялся и потянулся за мобильным, на котором виднелось уведомление из соцсети. Парень протёр глаза и ещё раз посмотрел на дисплей, думая, что ему показалось, но нет — это снова Пхичит, со своими сообщениями. Кацуки даже удивился, как не получал селфи друга целые сутки, и только потом понял, что просто выключил уведомления, чтобы его не отвлекали.       Но самым неожиданным стало приглашение. Юри перечитал несколько раз короткий текст, прежде чем ответить. Напечатав ответ, он спрятал гаджет в ветровку и покинул комнату. Каждый был занят своим делом, Кацуки даже не пришлось никого приветствовать, пока не прозвучала манящая фраза, от которой даже без спроса хозяина начали вырабатываться слюни:       — Юри, будешь свиные котлетки?       Парень не долго думал. Пока Минако не было рядом — он мог наесться до отвала, а потом уж делайте с ним, что хотите — хоть на убой ведите.       Пиала с едой опустела очень быстро — в семье Кацуки ел проворнее всех, и в таком же активном темпе набирал вес. Данный факт мало его беспокоил, ведь в следующих соревнованиях он не намеревался принимать участие. Он думал поддержать друга, который только что выложил в сеть ещё одно селфи, сопроводив очередной записью, полной хвастовства.       Собрав со стола оставшуюся посуду, парень ушёл в свою комнату подготавливать вещи к отъезду. Его радовало, что он будет вдали от той же помешанной на бальных танцах брюнетки, которая намеревалась сделать из Кацуки фигуриста высшего класса. Хироко только вцепилась в сына с объятиями, что тот всего недавно приехал, а уже собирается уезжать, но тот пообещал, что едет всего лишь, чтобы побыть с другом во время его тренировок и самого чемпионата, а потом вернётся, как только всё закончится.       Всё это время он старательно прятал свою руку от самого себя, а точнее — просто на неё не смотрел, не желая даже думать о новом человеке, который появился в его жизни слишком внезапно для того, чтобы в эту штуку, называемую судьбой, можно было верить. И даже если кроме него никто бы не мог даже общаться с Кацуки таким образом, парень не собирался спешить с тем, чтобы принимать участие в какой-то идиотской игре.       Самолёт приземлился, и юноша встрепенулся, отвлечённый какими-то дальними мыслями. Пхичит встретил его уже с гаджетом в руках и поспешил сделать совместное фото в двух шагах от аэропорта, и тут же оставил Юри на пару минут в одиночестве, пока публиковал фото в сети. Кацуки осмотрелся, слегка смущаясь проходящих мимо людей. Многие глядели на него как на типичного иностранца, а кто-то, кажется, даже его узнал. Быть застуканным в чужой стране, где он не очень толково понимает вообще, о чём идёт речь, он не хотел, поэтому поспешил сгрести друга в охапку, попросив провести его по ярким достопримечательностям города, раз уж на то пошло. Пхичит не особо противился, убрав телефон в карман, и согласился на своеобразную прогулку.       Сегодня весь день его оставался свободен — тренировки должны были продолжаться завтра. Парни вернулись в номер гостиницы довольно поздно, но Юри устал, несмотря на то, что даже багажа особого не имел. Задерживаться на долгое время парень здесь просто не собирался. Тем не менее, усталость как рукой сняло, когда юноша уселся на застеленную кровать, напротив широкого окна — высотой от пола и до потолка. Стекло было настолько прозрачным, что можно было бы и подумать, что его вовсе нет. Только приглушённые звуки с улицы всё же были доказательством его наличия.       — У нас совсем немного времени на тренировки, если честно, — пожал плечами его товарищ, вернувшийся из душа. — Но что есть, то и дают. Развлечения явно если не на десятом, то хотя бы на втором-третьем плане.       — А я решил оставить всё, как есть, — внезапно нахмурился Юри, в очередной раз вспомнив свой провал на чемпионате мира. — И уйти со льда.       — Совсем, что ли? — не наигранно удивился Пхичит, чему было доказательством то, что он отвлёкся от гаджета. — Ты пожалеешь, Кацуки. Всё ещё впереди. Путь не этот чемпионат, но хоть следующий, подумай, это же такие возможности!       — Возможность облажаться и сорвать все свои надежды, по пути разрушив ожидания тренера? Да! — съязвил Юри, не заботясь о том, насколько резко прозвучали его слова. — Но я приехал только ради тебя, чтобы поддержать. Как только ты выступишь, моей ноги здесь не будет.       — Зачем ты всё-таки приехал? — Пхичит не унимался, словно желал докопаться до истины, выковырять настоящее желание Юри, его стремление к фигурному катанию. — Неужели только ради меня? Ты не будешь болеть за меня там, на катке?       — Б-Буду, — заикнулся Кацуки, теряясь в волнении, путаясь в мыслях, которые вопили ему самому в ответ, что он нагло врёт, доказывая окружающим то, чего на самом деле нет и никогда не будет, — но, но… Но это ничего не значит! Я сказал — я так и сделаю, тебе какое вообще дело?!       — Мне? — усмехнулся фигурист, распластавшись на своей кровати и подложив руки под голову. — Мне — ничего! Я не верю, что ты сам уверен в своих словах! Ты можешь больше, ты должен только…       — А вот Целестино бы так не сказал! — перебил его Кацуки; парень действительно насупился, как ребёнок, у которого отобрали любимую игрушку — победу в Гран-при, и подарили соседскому мальчишке. — Я ничего толкового не добился, я ничего не сделал для того, чтобы оправдались чьи-то возложенные на меня ожидания!       — Но даже Виктор видел твою импровизацию там, на катке, — заметив, как Юри при всей своей бледности внезапно ещё сильнее побелел, парень приподнялся, боясь за то, что тот откинется без сознания. — Но ты не волнуйся, это выглядело… Действительно цепляющим.       Юри ничего не ответил. Даже Виктор видел твою импровизацию… Ох, чёрт. Не реагируя на друга, пялящегося на него в оба глаза, Кацуки просто смотрел в пустоту в окне, находящемся на немалой высоте над землёй. И если бы он мог без вреда и риска для жизни спрыгнуть сейчас из окна и улететь от нахлынувшего в одну секунду стыда, то непременно бы это сделал. Только вот не суждено было этому случиться.       И он старался отвлечься, не добивая себя напрягающими мыслями о том, что видео с его импровизированным номером видели многие люди. Плевать было на них. Потому что его видел Виктор — его кумир, профессионал своего дела, фигурист, чьё катание Юри боготворил, умирая от этого волшебства, которое творил Никифоров, пускаясь в великолепном одиночном танце на льду, искрящемся не столько от прожекторов, сколько от славы русского фигуриста.       Юноше было и больно, и стыдно. За себя, за свои умения, если их можно было так назвать. На самом деле ничего нормального он не мог, так Юри и считал. Все старания, попытки и стремления ещё ни разу не увенчались каким-то успехом, пусть даже маленьким, но удачным завершением. Всё катилось к чёртовой матери, а он чувствовал, как со всех сторон на него показывают пальцем, мол, какой же он всё-таки лузер. Проигравший.       Хотелось верить, что это не так. Но факты говорили обратное. Прошлый чемпионат закончился почти тем, что он чуть не поцеловал стойку, отделявшую каток он рядов зрителей. Это было нормально? Он даже не чувствовал холода от пакета со льдом, который гарантировал, что его лицо не украсят синяки и гематомы. Он страдал от того, что даже выступить нормально не смог. Какая уже речь шла о победе. Это понятие было с ним несовместимо.       Юри поднялся с кровати, когда солнце уже светило в широкие окна, благодаря чему комнатные стены казались даже более яркими, чем вчера, когда он точно был уверен, что они серые. Или это иллюзия? Кацуки не знал, что и думать. Вчерашнее настроение всё ещё где-то недалеко витало, надеясь вот-вот попасть в голову парня, как только он задумается о том, что его больше всего тревожит.       Пхичит давно ушёл на тренировку, оставив Кацуки спать, сколько тому влезет. Солнечный свет почему-то очень сильно раздражал глаза, которые, что странно, начали слезиться. Юри пытался понять, это виновато освещение или всё же капли стекают по его щекам из-за другой, скорее душевной причины. Юноша поморщился, зажмурившись, и снова откинулся на подушки, пытаясь игнорировать пугающие мысли и переживания. Как хотелось, чтобы в голове витала блаженная пустота, от которой самочувствие резко подскакивало бы до отметки «отлично». Сегодня был день тренировок, а вот завтра… Завтра Юри не избежит участи появиться на катке, в качестве команды поддержки Пхичита. А внутри что-то дёрнулось, сказав, что этого ему слишком мало.       Юри звонко шлёпнул себя ладонью по лицу, не удосужившись её оттуда убрать. Так и лежал, пока не смирился с тем, что ему всё же придётся после своего ошеломительного провала выйти и встретиться лицом к лицу с теми, кто когда-то даже смеялся с его прошлой неудачи. Если бы оплеухами можно было бы выгнать дурь из головы, он бы избил себя до полусмерти, лишь бы избавиться от того, что засело в его мозгу, дало там ростки, постоянно напоминая о том, что он фигурист. Не зритель.       Но Кацуки убеждал себя в обратном. Нечего терять. Я посмотрю, поздравлю Пхичита, выиграет он или нет, и уйду. Уйду, уеду, улечу и больше там не появлюсь. Всё хорошо, в этом нет ничего страшного. Это… Нет, это не нормально!       Он поднялся с кровати, уже копаясь в спортивной сумке и доставая оттуда спортивный костюм. За какие-то минуты он оделся и потянулся уже рукой к мобильному телефону, однако осёкся, решив что звонки и назойливое беспокойство ему не нужны, и поэтому он оставит гаджет на месте. К счастью, плеер был отдельным от телефона, что значительно облегчало ему жизнь на данный момент. В конце концов, он вернётся сюда, когда захочет. Дорогу обратно запомнит, и всё будет нормально.       Юри вышел из номера, запер его на автоматический замок и, ориентируясь по памяти, направился по коридору к выходу. Лифт двигался то ли назло медленно, то ли юноша хотел быстрее покинуть это здание, в пределах которого чувствовал себя пленником, не видящим весь мир. Створки с тихим звуком отворились, и он выскочил оттуда, минуя холл и ловя на себе удивлённые взгляды. Правда, он остерегался тех, кто мог бы случайно оказаться его фанатом. Лишнее внимание парня только напрягало.       Сказать честно, он даже не знал, куда хотел пойти. Главным для него было просто выйти, вырваться оттуда, остаться одному, может, где-то в дальнем конце парка, может, где-то ещё, но только чтобы успокоить это волнение, спровоцированное внутренним противоречием.       