Иногда в этой жизни кого-то бьют и за дело.
Ирвин Уэлш
В понедельник Люпин проснулся от холода, когда ветер, мерзко дребезжа осколками разбитого накануне оконного стекла, ворвался в комнату. Завывая в сквозной ране окна, которую вчера нанёс Люпин саднящим теперь кулаком, холодный воздух проносился под потолком и врывался в лёгкие. Люпин натянул одеяло до подбородка, но всё равно с каждым обжигающим вдохом чувствовал, как сжимались стены, словно он жил в картонной коробке где-то под мостом. Впрочем, его теперешнее благосостояние было едва ли лучше, чем у какого-нибудь лондонского бомжа, хоть гордость и не позволяла обратиться за помощью и попросить денег. Полгода назад вместе с летающим мотоциклом на асфальт грохнуло небо. Джеймса с Лили и Питера больше не было в этом мире, Бродяга лучше бы тоже сдох, чем ухмыляться с передовицы «Пророка» под хвастливым заголовком о поимке ближайшего приспешника Вы-Знаете-Кого. Этот выпуск газеты, уже пожелтевший и пропахший пылью, Люпин хранил на тумбочке у кровати, и рожа безумно смеющегося Сириуса первой встречала его поутру как напоминание о собственной никчёмности и предательстве. Лучше было бы, конечно, забыться — в выпивке ли (на которую как всегда не было денег), в работе ли (которую он постоянно искал, менял и силился не потерять), в общении со знакомыми (когда старым знакомцам в этой ставшей вдруг безмятежной жизни он был не нужен, а заводить новых было незачем). Но сука-память всё ещё копошилась в голове и доставала всё новые и новые картинки из коробок с пометкой «жаль» — коих у Люпина хватило бы, чтобы загрузить целый Хогвартс-экспресс, – вскрывала заклятием Диффиндо и раскладывала перед мысленным взором, заставляя раз за разом испытывать чувство стыда. В полупустой квартире, которую Люпин снял у чокнутой старой ведьмы, стало ещё неуютнее после того, как он вырезал все колдографии с Поттерами, Питером и Сириусом, и стены стали украшать только пустые рамки. Хотя и без колдофото всё, на что падал взгляд, каждый осколок мира напоминал о них, о друзьях и предателях, о мертвецах и тех, кто всё равно что мёртв. Люпин хотел бы уйти отсюда, уехать подальше, чтобы попробовать забыть и свыкнуться, хотя бы сменить обстановку, но знал, что всё тщетно. Что за понедельником наступит вторник, такой же безнадёжный и бесприютный, тупой одинокий вторник, унылый, серый, безразличный ко всему, как и сам Люпин. Но пока ещё был холодный серый понедельник, рождённый дающим настолько слабую надежду на тепло мартом, что впору было укутаться в протёртую зимнюю мантию. Люпин собирался сегодня попытать удачу в Министерстве магии, куда всё равно нужно было наведаться, чтобы отметиться в Бюро регистрации и контроля… таких, как он. А поскольку о природной «везучести» Люпина можно было складывать легенды и сочинять баллады, чтобы после кружки эля распевать их в «Кабаньей голове», на какой-то головокружительный успех он не рассчитывал. Тем не менее, отбросив в сторону пессимистичные мысли и уже, кажется, ставшее подмерзать сверху одеяло, Люпин бодро вскочил с постели и стал собираться.* * *
Пройдя привычную процедуру проверки на входе, Люпин спустился в лифте на четвёртый уровень, где располагался Отдел регулирования магических популяций и контроля над ними. Он частенько наведывался сюда с самого детства, потому как каждому ответственному оборотню полагалось отмечаться в Секции учёта раз в два месяца, к тому же отец тоже работал в этом отделе, только в другом подразделении, специализируясь на Явлении Нечеловеческих Духов. И пусть после смерти их Хоуп, любимой матери и жены, Люпин-младший старался наведываться к отцу чаще, он всё же считал, что не имеет права подвергать отца опасности. Хотя какую опасность он мог представлять, когда на небе не