В болезни...

Аллен завязывает шнурок штанов и хочет надеть футболку, но останавливается. Почти с отвращением оглядывает свое отражение в зеркале. Не худой – тощий, ребра проступают дугами сквозь белую кожу – у Уолкера появляется мысль, что на них белье стирать можно – небольшой слегка розовый шрам у ключицы ближе к шее от вживленного под кожу катетера. Катетера уже нет, остались только шрам и фантомное чувство чего-то чужого. Аллен машинально скребет рубец ломкими ногтями, но лишь убеждается, что ему все мерещится, и ничего там нет. Пальцы кажутся ему ненормально длинными. Нет, это все из-за высохшей ладони, где проступают сизые вены. Их сетка видна по всей длине рук, особенно на сгибах локтей, где до сих пор остались синяки от игл. Наверное, они никогда не сойдут. Наркоман ебаный. Аллен невольно и нервно хихикает. Его вены быстро приспособились к уколам, научились бегать под кожей, врачам пришлось периодически менять руки и места для вкалывания игл. Потом, когда капельница стала для него почти самым лучшим другом, ему вживили катетер. Сначала это была просто игла, закрепленная пластырем, но она часто вылетала, как бы он ни старался не совершать резких движений. Тогда хирург плюнул на Уолкера и, вколов ему местную анестезию, вшил катетер прямо под кожу. Сначала было неприятно, неудобно, особенно, когда швы начинали сочиться слишком светлой для здорового человека кровью, но потом он привык и даже был благодарен, что его исколотые руки перестали терзать иглами. - Любуешься? Уолкер переводит взгляд на вошедшего в ванную Неа. Кемпбелл бросает взгляд на не запотевшее зеркало, трогает мокрые седые волосы Аллена и строго спрашивает: - Опять холодной водой мылся? Он все это время был рядом. Держал за руку, когда иссушенные болезнью пальцы сводила постоянная судорога. Тихо вел монолог, когда Аллен бездумно и пугающе не моргая смотрел на разводы больничного потолка. Спасал его от собственного безумия, видел в нем человека, когда он сам считал себя доведенным до ручки овощем и просил оставить его в покое. Мягко уговаривал поесть и кормил с ложечки, ведь его руки были не в состоянии даже ложку держать. И рассказывал о погоде за окном, когда временная слепота отняла цвета жизни для Аллена, оставив лишь пугающую черноту. Он даже ночевал в свободной палате, а всеми мыслями был с ним, держал во сне его руку. Он просыпался каждый час, чтобы подойти к двери и, заглянув в стеклянное окошко, удостовериться, что Аллен дышит. Впрочем, даже сейчас, когда болезнь отпустила измученное тело, но продолжает тревожить душу, Уолкер уверен, что он продолжает просыпаться и проверять, бьется ли его сердце. Аллен всегда сквозь сон чувствует его пальцы на своей шее, когда он нащупывает пульсирующую венку. И сколько бы Уолкер не ворчал, что у Неа есть своя комната и кровать, он каждый вечер крепко обнимает Кемпбелла, целует в макушку и позволяет ему засыпать на своем тощем костлявом плече. - Тебе все еще становится плохо от горячей воды? Температуры нет? Прикладывает ладонь к его лбу, но влажная от стекающих с волос капель воды кожа прохладная. Когда-нибудь он перестанет печься о Уолкере. Не станет подхватывать его под локоть, когда у него начинает кружиться голова и темнеть в глазах от слишком резкого подъема из-за стола, или сторожить у дверей ванной, прислушиваясь к плеску воды. Перестанет ругаться, когда он, еще совсем бледный и нездоровый, подскакивает в пятом часу утра и, выпив до дна стакан воды с парой таблеток от головы, садится за руль серебристого Рено. Он позже по телефону ответит, что это было срочно, и чтобы Неа перестал материться. А Неа не может, переживает, до хруста новенький телефон марки Сони сжимает. Потому что прошлый, модный айфон, разлетелся вдребезги от броска в стену. А Сони, он крепкий. И у Аллена такой же, только по-пидорски белый. После окончания разговора Неа убеждается: и правда – крепкий. «- Как яйца моей начальницы, – шутит Аллен». Неа эту начальницу не знает, в глаза ее не видел, но ненавидит всей душой. Женщина вцепилась в его Аллена как клещ. Он не верит, что она переживает о здоровье Уолкера, за все время, проведенное в больнице, Неа ни разу ее не видел. Приходила девушка-коллега, принесла цветы, которые в палату проносить было запрещено, и их поставили в вазу на ресепшене, открытку с пожеланиями выздоровления от всего цеха и небольшую плитку темного шоколада. Перед выпиской Аллен по чуть-чуть, прислушиваясь к реакции своего организма на такую пищу, но с удовольствием ее съедает. А открытку Неа случайно находит под его подушкой, когда помогает собрать вещи перед отъездом из опротивевшей больницы. - Я в порядке. От болезни остались только скелет, седые волосы и не отпускающие сутками головные боли. И еще невидимая нить, что крепко связала их. Их частые ссоры прекратились. Неа повзрослел лет на десять, увидев, что спокойный и уравновешенный Уолкер может быть разбитым, слабым и беспомощным. Неа научился заботиться, хотя прежде никогда этого не делал. - Ты ведешь себя странно, знаешь? Неа улыбается и набрасывает на его мокрую седую голову полотенце. Знает. Он пообещал себе, что будет рядом с ним в болезни и здравии, в счастье и в горести. Пока судьба не разлучит их, он будет рядом, будет держать его руку и будет засыпать на его плече.