Он долгое время до этого пытался переубедить себя в том, что его неудачи — залог будущей спокойной жизни, вдали от катка, льда и славы. Он действительно старался, чтобы его установка укоренилась в голове, но как назло именно она ему и не нравилась. Душой он тянулся туда, где металл разрисовывает поверхность катка чёткой линией, выводя узоры под музыку, отражающую душу. Он так туда хотел, только каждый раз убеждался, что вход туда ему заказан, даже если его туда пропускали.       Самым обидным было недавнее прошлое. Сравнительно недавнее, потому что этот провал был последним, после которого он не смог морально ещё оправиться. Пренебрежительное «свали отсюда» от юного русского фигуриста, у синяков под глазами которого, казалось, скоро заведутся дети. Юри до сих пор помнил этот раздражительный, полный недовольства, почти что презрения, взгляд и фырканье с последующим криком прямо ему в лицо.       Кацуки внутренне съёжился, вспоминая, как тогда сам вжался в дверь кабинки туалета. В дверь, за которой, ей-богу, как девчонка, проливал слёзы, умоляя родных его простить за то, что он их подвёл. Боль, отчаяние, безнадёжность. Эти эмоции сопровождали юношу долгие годы, не давая нормально дышать и чувствовать свободу. Они связывали его, держали над ним власть, мучили каждый день. И он, пожалуй, им уже сдался.       Юри и не заметил, как остановился посреди тротуара, неподвижно смотря в асфальт, себе под ноги. Его вернул в реальность пинок какого-то прохожего, который на неизвестном ему языке что-то рявкнул, почти как пёс, ощерился, засунул руки в карманы и свернул борзой походкой куда-то за угол. Юноша опешил на мгновение, но быстро отошёл, всё же решив посреди дороги не стоять.       Он совсем забыл про одну важную деталь, потому что был совсем не один. На его руке красовалась новая надпись, ещё со вчера, только он о ней совершенно не помнил, скорее даже потому, что этого не хотел. Он боялся неизвестности, да и иди знай, где носит его родственную душу, и сколько материков до неё придётся объехать.       Юри вернулся в гостиницу довольно поздно, после пробежки и прогулок подальше от остальных. Более половины дня, даже не чувствуя голода, он просто рассматривал город, однако не жалел, что оставил телефон там, в номере, на трюмо. Юноше не хотелось хранить об этом визите никаких воспоминаний. Фонари уже освещали подъездные площадки, толпы людей на улице значительно поредели, хотя ещё не было настолько холодно, и можно было прогуляться. Эти места совсем не были похожи на его родную местность. Одни горячие источники чего там стоили — настоящая достопримечательность Хасецу, по его мнению, не имела себе подобных.       Он на этот раз поднялся по лестнице, минуя ещё один проём, и наконец дошёл до двери, из которой и вышел утром. Постучал, не считая тактичным врываться в комнату, и тут случилось неожиданное в первую очередь для него. Пхичит встретил его с широко распростёртой дверью, не рассчитав, насколько сильно её распахнул. Итог был не самый приятный для Юри, а вот его друг, пытаясь сдерживаться, всё же сорвался, разразившись смехом, когда Кацуки, развалившись на полу, охая, потирал ушибленный лоб.       — Нет ничего… Смешнее… Падающего человека. Ох, Юри, прости, я не хотел, просто, — парень попытался помочь Кацуки, задыхаясь от порыва хохота, — о Боже, почему мне так смешно?       — Не знаю, — поморщился тот, но руку товарища принял, поднимаясь на ноги. — Принеси мне лёд, Пхичит.       — Момент, — и тот уже куда-то умчался, оставив юношу наедине со своей болью и недовольством от случайного происшествия.       — Дело вот у нас в чём, — начал парень, когда принёс с собой несколько пакетов со льдом, — завтра после соревнований у нас дружеская вечеринка. Придёшь?       Юри принял пакет, приложил его ко лбу и шикнул от холода, который значительно контрастировал с температурой его тела. Помедлив, он всё-таки мотнул головой, мол, нечего мне там делать, на ваших вечеринках, я уже билет на самолёт заказал.       — Серьёзно, что ли? — недоумевающим взором уставился на него друг. — Не останешься совсем?       Тот посмотрел на него, и внезапно ему стало совестно, что он его обманывает. Рейс-то был только следующим утром, а время он собирался провести в аэропорту, максимально обезопасив себя от внимания окружающих. Но вместо того, чтобы признаться, он утвердительно кивнул, мол, да, улетаю совсем скоро.       Пхичит заметно поник, узнав, что Юри так рано уезжает, но что он мог с этим поделать? Пришлось только согласиться, приняв сказанное за правду, весь всё равно остались ещё почти сутки до времени, когда он с Юри распрощается, однако, как окажется потом, до скорых встреч.       