висела круглая, сытая и располневшая луна? Люпин не задавался этим вопросом, ведь никому не нужным, таким опасным и одиноким он чувствовал себя куда привычнее. Люпин едва не споткнулся на ровном месте, в таком знакомом и привычном коридоре, когда за углом услышал знакомый голос: — …но если кто-либо из них нарушит семьдесят третью статью Международного Статута Волшебной Секретности, даже Министерство не сможет закрыть глаза на такое вопиющее преступление? — Осторожнее, мистер Малфой, иначе можно будет подумать, что вы задумали какую-то неприличную аферу. Усмешку в голосе говорившего невозможно было спрятать даже под возмущённым тоном: — Не стоит собирать Визенгамот, пока не найдёте доказательства виновности… Звук шагов возвестил, что Малфой направляется как раз к тому повороту, за которым стоял — и можно было бы подумать, что подслушивал — Люпин. Тот специально, чтобы никто ничего подобного не подумал, сделал шаг вперёд, выскакивая из-за угла как раз в тот момент, когда за него собирался завернуть Малфой, отчего молодые мужчины столкнулись буквально нос к носу. Малфой свой тотчас презрительно сморщил: — Что-то псиной завоняло, к чему бы это? — растягивая слова, брезгливо передёрнулся он, будто ни к кому персонально не обращаясь. О том, что Люпин — оборотень, Малфой узнал от Снейпа, который хоть и был неразговорчивым, но проклинать своих школьных врагов, которые потом стали противниками на войне, очень любил. Люпин в ответ сжал кулаки, которые сильно зачесались, но не тронулся с места, пробурчал только: — Это потому что пожирательская шавка к министру побежала. Голос Люпина был тих, но отчётлив. Малфой ещё крепче сжал в кулаке изысканную трость с набалдашником в виде змеиной головы и прошипел тоже почти по-змеиному: — Я был под Империусом, а вот где был ты, когда Тёмный Лорд убивал твоих друзей? Люпин дёрнулся и сам не заметил, как схватил Малфоя за грудки, даже не потрудившись достать волшебную палочку. С силой он шваркнул Малфоя о стену, тот, кажется, приложился головой о камень, но в долгу тоже не остался — по уху Люпина прошлась острыми клыками змеиная рукоятка. Блондинистый хвост, в который элегантно были уложены волосы Малфоя, совсем растрепался, когда Люпин повторно приложил его затылком о стену. Хотел было ещё съездить кулаком по физиономии, но сзади его схватили чьи-то руки, оттащив от замахнувшегося тростью Малфоя. — Что это за магловская драка, да ещё и в Министерстве?! — возмущённый голос одного из сотрудников отдела немного отрезвил Люпина, к горлу которого тут же подкатил привычный комок стыда. — Его на цепь посадить надо! Он агрессивен и опасен для общества! — Малфой тыкал в сторону противника тростью, второй рукой приглаживая волосы и поправляя изрядно помявшуюся мантию. — Скажи спасибо, что сейчас не полнолуние, я бы тебе кишки вырвал! — не сдержался Люпин, дёрнувшись снова навстречу, но уже без былого энтузиазма. — Ремус, разве так выражаются воспитанные молодые маги в приличном обществе? Удивлённый, ничуть не обвинительный, а мягкий и наставительный тон одного из сослуживцев отца, который знал ещё маленького Ремуса и любил его за необычайные в его возрасте серьёзность, рассудительность и ум, сразу же охладил пыл. Люпин опустил голову и молчал, мечтая приложить лёд к горящему уху и просто провалиться под землю, куда-нибудь на девятый уровень, чтобы снова стать никому не нужным, каким-нибудь пыльным артефактом в Отделе Тайн. Малфой, заметив, что его особой никто более не интересуется, поспешил уйти и привести себя в менее компрометирующий вид. Люпина же отвели в кабинет одного из подразделений Отдела — куда он, собственно, изначально и направлялся, — остановили кровь, капающую из пораненного уха, и сделали отметку в личном деле. Люпин смекнул