Глупая

Его серо-голубые глаза внимательно изучают мои, скользят по лицу, медленно, неторопливо, высматривают что-то в выражении моих глаз, что-то пытаются прочесть одним им ведомое. Я не знаю. Не хочу знать. Мне почти всё равно. Почти — в этом главная моя проблема. Я не смотрю на него, но я остро, болезненно остро ощущаю его. И я не знаю, что сказать, что произнести. Не знаю, какие слова стоит здесь говорить, и не лишними ли они здесь будут. Я просто молчу. Как и он тоже. Такая нелепая и просто абсурднейшая ситуация — застрять в одном закрытом наглухо помещении двум людям, которые были когда-то близки. Теперь же — так далеки друг от друга. Как Земля от Солнца, к примеру. Я не знаю. Нужно что-то сказать. Хоть что-нибудь. Но подбирать нужные и правильные слова, кажется, так сложно, так неимоверно трудно. Они не идут с губ, а застывают где-то там на кончике языка. Так трудно оставаться спокойно-равнодушной, когда сердце буквально вылетает из груди. Когда так хочется обнять прям до хруста в рёбрах, прижать к себе крепко-крепко и не отпускать долго-долго. Чтоб наверняка удержать, чтобы рядом был… всегда? А ведь прошло всего два года. Всего два. А кажется, что вечность прошла с того момента, когда мы виделись в последний, как я тогда думала, раз. И я, несмотря на прошедшие годы, всё ещё помню. Память-предательница всё ещё услужливо воспроизводит перед глазами, то и дело, его лицо, стоит мне только закрыть веки и попытаться заснуть. Попытки заснуть заканчиваются крахом: я не сплю, а забываюсь только перед самым рассветом, когда до подъема с кровати остаётся всего каких-то несколько часов. От того и залегшие под глазами тёмные круги уже не убрать никакой косметикой, от того они кажутся уже такими привычными, как само собой разумеющееся, к сожалению. Я нервически покусываю губы, упорно стараясь не смотреть на него. Вот именно, что стараюсь. Не знаю, замеченными ли остаются мои взгляды украдкой, косо бросаемые на него. Не знаю. — И долго ты собираешься в молчанку играть? — и вновь, как и когда-то раньше, у меня от его голоса внутри что-то замирает. Низкого, глубокого, с чувственной хрипотцой. Завораживающего голоса. Потрясающего голоса. А какой у него голос, когда он возбуждён до предела — это что-то с чем-то, вообще, просто мурашки по всему телу. Серьёзно. Я всё-таки решаю ответить, тем более он смотрит вопросительно, насмешливо изогнув тёмную бровь. Небрежно убирает прядь волос, упавшую на лоб, а мне самой хочется это сделать. До дрожи в кончиках пальцев хочется. Очень. Как раньше когда-то. Как раньше. Но как раньше уже больше никогда не будет. Хватит. Я выдыхаю. И наконец размыкаю губы, для того чтобы как можно более язвительнее ответить. Но язвительно не получается: выходит как-то устало совсем. — А у тебя есть какие-то другие варианты? Я хмыкаю и опускаю глаза вниз, старательно изучая не слишком чистый пол в лифте и носки своих бежевых туфель на высоком каблуке. — Ты, как всегда, полна энтузиазма, энергии и желания поддержать разговор, — насмешливо хмыкает этот гад. — С таким высокомерным и заносчивым типом как ты? Ага, прямо бегу и падаю в ножки, видишь, аж пятки сверкают? Так рада, так рада! — не удерживаюсь от колкости, и более смело смотрю ему в глаза. Уж лучше бы этого не делала: он смотрит пристально, внимательно, прямо, не отводя взгляд и, несмотря на то, что в глазах не было ни тени иронии, на губах блуждает насмешливая усмешка, то и дело трогающая его полные, чувственные губы. А я помню как… Так, хватит, Ира, успокойся. Я стремительно отвожу взгляд в сторону, но