Нравишься

      Плисецкий нравится. Нравится своей вспыльчивостью, непокорностью, грубостью и прямотой; нравится непослушными светлыми волосами, изящными тонкими пальцами и почти девичьей пластичностью; нравится катанием, нравится своеволием, просто нравится.       Нравится весь — с ног до головы.       — Нравится. Нра-вит-ся, — в сотый раз повторяет Леруа, пробует, раскатывает по языку незнакомое русское слово. С непривычки оно кажется резким, каким-то твердым, чересчур шипящим, — с трудом верится, что таким выражают нежность — но и это ему тоже нравится.       Оно напоминает Плисецкого: такого же резкого, такого же шипящего, такого же твердого, но с нежной начинкой внутри — эта мысль неизменно преследует Джей-Джея, едва в поле зрения появляется знакомая светлая макушка.       Впервые он думает об этом, когда стоит на пьедестале в Канаде; Плисецкий — второй, и вид у него такой, будто он сожрал бы Жан-Жака заживо, не мешай ему камеры и толпа вокруг.       — Встанем на пьедестал следующего этапа вместе? — тянет Леруа, ожидая взрыва эмоций, но упрямый русский мальчишка лишь раздраженно дергает плечами и не смотрит больше в его сторону.       Подавить закипающий интерес Жан-Жак даже не пытается.       Потом — второй этап, Москва, Россия. В вежливо-насмешливом жесте Джей-Джей откидывает руки, выпуская Юрия с катка, и веселое "Дамы вперед" срывается с губ колкой иронией. Плисецкий весь кривится лицом, сжимает кулаки и, стискивая зубы, краснеет от злости, а Леруа неожиданно остро пробирает осознанием: эти сжатые пальцы, эти горящие глаза, эта ненависть — все для него. Даже на Виктора Плисецкий так не смотрит.       Выступление с короткой программой окончено, раздевалка пустует; Жан-Жак жмет мальчишку к стене, следит за каждым изменением его миленького правильного личика и ищет в нем следы былой неприязни. Он не намерен делать что-либо серьезное, не дурак же — так, играется, ждет нужной реакции. Юрий орет, брыкается и долбит отчаянно своими маленькими кулачками по его плечам, чтобы потом молча дрожать от бессильной злости. Джей-Джей доволен, да что там доволен — Джей-Джей рад; он уже готов прекратить свои детские игры, когда Плисецкий затихает, краснеет и отводит стыдливо глаза.       Внутри у Леруа что-то щелкает. Лицо зажатой в угол русской феечки кажется ему красивым.       — Юная леди ко мне неравнодушна? — спрашивает он первое, что пришло в голову, просто чтобы прогнать наваждение. — Я ей нравлюсь?       — Нет, — озлобленно шипит Плисецкий и краснеет еще сильнее.       Джей-Джей понимает: да.       Минута после произвольной, они снова на одном пьедестале, Жан-Жак снова победитель; Юрий — снова второй, — жжет его взглядом и на каждую полушутливую попытку поздравить цедит строптиво:       — Заткнись.       Полчаса после произвольной: Джей-Джей сбегает от журналистов. Плисецкий еще здесь, это точно, осталось только его найти.       Сорок минут после произвольной: Плисецкий нашелся. Сорок одна — Леруа его целует.       У котенка оказываются на редкость острые ногти, но Жан-Жака это мало останавливает. Юрий бьется в его руках, горит оцарапанная щека; уголок, в котором кое-кто усердно занимался самобичеванием, довольно темный, и со стороны их не видно. Плисецкий старательно делает вид, что оказывает сопротивление, толкается — и сам же поддается, целует в ответ. Леруа улыбается ему в губы.       До финала гран-при всего ничего. Джей-Джей достает одного строптивого подростка телефонными звонками — номер он добыл с боем, хотя с Юрием иначе, кажется, просто не выходит — и за каждой его фразой слышится ненавязчивое "ну признай ты уже, что я тебе нравлюсь". Феечка бесится, Леруа наслаждается.       — Иди ты нахрен, Леруа Мерлен, — рычит Плисецкий, однако трубку не кладет.       Жан-Жак слышит взбешенные нотки, кашляет в кулак, чтобы не смеяться, и жалеет, что не рядом сейчас. Он хочет ускорить время, приблизить гран-при, на котором решится все, и речь не только о победителе. Плисецкий уже принадлежит ему целиком и полностью, но сам никак не может этого признать. Это немного раздражает — и подстегивает.       — Только после нежных слов любви на прощание, моя леди.       На той стороне провода — молчание, и впервые в жизни Джей-Джей думает, что где-то поторопился.       Думает он так ровно до тех пор, пока в ухо не бьет жестким русским наречием:       — Нравишься, нравишься, нравишься! — и, уже на английском: — Доволен?       В трубке короткие гудки; Жан-Жак пытается понять, что это сейчас было. В памяти всплывает знакомое, твердо-шипящее чужое слово — сколько раз он пытался научиться его выговаривать? — и губы сами тянутся в счастливую до глупости улыбку. Он прячет телефон в карман, перед этим нежно проводя пальцем по экрану, и свободно вдыхает морозный канадский воздух.       Это резкое "нравишься" в исполнении Плисецкого звучит намного лучше, чем приевшееся приторное английское "люблю".