Юри предпочёл проспать половину вечера и всю ночь, несмотря на то, что обычно отдыхает гораздо меньшее время. Не было ничего приятного в том, чтобы весь день находиться в скверном настроении, а под конец ещё врать другу, одному из немногих друзей, что у него есть. И если бы пришлось искать причины его плохого настроения, то Кацуки наверняка бы подумал об одном человеке, мнения которого он боялся больше всего в этом мире. Он сомневался в своём желании вернуться на лёд, но ещё больше переживал — как на это отреагируют. Он стремился однажды принять участие в соревновании, но опять же трусил, зная, что его могут не принять. И плевать было на весь мир, если бы его поддержал Виктор. Только они с ним за время всей его короткой карьеры фигуриста едва парой слов перемолвились, и то — Юри тогда упорно молчал как дуб, не зная, что ответить человеку, который само совершенство.       И если бы ему пришлось задуматься над тем, почему Виктор так для него важен — Юри не смог бы дать на этот вопрос дельного ответа. Всё время, сколько он слышал об этом фигуристе, видел, наблюдал — всё это время он оставался в немом восторге и поклонении этому таланту. И, чувствуя себя на дне океана, когда спасительный луч света находится наверху и тянет к нему свои руки, он сильнее всего понимал, что все его сомнения однажды его задушат, оставив ни с чем. Так было, и так будет, если он однажды не решит что-то изменить.       И вот, настал тот самый день, когда юноша, переминаясь с ноги на ногу, стоял неподалёку от катка, ожидая выступления Пхичита. Стоял и смотрел, как на льду демонстрируют свои потрясающие программы те, кто когда-то над ним даже усмехнулся. Были и те, кто его пожалел, были и те, кто поддержал, и всё это смешалось в голове таким калейдоскопом эмоций, который рвал изнутри, просто добивал, мучая, вынуждая чувствовать себя, как на иглах, боясь двинуться, чтобы сделать что-то неправильно, выставив себя на посмешище.       Рядом стоял Целестино, крепко сжимая плечо юного фигуриста, который слишком рано сдался. Юри часто винил себя в том, что относился к стараниям тренера безответственно. В конце концов, тренер из Чалдини был превосходный, и Пхичит явно докажет это сегодня, показав свою программу.       — Как думаете, Пхичит готов? — он обратился к мужчине, который задумался о чём-то своём, в первые секунды даже не разобрав вопрос, однако же потом быстро сориентировавшись.       — Он старался, Юри, — Чалдини искренне улыбнулся. — И часто говорил на тренировках, что надеется, что это мотивирует тебя вернуться сюда, на каток.       — Н-не-е-ет, моё… Возвращение, — юноша запнулся, пытаясь подобрать слова. — Н-невозможно. Нет.       — Всё возможно, если оно зародилось здесь, — тренер ткнул пальцем в висок парня и тут же засмеялся. — Тебе всегда не хватало уверенности. Моей проблемой было то, что я её в тебе не развил.       Юри уже хотел возразить, когда объявили, что сейчас очередь выступления его товарища. Закрыв рот, который уже собирался произнести какой-то протест, он обернулся на каток, желая наблюдать эту программу с самого начала. Внезапно над ухом, что Юри аж подскочил, кто-то закричал поддерживающую речь, а чтобы увеличить эффект, ещё и засвистел, похлопав в ладони. Голос оказался подозрительно знакомым — так кричал только один человек, в поддержку выступлений Юрия Плисецкого. И это…       Кацуки, готовый перескочить через стойку, вжался в неё максимально, осознав, что перед ним стоит он — его кумир и воплощение всех самых чудесных качеств человечества. Виктор Никифоров.       Последний, не особо обеспокоенный тем, что у Юри сердце отбивало польку вместо нормального ритма, обратился к Целестино, по-дружески пожал тому руку и заверил в своих лучших ожиданиях, что сегодня тот получит награду за свои тяжёлые труды тренера. Кацуки в это время стоял с отвисшей челюстью, не зная, убегать ему или просто падать здесь без сознания. Выбор был невелик, и вторая идея казалась более подходящей перспективой, но сделать ему этого не дали, обратив своё внимание на него.       — Юри! — Виктор не притворно засиял, когда обомлевший юноша, не смея двинуться, думал, что наверняка спит, и всё сейчас сгинет, как только он проснётся. — Юри Кацуки, как же я хотел с тобой познакомиться! Жаль, что ты не участвуешь в этих соревно…       — Да я вообще не буду участвовать, — Кацуки неожиданно для самого себя осмелел, даже перебив Виктора, который от новости аж потерял нить разговора, просто приоткрыв рот и так же закрыв челюсть. — Я не вернусь на лёд. Не моё это.       — Э… Это как? Это вы ему сказали? — он посмотрел на Целестно с прищуром, а тот замотал головой, что такого не делал. Виктор так же посмотрел на Юри, недовольно насупившись. — Это ты так решил?       — Да, — и закивал головой как китайский болванчик, чем ещё больше рассмешил Никифорова, но тот пытался сдерживать порывы смеха, как только мог.       — Почему же?       — А я ничего не умею, — Юри развёл руками, обнимая ими целое пустое ничего, — кроме как целовать перегородки и лёд на катке. Это не очень помогает в фигурном катании.       — Я бы поспорил. У тебя потрясающе получаются шаги, что настолько слаженно не у каждого выходит.       — Нет, я так не…       — Ты плохо считаешь. Я прав, Юри.       