через несколько секунд вновь коротко смотрю на него. Он, нажав кнопку на приборной панели, вызывает диспетчера. Разговор не приносит положительного результата, как я надеялась, а, напротив, оказывается, что нам придётся просидеть здесь не менее часа, а может и больше. Все заняты, будут позже. «Да и от телефона толку нет», — раздраженно констатирую я, когда достаю из сумки мобильный и смотрю на наличие сети. Её, как и ожидалось, не наблюдается. А я так надеялась. Надежда ведь умирает последней, не так ли? Я тяжело вздыхаю, достаю из сумки пустой целлофановый пакет, расстилаю его на полу и мрачно усаживаюсь, демонстративно игнорируя вопросительно вздёрнутую бровь. Ну, а что? Не сидеть же на грязном полу в чистом, притом недавно купленном, белом — белом! — платье. Подтягиваю колени к себе, утыкаясь в них носом, и вновь тяжко, уже в который раз, вздыхаю. Это же надо было так попасть-то, а? Вот угораздило меня так вляпаться по самое не могу. И хоть бы кто-то другой был, так нет. Виктор Темнов собственной персоной. И где же я так согрешила, что мне такое «счастье» выпало встретить его именно сегодня, когда я направлялась на девичник к подруге? Мы планировали все вместе с девчонками встретиться у нашей виновницы торжества дома, а потом уже отправиться в клуб, но вместо этого я сейчас сижу в лифте, один на один с моим не то врагом, не то бывшим другом и парнем в одном лице. А фиг его знает, не разберёшь так сразу, ну честно. — Облом-то какой, а? — нарушаю я установившееся молчание. Он вопросительно смотрит на меня. — Ну как же, наверняка у тебя были более увлекательные планы на ночь, чем застрять здесь, со мной? И кто меня тянет за язык? Ау, Ира, остановись пока не поздно! А нет, уже поздно. Он нагло присаживается рядом и изгибает бровь в немом вопросе. Глаза следят за моими. А я уже запоздало, но так стремительно жалею, что не прикусила себе язык раньше. — Ну как же, наверное, сейчас направился бы в какой-нибудь ночной клуб, захомутал бы какую-нибудь расфуфыренную куклу на ночь и отправились бы к тебе домой, где ты бы с удовольствием демонстрировал, какие размеры и цвет постельного белья на твоей кровати. На одном дыхании быстро выпаливаю я свою тираду и замолкаю, с напряжением ожидая его ответа. Но неожиданный и громкий смех с его стороны на несколько секунд вводит меня в подобие ступора. Что я не так сказала? Ведь так и было. По крайней мере, раньше. Он откидывает назад голову, упираясь головой о стену кабины лифта. Отсмеявшись, показательно утирая несуществующие слёзы на глазах, насмешливо интересуется, с издевкой даже какой-то: — Что за фантазии такие, а, Малышёва? Или наша глупышка-малышка ревнует? — вот же гад ползучий. Ну натуральный же гад! Ещё и вспомнил про моё детское прозвище, которое сам же когда-то и дал. Зараза! И стоп… Я… Ревную? Да что за бред! — Не дождёшься, Темнов, — в той же манере, как и он, отвечаю, насмешливо поднимая уголки губ вверх. — Да ладно, — а он всё не успокаивается. Да далась ему эта ревность, которой нет и в помине. Ишь чего удумал. Ревновать его? Да никогда! Больше… — Да на фиг ты мне нужен, ревновать тебя ещё, не дождёшься, — фыркаю, и отворачиваюсь. Тянусь к своей сумке, лежащей у моих ног, достаю оттуда купленную в соседнем магазине бутылку вина. Старательно игнорирую буквально вылезающие из орбит серо-голубые глаза рядом. — Ну ты даёшь, Малышёва. Нет, я конечно знал, что все по-разному переживают расставания, но чтоб настолько… — Изумлённо тянет он слова. В смысле настолько?.. Вот придурок! Это что, он подумал, что я?.. Капец. Полнейший