Ангел-хранитель

- Стой, подожди! Не прыгай! Исак думает, что вся эта ситуация будто бы списана с сопливых и невероятно пошлых мелодрам, которые круглыми сутками смотрит его двоюродная тётя Дороти. Это сходство до того бросается в глаза, что кажется абсолютно нереальным, но жёсткая ткань джинсовки под пальцами вряд ли может померещиться. "Интересно, бывают ли галлюцинации осязаемыми?" - думает Исак, пока оттаскивает замешкавшегося парня от узкого парапета, и судорожно перебирает воспоминания в голове, как старый хлам на антресолях. Нет, он не курил сегодня. И нет, он точно ничем не болен. А это значит, что голубые глаза неудавшегося самоубийцы перед ним, потемневшие от какого-то безумного яростного отчаяния, реальны так же, как и то, что у Исака фамилия Вальтерсен, и кеды у него зашнурованы слишком ненадёжно. Исак думает, что зря влез не в своё дело, когда стискивает чужие плечи с такой силой, что на них через несколько часов точно распустятся фиолетовые цветы-отпечатки. Парень в его руках брыкается и орёт, срывая голос, бьётся в истерике, осыпая Вальтерсена градом ударов и злых слёз, но тот упорно тащит его, с каждой секундой всё более слабо сопротивляющегося, к лестнице, едва не спотыкаясь о шнурки. "Зачем я помешал ему? Может, у него действительно была причина? Может, он правда хотел умереть?" - думает Исак, и минутой позже ему точно станет стыдно за эти мысли, из-за которых он почти ослабляет хватку. Они спускаются в лифте в полном молчании, и времени, которое уходит на то, чтобы уже далеко не прозрачная из-за количества надписей и грязи на стенах кабина прошла все двадцать пять этажей, Вальтерсену хватает только на то, чтобы в тусклом свете мерцающих лампочек внимательно рассмотреть глаза этого парня. Он, кажется, под чем-то, потому что его зрачки неестественно расширены и почти полностью затапливают синие радужки-океаны, словно два пятна нефти расползаются по чистой воде, отравляя и убивая всё, что приблизится к поверхности. Исак не знает, откуда у него в голове такие ассоциации, и, если быть честным, совсем не понимает, почему он настолько спокоен после того, как превратил самоубийство какого-то незнакомца в его всего лишь попытку. Нет, не так. Не какого-то, а именно этого. Парня, у которого рост точно не меньше ста девяноста, и по сравнению с ним немаленький Вальтерсен чувствует себя очень низким. Парня, который, похоже, крайний раз гладил свою одежду в прошлом году и не забыл сделать идеальную укладку перед тем, как идти прыгать с крыши. Парня, у которого на ремне нацеплено множество идиотских и этим милых брелков с покемонами. Парня, в уголках глаз которого рассыпаны лучики-морщинки, говорящие о том, что этот человек очень часто и много улыбается. Такие люди, как он, наверняка должны жить полноценной счастливой жизнью, а не балансировать в два с копейками часа ночи на узком парапете крыши, готовясь к прыжку. От собственных мыслей Исак невольно морщится. Должен. Такое мерзкое слово. Самая обычная автобусная остановка превращается во временное пристанище для горе-самоубийцы и его спасителя. "Спасителя ли? - снова навязчиво бормочет внутренний голос в белокурой голове Исака. - Может, я сделал только хуже?". Впрочем, он тут же отгоняет эти назойливые, как мухи в душной кухне его двоюродной тёти Дороти, мысли, - наверное, он слишком часто вспоминает свою тётю. За промежуток времени длиною почти в час уж точно, - и скашивает взгляд на покорно бредущего рядом с ним парня. Он, кажется, вообще не с этой планеты, из какой-то другой Вселенной, где все люди тихие, безвольные и даже не понимают, куда идут, если кто-то тянет их за руку под покровом ночи по пустынным улицам. Острое сожаление прошивает Вальтерсена, как разряд тока, и от этого сердце в груди неприятно сжимается. Они садятся на узкую холодную лавочку слишком близко друг к другу, почти плечом к плечу, и молчание между ними кажется осязаемым, настолько оно напряжённое. Исак даже почти протягивает руку, чтобы нащупать в воздухе эту неловкость и сжать в кулаке, раздробив на мелкие осколки, но он этого не делает, потому что слова в такой ситуации должны помочь лучше. Наверное. Вообще-то он должен бы вызвать полицию и "скорую", так как профессионалы уж точно смогут сделать для этого парня гораздо больше, чем он, и это всё совсем не его проблемы, и он и так уже много нервов потерял, но... Но парень смотрит Исаку прямо в глаза, и он застывает на месте, не в силах даже достать мобильный из кармана. Потому что в синих океанах напротив плещется боль, страх и немая благодарность. Конечно же, он никуда не звонит. - Как тебя зовут? - первым нарушает