тут, что проситься на работу в этот отдел не имеет смысла, да и раньше не тешил себя надеждой на успех, а теперь-то и вовсе был обречён на провал. Люпин был в отчаянии. Не то чтобы он лелеял мечту сделать карьеру в Министерстве, но после того, как Магическая война внезапно закончилась и Орден Феникса был распущен, Люпину необходимо было чем-то заняться в жизни, чтобы не только прокормить своё тщедушное тело, но и утолить голод разума, жаждавшего полезной деятельности. И тут в отчаянии метавшийся по кабинету взгляд Люпина упал на стол, который занимал отсутствовавший сейчас сотрудник Управления по связям с кентаврами. Об этом управлении давно ходили шутки, так как заниматься в нём было откровенно нечем, ведь ни один кентавр со времён учреждения Министерства в 1707 году ни разу не обратился за какой-либо помощью к магам. На столе лежало прошение освободить территорию от стада кентавров, поселившегося в лесу Клаутс в Уилтшире. Краем любопытного глаза Люпину удалось уловить чёрно-зелёный змеино-драконий герб Малфоев в нижнем углу пергамента. И картинка мгновенно сложилась в голове, как собранная с помощью Репаро колдография. На ней Люпин представал таким себе непрошенным защитником угнетённых копытных созданий.* * *
Серое утро вторника встретило Люпина тонкими нитями холодного дождя за окном. За всё ещё разбитым им же самим окном. Потому что Люпину нужно было на что-то злиться, и если бы не было надоедливой прорехи в окне, он злился бы на себя самого, а это его утомляло ещё больше. К саднящим костяшкам пальцев добавилась ещё дёргающая, словно кусающая боль в ухе. И она тоже отвлекала от боли душевной, иначе он давно бы обработал ранку заживляющей мазью. Сегодня Люпин вовсю занялся разработкой плана, чтобы уже в среду проснуться совершенно новым, нисколько не бесполезным человеком. Конечно, он понимал и никогда не забывал, что ещё будучи совсем сопливым мальчишкой получил на шею ярлык «бракован», но иногда хотелось думать, что и он может на что-то сгодиться. «Не годен для счастья», — этот приговор он вынес себе сам и давно с ним смирился, но что-то такое трепыхалось в душе, жаждало проявиться и выскочить наружу. Чаще всего это чувство проявлялось, когда Люпин оставался в одиночестве, когда стены, хоть и глядящие теперь безучастно пустыми рамками от колдографий, не отворачивались, не оскорбляли и не стремились отгородиться от него. В среду дождь поутих, как и рвение Люпина. Аппарировав на окраину леса, встретившего его несошедшим кое-где снегом, мелкой молодой травкой и ещё голыми, стеснительными тонкими деревцами, Люпин растерянно оглянулся. Он осторожно, не доставая волшебной палочки, на которую кентавры всегда реагировали крайне враждебно, стал пробираться вглубь леса. Наверное, повышенная тревожность объяснялась приближением самого нелюбимого Люпином периода месяца, но он словно чувствовал отовсюду направленные на него недружелюбные взгляды. Стоило только подумать, что лес как-то странно затих, словно застыл или притаился, как в нескольких дюймах от пострадавшего уха просвистела стрела, воткнувшаяся в ствол дерева впереди. Люпин замер, сердце его колотилось как бешеное. Он медленно поднял безоружные руки и соединил ладони над головой. Из-за ствола старого дерева вышел немолодой черноволосый гнедой кентавр с луком в руках. — Ты знаешь наш жест мира, человек? — он был крайне удивлён. — Я пришёл не со злым умыслом, а затем, чтобы помочь, — объяснил Люпин, всё так же держа руки над головой. — Мы не принимаем помощь от чужаков, тем более, от двуногих, — кентавр, казалось, колебался, как поступить, но потом принял решение: — Ты вторгся к нам, и я отведу тебя к вожаку, чтобы он сам придумал, какой смертью тебе умереть, человек, пришедший помочь, — он серьёзно кивнул