просто. — Ты придурок! Я не алкоголичка, — вздыхаю тяжко, не прекращая попыток как-то откупорить бутылку. Наедине с ним я больше не выдержу. Нужна помощь. А почему бы подмогой не стать этой милой и недешёвой бутылке моего любимого красного полусладкого? Риторический, впрочем, вопрос. Но вот как бы её ещё откупорить. Остаётся загадкой. И пока неразрешимой, к сожалению. — А что тогда? Или ты всегда носишь с собой бутылку вина? — фыркает, смешливо щуря глаза. И я на секунду засматриваюсь. Но только на секунду. И тут же беру себя в руки, мысленно давая себе не хилый такой подзатыльник. — Представь себе, да. Вот жду, когда застряну в лифте с придурком, который бесит меня, и напьюсь от такой большой «радости» и от счастья видеть этого самого придурка рядом, — я делаю пальцами кавычки, и смотрю на него ехидно. — А ты не капли не изменилась, глупышка-малышка. Всё такая же, — почему-то задумчиво констатирует, поглядывая на меня искоса, склонив к плечу голову. — С чего бы мне меняться, — ядовито отзываюсь. Плюнув, смыкаю зубы на пробке и тяну её. Она поддаётся, и я с триумфом смотрю на моего собеседника. И еле могу удержаться от смешка, когда вижу выражение крайнего удивления на его лице. Я победоносно трясу бутылку в руке и смотрю торжествующе на Темнова, мол, смотри, сама и без тебя справилась, но как-то упускаю момент, и бутылка в следующую секунду немного кренится в сторону, и я оказываюсь облита вином. Красные пятна на белом платье. Как… эффектно. Зашибись попила вина, молодец, Ира, справилась с поставленной задачей прям на ура. Умница какая девочка. Я немного растерянно смотрю на замершего на секунду Темнова, а потом он разражается громким хохотом и показательно хватается за живот, мол, так смешно, так смешно, что аж капец. Я обиженно надуваю губы и отворачиваюсь от него. Платье неприятно липнет к коже и наверняка уже безбожно, безнадёжно испорчено. Я вздыхаю и делаю большой глоток из бутылки. Всё-таки немного пролила, осталось там ещё предостаточно, чтобы расслабиться вволю и перестать забивать себе голову глупыми и ненужными мыслями, которые так и лезут в его присутствии на раз. — Всё-таки алкоголичка, — с фальшиво-печальным нотами в голосе отзывается. Я показательно не смотрю на него. Просто демонстрирую руку со средним пальцем. И делаю новый глоток. — Ну уж извини, пункт оправдываться перед тобой я как-то не внесла в мою сегодняшнюю программу на день. Вновь глоток, только на этот раз поменьше. Я вытягиваю вперёд затёкшие в неудобной позе ноги и откидываю назад голову, упираясь в стену, прикрываю глаза. — Фи, как не красиво, Малышёва, приличным людям пальчики показывать, — смеётся негромко. — Приличным — да, а к тебе это каким образом относится? — хмыкаю и поднимаю вверх глаза, наблюдая за ним. — Ну и ты тоже не особо вежливая девочка, — я вопросительно изгибаю брови на его заявление, — хорошие девочки делятся, а не хлещут из горла в одиночку. — Завидуй молча, — отзываюсь и показательно делаю большой глоток. И тут же громко закашливаюсь. Виктор заботливо бьёт меня по спине, не забывая с притворно-тяжёлым вздохом произнести: — Видишь, это тебе урок, не будь такой жадиной. Подавишься ещё. — И мило улыбается, скотина такая, своими ровными и, на удивление, белоснежными зубами, как в небезызвестной рекламе "Колгейт". — Спасибо за заботу, — вяло огрызаюсь. Но отставляю в сторону бутылку. И замечаю как он нахально рассматривает мою грудь. Блин!.. Я быстро скрещиваю руки на груди. Пятна-то ещё не высохли, и ткань остаётся мокрой, а учитывая, что на мне белое