Виктор принял поучительный вид, чтобы произвести ещё большее впечатление (хотя, куда уж было больше, ведь Юри стоял на ватных ногах, едва держась за воздух) на молодого человека. Целестино неловко хмыкнул, думал что-то сказать, но понял, что отвлёкся от программы — и, отойдя, повернулся к катку, когда как раз начиналась программа его ученика. Кацуки не знал, что сказать, мысленно выпустил пар, дал себе оплеуху, привёл в состояние равновесия и бодрости, уверив себя в том, что это всего лишь… Виктор Никифоров. Ничего особенного.       Он стоял, как вкопанный, смотря на выступление Пхичита, когда Виктор, распрощавшись, извинился, что скоро ему пора выходить на лёд и покорять мир, и ушёл готовиться завершать все программы. Сегодня его выступление было последним, и Юри уже подготовил себе коробку бумажных платков, чтобы выплакать все слёзы, которые в нём только найдутся.       Программа Пхичита прошла как в тумане. Юри уловил только то, что его друг имеет все шансы попасть в тройку победителей, и что его программа покорила сердца многих зрителей. В голове юноши, вот прямо перед глазами, застыл силуэт, прекрасное лицо, которым он был голов вечно восторгаться, и сейчас он ждал, когда объявят это имя, и Кацуки наплюёт на то, что мужчины не плачут, и восхвалит его катание навзрыд, не стыдясь своего сопливого вида.       Но это было еще полбеды. Хуже юноша и придумать не мог — все его планы покатились под гору, когда Виктор, с кучей своих подарков и букетов цветов, получивший в очередной раз золотую медаль, тут же прилип к нему с расспросами. Это Юри должен был быть на его месте, это он должен был спрашивать Никифорова, интересоваться, восторгаться, быть инициатором, но нет же, он стоял как столб и глупо улыбался, не зная, как отказаться от вечеринки, в приглашении на которую отказал Пхичиту.       Одно было проще — его друг, счастливый по уши, держал свою бронзу и почти что плясал от счастья. Успокоившись, что Пхичит не услышит этого разговора, Юри сглотнул, пытаясь сформулировать хоть один толковый аргумент, почему он не может пойти на вечеринку.       «Прости, Виктор, я слишком занят?»       «Извини, я уже собрал вещи, чтобы провести ночь в аэропорту?»       «Нет, я просто социофоб, и мне срочно нужно побыть одному?»       Одна отговорка хуже другой.       Виктор всё ждал ответа, а Юри пытался найти что-то похожее на адекватный отказ, но как можно было отказать ему — Виктору Никифорову? Фигурист отложил на ступеньки всю кучу презентов и цветов, остановился напротив Кацуки и склонил голову набок. Последний стоял как раскрасневшаяся помидорка, готовый прямо сейчас отсюда удрать, прослыв трусом, если только появится возможность слиться.       — Юри?       Юноша отвернулся в сторону, хотя знал, что это не поможет. Внутри всё колотилось, а он не понимал, от чего. Да, он действительно (не боясь этого громкого слова) мог сказать, что симпатизирует Никифорову, но какой в этом был толк, если судьба решила это явно не в его пользу? Такое чудо не могло бы никогда случиться в его жизни, и все знаки внимания он просто преувеличивает раз в сто, придавая им слишком большое значение.       — Юри?       Виктор приблизился слишком сильно, протянув к тому руку, касаясь его подбородка, выведя парня этим жестом из оцепенения, спровоцированного страхом. Брюнет смотрел на него, часто моргая, не веря в происходящее. Странное поведение обоих никто со стороны и не заметил бы — они находились там, где никого и не было, ведь большая часть народа собралась непосредственно рядом с катком, активно друг друга поздравляя с успехами.       — Я не люблю кошек, Юри.       На губах Виктора появилась слабая улыбка на один бок, он отстранился, позволив тем самым Юри дышать. Парень осознал, что задержал до этого дыхание достаточно надолго, а ведь не тренировался особо в таком никогда. Никифоров смахнул чёлку и задорно подмигнул Кацуки, напоследок прошептав:       — Жду тебя на вечеринке.       И тут всё покатилось к чёрту: Кацуки загорелся идеей появиться на той вечеринке, желая хоть голову себе снести, шею свернуть, но побыть рядом с нимхоть ещё немного. Собирая последние вещи в сумку, трясся мелкой дрожью, вспоминая последние слова Виктора. Его слишком нежный, пробирающий до приятных мурашек голос, одно (всего лишь одно!) прикосновение, которое разбудило тараканов в голове, отчего те пустились в пляс в свадебном марше. Юри позволил себе поверить, что та догадка, которую он услышал на катке, была сказана не случайно. Оставалось только рассуждать, что если это так, откуда Виктор понял, что это именно он и никто другой. И что делать, как себя вести, как, чёрт подери, дышать хотя бы в такой ситуации?!       Пхичит был несказанно рад тому, что его друг чудесным образом решил остаться, мол, билеты местами поменял, и потащил его за собой, фотографируя всё, что только попадалось на глаза — даже проходящих мимо кошек, — и скидывая это в инстаграм. Юри всю дорогу только слушал, слушал и слушал, грелся от одной только мысли, куда они идут, и кого он увидит, грелся, нагревался, закипал и рисковал сгореть раньше, чем успеет в следующий раз вздохнуть.       Заботливый друг поинтересовался, чем это Юри мог заболеть, что так сильно раскраснелся, на что тот отмахнулся, что всё в порядке. Не было ни времени, ни желания придумывать себе несуществующие симптомы. Да, он был болен. Только это, скорее к счастью, не лечится.       