и добавил: — Не бойся, вожак справедлив и не позволит тебе долго мучиться. С этими словами кентавр набросил на руки Люпина верёвку, петля на которой мгновенно затянулась. Такой вариант событий — не быть убитым, конечно, а попасть в плен — Люпин тоже просчитывал, потому был спокоен и просто подчинился кентавру, тянущему его за руки в чащу леса. Когда на большой поляне, куда черноволосый кентавр привёл Люпина, собралось большое стадо, вперёд вышел один — седовласый и голубоглазый, он чем-то напоминал Дамблдора, и это придало Люпину уверенности. — Приветствую тебя, вожак леса Клаутс! — торжественно произнёс Люпин. — Меня зовут Ремус Люпин, я пришёл предостеречь вас от беды, которую собирается навлечь на вас один волшебник. — Разве ты сам не волшебник? — недоверчиво произнёс старый кентавр, складывая руки на груди. — Если таким образом ты решил отомстить своему врагу среди людей, мы лишим твоего врага его цели! Мы не вторгаемся в дела людей и просим их не лезть в наши. — Это мудрая политика. В мире людей мало кто её придерживается, — кивнул Люпин. — Вам дорог лес, в котором вы живёте? — Это мир людей, но не потому, что был создан таким, а потому, что мы позволили людям наводить свои порядки, — заметил вожак, не отвечая на поставленный вопрос. — Чтобы сохранить своё спокойствие впредь, мы вынуждены оставить тебя навсегда в нашем лесу, молодой волшебник. Голос вожака был словно меланхоличным, глаза его глядели с печалью. — Разве звёзды не показали вам, что задумал против вас один жадный маг? — Люпин понемногу отчаивался: он не думал, что кентавры настолько упрямы. — Мы не вправе вмешиваться в судьбу, предрекаемую звёздами, — спокойно промолвил старый кентавр. Люпин мысленно простонал, прокляв свою задумку помочь этим существам. Что ни говори, спорить с кентаврами, как и с домовыми эльфами, себе дороже, а результата в итоге меньше, чем эмоций после поцелуя дементора. — А что говорят вам звёзды о моей природе? Кентавр задумался и взглянул на своих собратьев. Конечно, Люпин знал, что кентавры не были агрессивными и убивать никого не собирались. Просто метод запугивания лучше всего подходил, чтобы отвадить людишек от мест их обитания. Даже тех, кто их оскорблял и наносил значительный ущерб, после продолжительной и весьма внушающей беседы кентавры, в конце концов, отпускали. Но что будет, если они отпустят оборотня, знающего к ним дорогу? Огромное сердце билось у кентавров именно в конской груди, но человеческая половина, которой принадлежал и разум, крайне не любила оборотней, хотя смертельной опасности они для кентавров не представляли. — Ты слишком молод, чтобы так глупо рисковать жизнью, Ремус Люпин. Тебе бы найти молодую кобылку и жить в своём каменном доме, — вздохнул вожак. Люпин тоже вздохнул, поняв, что не достучится до умов этих убеждённых фаталистов, как бы ни старался. Он медленно освободил свои руки от пут, которые больше никто не держал, и поплёлся восвояси.* * *
В это время на противоположной окраине леса Клаутс, где располагалась неподалёку от речки магловская деревушка, с пробитым стрелой животом умирал мужчина. Жители деревни столпились вокруг него, женщины плакали, мужчины в ужасе смотрели в лес, кажущийся теперь тёмным и страшным, ведь это оттуда появилось неведомое существо с человеческим торсом, переходящим в лошадиное тело. Существо, убившее их товарища. Через несколько минут прямо из воздуха на дороге появились странно одетые люди с деревянными палочками в руках. Впрочем, после нескольких Обливиэйтов жители деревни забыли и об этих людях, и о мифических существах. У них осталось только тело убитого друга — тот, изрядно выпив перед этим дешёвого бренди, повздорил с соседом, который тоже плохо соображал от выпитого и заколол товарища вилами.* * *