платье… Выводы сделать не так уж и трудно, правда? На что именно он пялится. К тому же, ещё и лифчик, тоже белый, так же липнет и всё как напоказ выставляет, вместо того, чтобы, как ему и нужно, скрывать все прелести. — И это мне говорит о правилах приличия человек, который так «вежливо» пялится на мою грудь? — мне так и хочется поддеть его, задеть. Как раньше, когда мы вечно спорили и огрызались, а потом так же бурно мирились в кровати. Ну не только в кровати мирились, а и на других плоскостях. Он медленно отрывает взгляд от изучения меня выше пояса и встречается со мной глазами. — А что, нельзя? — вопросительно спрашивает, не разрывая зрительного контакта. И придвигается ещё ближе. Какого чёрта?.. — Тебе — нет, — упрямо поджимаю губы и быстро скрываю глаза за ресницами, опуская их вниз, занавешиваясь ими, чтобы он не смог прочесть в моих глазах опровержения моих же слов. Меня просто вовсю уже разрывает на части. И хочется по лицу ему так от души врезать, и прижаться губами к его губам. Вспомнить. Ощутить какие они мягкие и тёплые, и какими могут быть ещё, настойчивыми, напористыми, или же, на удивление, нежными, ласковыми и такими нужными. Но… Я качаю головой, стряхивая наваждение. Это с трудом, но удаётся. Глаз не поднимаю, не отрываю от пола, уставившись туда упрямо. — А ты уверена, что именно МНЕ нельзя? — его тихий голос, больше похожий на шёпот, заставляет меня дернутся, резко поднять глаза и взглянуть на него. И что-то мне ой как не нравится это странное, немного пугающее выражение его глаз. Настораживает оно меня, если не сказать больше. — Уверена, — совсем неуверенно отвечаю и заставляю себя оторвать взгляд, и смотреть куда угодно, только не на него. — Ладно, — почему-то спокойно отзывается прежним голосом, уже совсем без намёков на романтичный шёпот. Серьёзно? И это всё? Ну я так не играю. Я закатываю глаза недовольно, и всё-таки перевожу взгляд на него. Он сидит совсем рядом, соприкасаясь со мной плечом, но не смотрит на меня, только что-то увлечённо рассматривает в углу лифта. Посмотрела и я, ничего, впрочем, интересного и увлекательного совсем не увидела, о чём и не замедлила поинтересоваться недоуменно: — И что ты там такого любопытного увидел, а, Темнов? — Не мешай, я считаю, — преспокойненько так отзывается мне, не поворачивая головы и не переставая таращится. — Что? — невольно удивляюсь и приглядываюсь повнимательнее. Может что-то и упустила из-за невнимательности? А нет, всё на месте: и грязный угол, и исписанная чем-то стена рядом. — Девушек, которых я мог бы снять в баре. Как ты мне чуть раньше посоветовала, заботливая ты моя, — ехидно так отвечает и бросает быстрый и насмешливый взгляд на меня. — Моя… — вслед за ним, непроизвольно, чисто механически повторяю. — И это всё, что ты предпочла услышать из моих несостоявшихся планов на ночь? — со смешком интересуется, вопросительно изгибая брови. — Да пошёл ты знаешь куда! — более остроумный ответ как-то отказывается приходить в голову. — Только если ты пойдёшь со мной и покажешь маршрут, — мне кажется, или в его голосе звучат мечтательные нотки? Он издевается что ли? — Боюсь, что не получится. У меня по географии двойка была, — с притворным сочувствием в голосе отказываюсь от столь «заманчивого» предложения. — И я надеюсь, кое-кто не забыл, почему я двойки получала, — злопамятно добавляю, выдержав паузу. — Ну и как всегда. Кто виноват? Конечно же Темнов, кто же ещё, да, глупышка-малышка? — издевается этот гад, у-у-у-у-у, зараза. — Да иди ты, — коротко выдыхаю, закрывая глаза. — Повторяетесь, госпожа