тишину Вальтерсен, и это, наверное, самый неуместный вопрос из всех, что он мог задать сейчас. Еще и голос после долгого молчания срывается, и Исак звучит просто невероятно пискляво. Вообще-то его не должно волновать, как он звучит перед этим парнем, но он всё равно торопливо откашливается и повторяет вопрос уже нормальным тоном, чувствуя, как полыхают от стыда огненно-алым кончики его неприкрытых кепкой ушей. Незнакомец удивлённо вскидывает брови, потому что ожидал раздражающих, глупых и банальных расспросов о причине его поступка, но ему, похоже, нравится то, что Исак спросил его имя. Потому что он смеётся. Тихо и кратко, чуть покачивая головой, и лучики-морщинки в уголках его глаз становятся глубже и ярче. В этот момент Исак пропадает. Окончательно и бесповоротно. - Эвен, - тихо говорит Эвен и чуть улыбается, едва заметно, самыми краешками губ, а у Вальтерсена, между прочим, тут же весь мир перед глазами рассыпается, как карточный домик. Потому что у Эвена очень красивый голос, хриплый и одновременно с этим мягкий. Потому что у него большие ладони и длинные, "музыкальные", как их ещё называют, пальцы. Потому что у него из причёски выбилась прядь русых волос и теперь смешно спадает на высокий лоб. Будь Исак хоть самую малость отчаяннее, он бы обязательно её поправил. - А меня Исак, - так же тихо, почти шёпотом сообщает Вальтерсен и окидывает парня внимательным взглядом, сразу же замечая на белой ткани футболки пятно от сырного соуса (это именно сырный соус, он уверен, потому что слишком часто по неосторожности ставит на своих вещах такие же). Видно, что пятно пытались оттереть влажным полотенцем или типа того, чем ещё больше его размазали, и Исаку так знакома эта ситуация, что ему приходится неловко сцедить улыбку в кулак перед тем, как начать расстёгивать свою куртку. Исак без неё легко обойдётся, потому что на нём и так, кажется, весь его гардероб, а вот Эвен наверняка нацепил на себя первое, что под руку попалось - это понятно и по грязной футболке, и по очевидно слишком тонкой для такой прохлады летней джинсовке. - Приятно познакомиться, Исак, - Эвен улыбается вполне дружелюбно и совсем не сопротивляется, когда Вальтерсен начинает укутывать его плотной и тёплой, нагретой собственным телом, курткой. Потому что он действительно замёрз, и иногда заботы - простой заботы, а не постоянного контроля - катастрофически не хватает. Исак наблюдает за тем, как Эвен достаёт пачку сигарет и рыщет по своим карманам в безуспешных поисках зажигалки ровно до той поры, пока не вспоминает, что у него-то она точно должна быть. Никакой зажигалки он не обнаруживает, зато в примерно третьем слое одежды находит спички и сразу же кладёт в протянутую ладонь парня коробок. - Серьёзно? Спички? - брови Эвена явно стремятся стать одним целым с его роскошной русой шевелюрой, и Исаку ужасно неловко, потому что да, это спички. - Ты пришёл из прошлого века, чтобы спасти меня? - Серьёзно? Сырный соус? Зачем вообще стирать одежду, если её можно не стирать, - парирует Вальтерсен, у которого, похоже, на генетическом уровне заложено отвечать на любую подколку не менее острой шпилькой. - И твоя джинсовка. Ты её когда крайний раз гладил, а? У всех, видимо, свои странности - кто-то приходит из прошлого века, чтобы поделиться с каким-нибудь идиотом спичками, а кто-то не умеет пользоваться стиральной машинкой и утюгом. Наверное, он выпаливает всё это слишком быстро, на одном дыхании, так, что щёки загораются пятнами лихорадочного румянца и начинают болеть от слишком широкой улыбки. И он чувствует себя таким невероятным идиотом, потому что они оба сейчас совсем как дети - соревнуются, пытаясь что-то друг другу доказать, и хохочут в голос, будто бы не умея быть неискренними. Эвену, похоже, всё ещё самую малость неловко, но чем менее напряжённой становится атмосфера между ними, тем быстрее центнер концентрированной боли в его глазах рассеивается и оставляет от себя только жалкие граммы. Сейчас Исак чувствует себя самым настоящим спасителем, который пожертвовал собой ради другого. Потому что он тонет в синих океанах, опускается на самое дно, и всплыть нет уже никаких сил. Желания - тоже. - Но, так и быть, я дам тебе очень ценный совет. Пятна от сырного соуса хорошо отстирываются средством для мытья посуды. Я сам с этим сталкивался, поверь мне, - перестать говорить Вальтерсен не может. Наверное, это глупо, но как можно молчать, когда от каждого твоего слова в прозрачно-синей воде один за другим вспыхивают маленькие огоньки? Когда миллионы компактных вселенных, все фейерверки мира, атомные бомбы и даже дурацкие детские хлопушки с конфетти