— Давно не видел такого переполоха в Министерстве, — за ранним ужином делился Лайелл Люпин с сыном. — Авроры по Отделу ходят, бедный Мартинсон, которого по кентаврам назначили, не знает, что делать и куда бежать. Предписали это стадо выселить в дикие земли, куда-то на север — так кто им прикажет? Ну чисто отделение душевнобольных из Мунго… Ремус был рад увидеть на лице отца эмоции, которые после смерти Хоуп проявлялись у него нечасто. С другой стороны, его переполняли сомнения по поводу событий, которые якобы произошли сегодня утром в маггловской деревне. Ведь он знал, что у кентавров было алиби — хотя оборотню не позволили бы свидетельствовать в суде, если бы таковой состоялся. — А разбирательство-то было? Комиссию собирали? — без особой надежды на положительный ответ спросил Ремус. — Да какая там комиссия? Есть орудие убийства — стрела кентавра, есть выуженные аврорами воспоминания маглов — они видели кентавров на опушке леса. Что ещё нужно для обвинительного приговора? Ах да, то, что им не место рядом с добропорядочными людьми. — Ты говоришь, как какой-нибудь сноб Малфой, — нахмурился Ремус. — Но здесь ведь он был прав? Он совсем недавно жаловался на агрессивность этого стада, у него поместье возле этого леса находится. И если бы мы его послушали… Ох, бедный магл, — закачал головой Люпин-старший, и Ремус поспешил встать. Сейчас отец опять начнёт говорить про бедных маглов, которые страдают от вторжения в их жизнь всяких полукровок, а Ремус — мучиться угрызениями совести. И без того, без этих напоминаний, он чувствовал себя в одиночестве стоящим на сыром ветру, не знающим, куда качнуться, где приткнуться. Ещё свежа была боль пережитых потерь, ещё не простил он их себе, не зализал раны. В душе его была большая прореха, и каждый день он боролся с собой, и борьба была куда страшнее, чем когда-либо. Потому что принять себя такого — с ярлыком на шее, с клеймом на ухе, с приговором о том, что не годен для счастья, — было неимоверно трудно, но после того, как его покинули те, кто помогал ему в этом, кто не обращал внимания на проклятия и ярлыки, стало труднее во сто крат. Люпин вздохнул, кивнул отцу и аппарировал.* * *
Ворота в поместье Малфоев были громадными, вычурными и неприступными. Люпин походил вдоль чугунной ограды, пожал плечами и взялся за решётку. В тот же миг завитки, которые украшали ворота, преобразились в какую-то уродливую, вроде мантикорьей, морду. — Цель визита? — пролаял страж. — Э-э… — замялся Люпин. — Поговорить с хозяином поместья, Люциусом Малфоем. Морда снова стала чугунными завитками, а рядом, футах в трёх от земли, послышался хлопок аппарации. Перед Люпином стоял большеглазый и лопоухий домовой эльф. — Добрый вечер, сэр. Добби проводит вас к хозяину, — с этими словами домовик поклонился, взмахнул рукой, и ворота растворились в воздухе, чтобы Люпин мог войти. За домовиком он прошёл по широкой мощёной аллее, высаженной тисами, мимо фонтана к огромному четырёхэтажному особняку. Люпин вошёл в богато украшенный холл, поднялся на второй этаж по лестнице, на которой могло спокойно разойтись два великана, и остановился в просторной гостиной. — Хозяин Малфой, к вам гость, сэр. Домовик, снова поклонившись, исчез с хлопком. Малфой отложил свежий выпуск «Пророка» и поднялся с кресла. — Чем обязан визиту? — насмешливо протянул он. Видно было, что здесь, в своём доме, он чувствовал себя куда спокойнее. — Что ты за сволочь такая? –огрызнулся Люпин, не скрывая злости. — Знаешь, мог бы прислать сову с полным перечнем оскорблений, чем утруждать… и подставлять себя. — Малфой почти ласково улыбнулся. — Всё-таки Гриффиндор — это диагноз. — Мне жутко захотелось плюнуть тебе в рожу, — Люпин покраснел и стиснул зубы, его уже трясло от переполнявшего гнева. — Ну