А вести себя подобающим (а понятие это было весьма неопределённое) образом в компании уже хорошо развеселившихся ребят было довольно сложно, особенно когда Юри обнаружил, что употреблять алкоголь ему не рекомендуется, и поэтому он старался максимально долго молчать, чтобы не сморозить случайно какую-то глупость.       Не дотянувший совсем немного до бронзы в этом году Жан-Жак, крепко держась на ногах, несмотря на количество выпитого алкоголя, поднял в воздух палец, удивившись тому, что все сразу обратили на него внимание. Не понадобилось ни бокала, ни серебряной ложки или прочей белиберды, чтобы огласить, что его только что озарила идея сыграть в замечательную интеллектуальную игру. Кто-то прыснул со смеху от мысли, что интеллект здесь будет явно неуместен, но JJ был уверен в обратном.       Юри примостился туда, где можно было сесть, и не особо обеспокоенный тем, кто сидит по правую и левую сторону от него, безучастным взором уставился вперёд себя, найдя точку опоры в стене напротив. Жан-Жак, из ниоткуда взявший фломастер, попытался разъяснить, что он собирается делать. В итоге, никто ничего не понял, но все кивнули мол делай что хочешь, хуже не будет. Тот остановился у соседа по левую сторону от Юри, принял задумчивый вид, потер фломастером висок и, шумно выдохнув, открыл его колпачок. Написав что-то у того на лбу, он двинулся к следующему участнику игры, и так было до тех пор, пока он не дошёл до самого Кацуки. Занеся фломастер у него перед лицом, JJ уже было собрался что-то там написать, как остановился и озадаченно посмотрел тому на лоб.       — Я разве написал уже что-то?       Юри взволнованно сглотнул, понимая, что связного ответа дать не может. Жан-Жак не долго думал и бросил это дело, сказав, что раз так, то пусть и будет. Кацуки пытался максимально сконцентрироваться на ходе заданий. Что может быть проще: участник должен отгадать написанное у него на лбу имя знаменитости из настоящего или прошлого. Так как бумажек не было, приходилось обходиться сподручными средствами. А краску можно было потом стереть.       И ни на кого особо не влияло это опьянение. Многие даже забавно смеялись, всё ещё будучи в состоянии нормально общаться, держаться на ногах и даже танцевать. А Юри не учёл ещё одну немаловажную деталь, осушив уже четвёртый бокал спиртного в шумной компании: алкоголь — ещё большее зло, чем свиные котлетки. Последствия вторых хотя бы поправимы, а вот то, что влечёт первое… Оставалось надеяться, что его не унесёт в призрачные дали буйным ветром перемен. Юри попытался сфокусировать взгляд хоть на какой-то фигуре напротив, но они все плавали в пространстве, не желая останавливаться. Его потянули за руку, и он покорно сел в кресло, даже радуясь этому, потому что стоять на собственных ногах было невыносимо тяжело.       — Потерпи немного, скоро мы уйдём отсюда, — прошептали ему в ухо.       Юри задумался, кто бы это мог быть, и в голову пришло единственное сравнение. Правда, он был бы только рад, если бы голос действительно принадлежал тому человеку, которого он хотел видеть с собой рядом большую часть своей жизни. В наполовину мутном состоянии, когда сознание размыто граничит с фантазиями, сложно отличить, где сейчас находится реальность, и когда нужно сказать стоп, если это потребуется.       Он только и успел, что махнуть рукой на прощание, и для чего-то выпил со всеми за своё удачное возвращение на каток. Вообще, всё вокруг казалось странным: он слишком счастливый, люди вокруг такие добрые, и нежные руки на его талии, которые потянули его наконец в сторону, к выходу. Да и он, в принципе, был не против оттуда уйти.       Свежий воздух немного отрезвил его. Выйдя на улицу, придерживаясь протянутой ему ладони, он преодолел ступеньки ровным шагом, даже удивившись тому, как не споткнулся. Хотя лестница была не настолько высокой, а на случай падения по бокам находились перила, отражающие отблески фонарей и проезжающих мимо под покровом ночи машин. Юри остановился у дороги, спокойно выдохнув и посмотрев на своего спутника. Виктор одарил его тёплым взглядом и махнул рукой, останавливая приближающееся такси. К счастью, водитель оказался без дела, и вообще собирался уже заканчивать рабочий день, как ему по пути попался заказ. Недолго думая, он согласился за хорошую плату подвезти парочку по названному Виктором адресу. Юри поморщился на вышеупомянутое обращение, мол никакая они не парочка, что за больной водитель попался. Виктор усмехнулся, закрывая дверь за юношей, обошёл такси сзади, присел и захлопнул за собой дверцу.       Дорога не заняла долгое время, или по крайней мере так показалось Кацуки. Он чуть не задремал в душной машине. Окна были напрочь закрыты, никакого проветривания, и ему жутко захотелось спать, когда он прислонился виском к плечу Никифорова. Одёрнув себя, юноша едва пересилил собственное желание отрубиться, присел максимально ровно, насколько был сейчас способен, и уставился на дорогу впереди. В Японии таких пейзажей, пусть и ночных, не было. И даже не родная ему страна, город, в котором он ненадолго, казались сейчас довольно… Приятными. Юри улыбнулся этой мысли. Всё казалось приятным лишь по причине того, что рядом был важный для него человек. Что-то подсказывало ему, что Виктор пришёл к догадке гораздо раньше, чем Кацуки, который тратил бы годы на логические цепочки, ни к чему в итоге не придя.       