взрываются в твоей душе, переворачивая всё с ног на голову, и это будоражащее чувство так похоже на самое настоящее счастье? Конечно же, так нельзя, поэтому он и не замолкает. У него есть оправдание, окей? - О да, Исак, огромное спасибо. Когда приду домой, первое, чем я займусь - пойду отстирывать футболку и гладить все свои вещи, однозначно, - такой очаровательной и белозубой улыбкой, как у Эвена, не может похвастаться ни один голливудский актёр, серьёзно, Исак в этом более, чем уверен, потому что залипает и едва может брякнуть что-то, отдалённо напоминающее согласие, в ответ. - Не подскажешь, какое именно средство мне нужно купить для лучшего эффекта? - Можешь просто зайти ко мне и взять его. Там как раз немного осталось. Это вырывается само собой. Вальтерсен вообще не контролирует свой язык сейчас, и, когда до него доходит, что именно он только что предложил, его настигает паника. Эвен может неправильно понять и решить, что у него какие-то грязные намерения, или просто отказаться, потому что к незнакомцам (хэй, они знают имена друг друга, значит, не всё так плохо?) домой в начале четвёртого ночи не ходят, да и вообще... Но Эвен только отвечает Исаку долгим, внимательным взглядом, который прошивает насквозь не хуже рентгеновского излучения, и молча встаёт, всем своим видом показывая, что полон готовности идти со своим неожиданным спасителем хоть на край света. Прежней тупой покорности судьбе и серого безразличия в его лице не видно, и от этого сердце в груди ёкает слишком радостно. Вальтерсен и наслаждается этими совершенно новыми, непривычными чувствами, и одновременно с этим хочет от них избавиться. Потому что они могут разрушить привычный образ жизни, в котором Исак всегда предпочитал не заморачиваться чужими проблемами (только если это не проблемы близких друзей) и заботился лишь о собственной шкуре, толстой бетонной стеной отгораживая свою душу от любого постороннего. Но неизвестность всегда манит, а Вальтерсен ещё в детстве считался очень любопытным ребёнком. Может, немного приоткрыть тяжёлые створки ворот? Они идут по ночным улицам нога в ногу, кедами шуршат по чистенькому асфальту, и над головой у них - начинающее светлеть небо, а впереди - пустая дорога, где только изредка мелькают неясные человеческие силуэты. Исак прячет подмёрзшие руки в карманах толстовки, Эвен - трёт ладони друг о дружку. И между ними такая тёплая тишина, что, будь она осязаемой, в попытках согреться не было бы нужды. В свой дом Исак пускает Эвена без каких-либо сомнений, как к себе в душу совсем недавно легко пустил, потому что не довериться тихому свету его улыбки представляется просто-напросто невозможным, а Линн и Эскиль всё равно до сих пор на той самой тусовке, с которой Вальтерсен так вовремя ушёл, и... Наверное, со стороны это выглядит глупо - они переговариваются почему-то шёпотом, и крадётся Исак по квартире, словно преступник какой, забравшийся вынести всё ценное. Шкатулку с украшениями Линн он не трогает, берёт только чёртово средство для мытья посуды и торжественно вручает его своему подельнику. Дверь за ними громко щёлкает замком. - Ты далеко живёшь? - Исак спрашивает это как-то неуверенно, и у него, ей-богу, снова загораются уши, потому что он не хочет навязываться. Эвен замечает это, и лёгкая улыбка трогает уголки его губ. Этот паренёк чертовски мил, и только благодаря ему у Эвена на душе сейчас проглядывает солнце. - Хочешь проводить меня? Наблюдать за тем, как Исак пытается выкрутиться и неловко почёсывает затылок, очень забавно, честное слово. Воздух чистый, свежий - утро близко, и Эвен дышит этим утром, полными лёгкими его втягивает, щурясь на восходящее где-то далеко, у кромки горизонта, дневное светило. Его лучи рыжие, окрашивают своей яркой краской и улицы, и торопящихся куда-то людей, и стеклянные коробки далёких небоскрёбов, а алые уши Исака в этом свете уже не кажутся такими алыми. Почему-то хочется отмотать время назад. Они останавливаются у автобусной остановки. Эвен вовсю пользуется моментом - разглядывает Исака внимательно, пристально, каждую деталь подмечает: и вздёрнутый кончик носа, и длинные ресницы, и вьющиеся у висков светлые волосы. Исак похож на ангела. Из тех, кого хранителями называют. - Э-э, мы... ещё встретимся? Исак не видит, потому что Эвен отводит взгляд, но в синем море снова проглядывает чёрная гниль. - Пока, Исак! Словно ветром унесённый, он вскакивает на подножку автобуса и уезжает прочь, оставив от себя только брелок с покемоном в раскрытой ладони и воспоминание о прощальной улыбке. Этой ночью Эвену снова будет тяжело. Этой ночью Исак не окажется на нужной крыше.