что же ты тогда ждёшь? Казалось, Малфой намеренно провоцировал. И Люпин знал, что если ему удалось подставить кентавров, инсценировав их нападение на маглов (с помощью подделки воспоминаний или чар иллюзий — Люпин не знал, но догадывался), то совсем ничего не стоит посадить на цепь — а то и в Азкабан — «агрессивного, неконтролируемого, опасного для общества оборотня». — Бедный-несчастный волчок, хотел заступиться за своих друзей-полукровок, — просюсюкал Малфой, глаза его недобро блестели. — Да только на руку мне сыграл: пока они отвлекались на тебя, я смог незаметно провернуть дельце, и теперь лес почти мой. Ну, а за маглами дело не станет. — Ты самый беспринципный мерзавец из всех, кого я знаю, — процедил сквозь зубы Люпин. — Включая придурка Блэка? — издевательский смешок Малфоя стал последней каплей. Люпин сделал решительный шаг навстречу и съездил-таки кулаком по наглой физиономии. Малфой отшатнулся, но, казалось, ничуть не удивился проявлению агрессии. — Кажется, мы не всё друг другу сказали в тот раз? — прошипел он, хватая Люпина за отвороты мантии. Через несколько минут они уже катались по полу, по дорогому мягкому ворсистому ковру, вцепившись друг в друга мёртвой хваткой, раскрасневшиеся, растрёпанные и побитые. Когда Малфой, оседлав Люпина, стал с необычайным азартом мутузить того по всему, до чего мог достать, Люпин закрывался от него руками и думал о том, что получает колоссальное удовлетворение от этой драки, имея возможность выплеснуть накопившуюся за долгое время злость: на себя, погибших друзей, предателя Сириуса, подлеца Малфоя, несправедливость жизни и весь этот ненавистный мир. Вдохновенно хлестнув Малфоя по щеке, Люпин тут же наотмашь ударил по другой, неосторожно подставленной. Потом ещё раз, и ещё. Наконец, выбившись из сил, оба драчуна отпустили друг друга одновременно, словно сговорившись. Они дышали тяжело, откатившись, лежали на мягком ковре — отдыхали. Первым поднялся Малфой, у него были до неприличия красные щёки и ссадина на щеке; от былого лоска, надменности, уверенности ничего не осталось. Но он выглядел на удивление довольным, словно ему тоже нужна была эта разрядка. Малфой подошёл к лежавшему на спине Люпину, у которого наливался синяк под глазом, а ворот мантии был почти оторван, и протянул ему руку. В глазах Люпина мелькнуло недоверие, но некое чувство мужской солидарности подсказывало, что — да, им обоим это действительно было необходимо, именно поэтому Люпин пришёл сюда, и именно поэтому Малфой его впустил. И он протянул отбитую до боли руку в ответ, крепко ухватился за неё и поднялся. Они стояли напротив, соединив руки в рукопожатии, и смотрели друг другу в глаза. Наконец Малфой криво усмехнулся: — У тебя неплохой удар правой, Люпин. Тот в ответ, прежде чем выпустить руку Малфоя, крепко пожал её и тоже усмехнулся: — Если бы я обратился, тебе бы меньше понравилось… Малфой зачем-то отряхнул руки и стал привычно приглаживать волосы, выглядел он довольным. Но Люпин вдруг насторожился и прислушался к звукам, приближающимся со стороны живой изгороди, окружавшей поместье Малфоев по периметру. — Слышишь? Волчье чутьё подсказывало Люпину, что за воротами разворачивается что-то недоброе. Малфой отрицательно качнул головой. — Я пойду посмотрю, — решил Люпин и подошёл к камину. Отправившись камином в «Дырявый котёл» (первое, что пришло ему в голову), Люпин тут же аппарировал обратно к воротам поместья семьи Малфой. На подъездной дороге толпились кентавры, все до одного вооружённые луками; у самых ворот стоял вожак, вид у всех был не самый дружелюбный. Домовик, появившийся на зов ворот, при виде воинственных кентавров испуганно пригнул уши: – Доброго вечера, сэры. Чем Добби может вам помочь? — Нам нужен твой жадный подлый хозяин! — строго проговорил вожак, и домовой эльф с хлопком исчез. — Убивать его пришли? — подал голос Люпин, и все повернулись к нему. Наверное, вид у него был действительно немного шокирующий: побитый, в порванной мантии, Люпин выглядел ещё более жалко, чем обычно. — Я уже разобрался с ним, — Люпин стиснул кулаки. — А если ваши звёзды всё-таки сказали вам довериться человеку, который стремится помочь вам, у меня есть новое предложение. — Я слушаю тебя, молодой маг-оборотень, какими бы ни были твои цели, — только и сказал вожак, опуская свой лук.* * *