Авто притормозило напротив высокого многоэтажного здания, и Виктор вышел из машины либо слишком быстро, либо Юри слишком долго думал, потому что пока он только повернулся, Никифоров взял его за руку и вывел из такси, протянув плату таксисту и распрощавшись. Юноша чувствовал странную вещь: выпитый алкоголь сделал из него послушного чуть ли не ребёнка. Он со всем соглашался, и несмотря на то, что поскользнулся на ровном асфальте, будучи подхвачен Виктором ещё раньше, чем мог испугаться, покорно шёл за ним дальше.       Пройдя мимо дверей с высокими прозрачными стеклянными вставками, он невольно засмотрелся на то, как в отражении пляшут огоньки фонарей, но любоваться на это ему времени не дали, потянув вперёд. Юри было заикнулся, но замолк, когда к его губам мягко приложили палец, и Виктор тихо шикнул, словно если бы сейчас кто-то повысил голос, произошло бы нечто из ряда вон выходящее.       Затем последовали ступеньки, бесконечно-долгий лестничный проём, ведущий к лифту, и наконец они остановились возле дверей, которые должны были вот-вот перед ними открыться. Третий, второй, первый. Створки цокнули с приглушённым звуком, впустили в кабинку, и так же тихо закрылись, ограждая молодых людей от всего окружающего мира на минуту, пока лифт должен был подниматься наверх, на необходимый этаж. Кабинка, слегка покачиваясь, как и всё настроение Кацуки, медленно поплыла вверх.       Юри посмотрел на Никифорова, чьему спокойствию можно было только завидовать. Он вёл себя настолько сдержанно, настолько… Правильно. Он наверняка никогда в жизни не подумал бы, что сейчас с дури захотелось сделать юноше, который, не долго думая, нажал на кнопку «стоп», и под недоумевающий взгляд Виктора виновато улыбнулся, словно решил совершить нечто недопустимое.       Алкоголь взбурлил в голове слишком поздно, и теперь о прежнем послушании и робости речи не могло быть. Юри качнулся весьма удачно, в сторону Виктора, а тот, испугавшись за парня, подхватил его, уберегая от падения. Кацуки недовольно насупился, когда его отстранили от себя, но всего лишь на мгновение. Осматривая затуманенным взором лицо Виктора, он протянул ладонь, проведя тыльной её стороной по щеке, прорисовав пальцами невидимую дорожку вдоль подбородка и выше, пока не коснулся самих губ. Светловолосый, до этого стоявший неподвижно, слабо вздрогнул, словно его только что заставили очнуться от происходящего, слегка оттолкнул Кацуки от себя и двинулся нажать на кнопку, чтобы лифт поехал дальше.       Его руку перехватили на полпути, притянули к себе, и Виктор застыл, в полумраке лифта смотря в тёмные глаза напротив. Он с первого раза понял, что за мысли посетили Юри, только не мог так с ним поступить, тем более в таком состоянии. Он был уверен, что только не в опьянении, только не сейчас всё должно произойти. Отстранившись от юноши, он твёрдо нажал кнопку, и кабинка снова двинулась вверх.       — Тебе нужно поспать и хорошенько отдохнуть, Юри, — с немного заплетающимся от алкоголя языком почти что прошептал он. — Я не буду… Мы… Не будем. Прости.       — Нет, не прощу.       Кацуки мотнул головой, и раньше, чем Никифоров успел среагировать, снова нажал кнопку, отчего лифт вздрогнул, застопорившись на месте с гулким звуком. Находиться в близости с тем, кого желал долгие годы, кто оказался по велению судьбы тем самым необходимым человеком, — что ещё могло радовать сильнее? Юри был счастлив, счастлив сквозь то количество бурлящего в крови алкоголя, прикоснуться к гладкой ткани светлой рубашки, смять её пальцами, притягивая её обладателя ближе к себе.       Виктор прикусил губу, шумно выдохнув, когда Юри, уткнувшись носом в его шею, в следующую секунду прошёлся по ней, вдыхая аромат парфюма, который, похоже, уже чувствовал однажды. Возможно, Виктор его не менял. Он был постоянен даже в своих вкусах.       Юри не верил бы в происходящее, будь он чуточку трезвее, но сейчас всё казалось именно таким, как надо. Отстранившись немного от Никифорова, юноша дрожащими пальцами зацепился за первую пуговицу рубашки, пытаясь её расстегнуть. В голове всё было слишком шумно, а вокруг — слишком жарко, и это мешало сконцентрироваться на деле, которое витало в мыслях у брюнета.       Виктор слегка склонил голову набок, прищурился, отодвинув ворот рубашки Кацуки, и присмотрелся внимательно, насколько это было возможно при освещении, к ключице брюнета. С огромным удовольствием отметив то, что там — та же татуировка, что он сделал себе две недели назад, он приподнял его лицо за подбородок, отвлекая от занудного расстёгивания пуговиц.       Юри даже не ждал — после едва заметного движения Никифорова подался вперёд и прижался к его губам, немного неуклюже, но Виктор это недоразумение исправил очень быстро. Переместив ладони на шею брюнета, коснувшись пальцами немного отросших волос, слегка надавил на затылок, приблизив Юри к себе.       