— …и мне пришлось заколдовать и обезвредить этого огра, чтобы кентавры могли там жить, — закончил Люпин свой рассказ и откинулся на высокую спинку мягкого кресла. — Значит, я теперь перед тобой в долгу? — Малфой потянулся к хрустальному роксу и сделал глоток виски. Люпин пожал плечами. Конечно, ему было приятно чувствовать, что сам Малфой ему что-то должен, с другой — было до привычного комка в горле неловко за это чувство. Он просто сделал то, что считал справедливым: чтобы мудрые кентавры не пятнали своё имя убийством волшебника, что могло вылиться даже очередной Магической войной, чтобы они жили привольно и при этом никому не мешали. Хотя, когда Люпин смотрел в зеркало, он не замечал никаких перемен в себе. — Должен, как Флетчер гоблинам, — Ремус позволил себе улыбку. Люциус сделал бокалом жест, словно пьёт в честь Люпина, и спрятал свою улыбку за глотком виски. Он отчего-то был не против, чтобы этот оборванец с претензиями на творца справедливости оставался в огромном особняке семьи Малфой, тем более Нарцисса с полуторагодовалым Драко загостилась у родственников. А подковёрные интриги, попытки обелить своё имя и поиски способов увеличить свои богатства за последнее время несколько утомили. Захмелевший слегка Люпин взглянул на собеседника и вздохнул: — Быть кредитором Малфоя — это такая большая ответственность! Это очень, очень трудно. Люпин покачал головой, а Малфой вдруг поднялся с кресла и протянул ему руку, которую тот без колебаний пожал. — Ненавижу долги, — сообщил Малфой, и по безмолвному согласию повёл гостя осматривать свои покои.* * *
Люпин не вернулся в четверг к своей прорехе в окне, к своим пустым рамкам на стенах и к издевательски хохочущему Сириусу из газеты. Меньше всего он хотел видеть предателя Сириуса, боясь, что он, глядя в глаза, станет его в чём-то обвинять. И без него Люпин остро чувствовал свою вину и оправдывал себя тем, что Малфой совсем-совсем на него не похож. В пятницу утром Люпин долго шлялся по улицам, разглядывал прохожих и понимал, что на Сириуса ни один из них не похож, куда там Малфою. А вечером пришёл в особняк и думал, что время, скорее всего, залижет эту разницу. Хотя, если признаться себе откровенно, он просто боялся очередной потери и так же отчётливо осознавал её неизбежность. Поэтому дышал часто, как в угаре, погружался полностью, наслаждался всецело и отдавался до конца. Он прожил этот день за год, а потом наступила суббота. В субботу возвращалась Нарцисса. В субботу было полнолуние. Он сам себя взашей выгнал поутру из особняка, едва удержавшись, чтобы не треснуть Малфоя по щеке — навзрыд, наотмашь, без какой бы то ни было причины. Просто потому, что хватит этих идиотских причуд, потому что они, в конце концов, враги, все долги давно уплачены с лихвой, а проклятый ярлык, повешенный судьбой, с Люпина никто никогда не сможет снять. Наверное, фатализм — это заразно. В воскресенье всё вернулось на круги своя. Люпин зажил, как и прежде до этого. Чужим для всех, постылым для себя самого, безнадёжным и бесприютным, одиноким, унылым, серым, безразличным ко всему. Не годным для счастья. Оставались только синяки на теле, говорящие о том, что иногда в этой жизни кого-то бьют и за дело.