Поцелуй вышел горьковатым от алкоголя, но это даже не мешало — наоборот, опьяняло ещё больше, думанило до глубины каждой клеточки, отключало мышление, затуманивало чувствами и желанием.       После нескольких неудачных попыток Юри разочаровался в мелких пуговицах, но Виктор помог ему и здесь, справившись со своей собственной рубашкой, а затем проделав то же с брюнетом.       — Ты уверен, что лифт — подходящее место? — как-то смущённо пробормотал он, дыша прямо в губы Юри. — Можем дождаться, пока доедем.       — Мы же к чёрту застряли, — пьяно усмехнулся Кацуки, потеревшись кончиком носа о щеку Виктора. — Зачем ждать?       Отчаянно избавляясь от брюк, парни зашли слишком далеко. Но никто и не собирался оглядываться назад, чтобы вернуться. Юри послушно упёрся в стену, позволяя себя в неё вжать, обвил ногами бёдра Виктора, едва усмев поймать поцелуй своими губами, когда почувствовал, как в него проникает палец. Поморщившись, он переждал, когда стало проще, и едва привык, как к первому пальцу добавили второй. Стиснув зубы, он несильно стукнулся головой о стенку позади. Зажмурился, шумно дыша. Выпитый алкоголь тоже влиял — боль не воспринималась настолько сильно, как раньше. Бушевавшая в венах страсть куда сильнее его поглотила.       — Будет сложно и больно. Перетерпишь? — прошептал Никифоров, отстранившись, но Юри даже не обратил на это внимания, сконцентрировавшись на одной лишь красоте его голоса.       Вернулся в реальность он только из-за боли от проникновения; на глазах выступили слёзы. Неприятное ощущение вызывало огромный дискомфорт, и единственным, что спасло юношу от напряжения, было лицо напротив. Виктор гладил его по щеке, стирая выступившие слезинки, смотря в его глаза с такой любовью, что Кацуки на время забыл о пронзившей его боли.       — Всего лишь потерпи, — едва слышно обратился он к Юри. — Будет проще.       И юноша расслабился, позволив ему делать то, что нужно, сначала перебарывая себя, чтобы не сжаться от давления, а потом начиная привыкать к этому ощущению.       Первый толчок — и Виктор вошёл полностью, вырвав из горла Кацуки полукрик-полустон. Покинув его почти до конца, снова вошёл, на этот раз проще и не так болезненно для брюнета. Юри вздохнул легче и позволил себе улыбнуться, принимая Виктора снова, на этот раз едва слышно простонав.       В медленном темпе проникая, Виктор накрыл губы Кацуки своими, заглушая любые возгласы. Японец ещё сильнее ухватился руками за его шею, когда толчок пришёлся в другом направлении, вызвав до жути приятную дрожь, разошедшуюся мурашками по телу.       Волны удовольствия постепенно перекрыли боль, и все мысли сошлись только на них двоих, единых на данный момент, душевно и физически.       — Больше не могу, — прошептал Юри на ухо Никифорову, чувствуя, что напряжение скапливается тяжёлым грузом в паху, а избавиться от него он сам не может.       Виктор кивнул без слов и вжал парня в стенку ещё сильнее, когда опустил руку на пульсирующий и истекающий естественной смазкой член. Проводя по нему в такт собственным движениям, он ускорился, проникая более резко и обрывисто. Со лба скатилось несколько капель пота, но дела до них не было, когда он едва выдержал, чтобы не кончить в Юри, который сжался вокруг него, испачкав ласкавшую его член ладонь.       Он резко покинул тело юноши, который едва держался на собственных ногах, и обернулся только когда смог нормально восстановить дыхание.       Одеться они смогли едва наполовину. В наспех натянутые брюки так и не были заправлены рубашки, галстук Никифорова так и остался в его руке. Лифт, оказалось, вовсе не застрял, но к удаче обоих, никому за это время не понадобился. До момента, когда оба едва успели прикрыться своими вещами.       Дверцы отворились, и Виктор прыснул со смеху от вида лица напротив. В ту же секунду на пол возле лифта свалился бумажный пакет, а из него выпал надкусанный пирожок.       Плисецкий не двинулся с места, переводя взгляд с одного на другого, совершенно забыв, что за секунду до этого уплетал пирожок из дедушкиных гостинцев. Растрёпанные волосы, улыбки идиотов и выражение беспечного счастья на лице…       — А что это вы там делали? — ехидно прищурился парень, сделав шаг навстречу и тыкнув пальцем в воздух, в направлении Юри. — Ты что тут делаешь, японская свинья?       — Я… Э-э-э, мы… — начал запинаться Кацуки, пытаясь оправдаться, но Виктор перебил его, приложив палец к губам брюнета.       — А ты? Почему ты ешь посреди ночи, Юра? Яков будет недоволен, я ему рас…       — Не расскажешь!       Глаза Юры вмиг округлились, в них появилась настоящая паника, которую он никак не смог скрыть за своей привычной маской безразличия.       — Я ничего не видел, — обвёл он обоих указательным пальцем, — и вы, кстати, тоже. Ясно, голубки чокнутые?       — Да пожалуйста, — рассмеялся Никифоров. — Ты лифт вызвал, да?       — Пешком пойду, — запнулся Юра и развернулся, направляясь к лестнице, бурча себе под нос: — Здоровее буду.       Виктор ещё сильнее рассмеялся, а стоявший доныне, красный как помидор, Юри молчал, не зная, куда скрыть своё смущение. Счастье, оно на самом деле гораздо ближе, чем кажется. Главное — понять, что это — оно самое, поймать и никогда не отпускать.