Малышёва, повторяетесь, — с притворной грустью вздыхает эта зараза. И делает дальше то, что заставляет мою челюсть мысленно с треском грохнуться на пол. Он отодвигается, и нахально опускает свою голову на мои колени, возится немного, устраиваясь как ему удобней, и замирает, с интересом явно ожидая моей реакции, которая не заставила себя ждать. — Т-т-т-ы нормальный вообще, Темнов? — я от его наглости аж заикаться начала, что раньше за мной никогда не наблюдалось. — Каждый пятый в мире псих, осторожнее, может я один из них, — ржёт этот придурок, не отводя глаз от моих, смотрит внимательно, изучающе скользя глазами по моему лицу, и замирает на несколько секунд на губах. И я судорожно сглатываю, удерживаю свой взгляд на его глазах, стараясь не скатиться ниже. — Ну ты и… — я громко и тяжело вздыхаю и закатываю глаза, чтобы, наконец, прервать затянувшийся зрительный контакт между нами. — М-м-м? — вопросительно мычит. Поворачивается на бок, сгибая свои ноги в коленях, (в полный рост-то растянешься!) всё ещё не отрывая головы от моих коленей. Я выдыхаю, с трудом борясь с желанием провести пальцами по его светлым волосам, пропустить их ними и перебирать пряди, как когда-то раньше. — Нахал ты, говорю. — Правда, что ли? Удивила прям, Малышёва, — широко зевает, и вновь ёрзает. — Ты можешь перестать ёрзать и наконец лечь нормально, Темнов? — раздражённо интересуюсь, замечая, как от его движений платье, и без того не слишком длинное, задирается, обнажая голые коленки. — Да ладно тебе, жалко что ли? — вновь зевая, интересуется и прикрывает веки, демонстрируя мне тёмные пушистые ресницы. — Жалко, — с вредностью отзываюсь, и самодовольная улыбка, чувствую, появляется на губах. — Не любишь ты меня, обижаешь такого хорошего, замечательного парня, — жалостливо выдаёт, приоткрывает один глаз, смотрит на меня, и вздыхает тоскливо. — Лю… — я проворно зажимаю двумя ладонями рот, одна поверх другой. Но поздно. Он приподнимается слегка, и уже смотрит на меня внимательнее, — дей люблю, — заканчиваю я свою начатую так неосторожно и палевно, фразу, — а вот ты не заслужил. Припечатываю я, быстро, мельком глянув на него с торжеством, тем временем мысленно даю себе очередной подзатыльник. Это ж надо было так чуть не… спалиться. Пронесло. Обошло стороной. Вроде-бы. «Ага, разбежалась», — с фальшивой тоской думаю, одновременно тут же покрываясь мурашками от его следующего движения. Его пальцы начинают осторожно поглаживать сначала коленку, медленно и неторопливо поднимаясь выше и выше, добираясь так же неспешно до внутренней стороны бедра. Я тихонько выдыхаю, но никак не собираюсь препятствовать движению его наглых пальцев. Закрываю глаза, плотно смыкая веки. Мы ведь расстались, правда?.. Два года назад. Мы уже не вместе. Но почему я тогда всё ещё что-то чувствую к нему, чувствую то, что не должна, что должно уже пройти, но всё никак не проходит? Я не знаю. И я должна прекратить это. Потому что знаю, чем оно закончится. Но не могу. Не могу. Так хочется вновь почувствовать его, быть с ним, ощущать те, всегда яркие, идеально-нужные и правильные эмоции, когда он рядом. Когда он так близко, мне не хочется ни о чём думать. Но ведь мы сейчас не вместе, мы расстались и… Я не додумываю мысль, как чувствую, что он лишь одними кончиками пальцев скользит по моим щекам, скулам, легонько, невесомо практически дотрагивается до губ. И я стремительно распахиваю глаза, и сразу пропадаю, падаю в плен его глаз, что так близко находятся от моих. Они зачаровывают, затягивают в свой омут, как и он сам. Он рассматривает меня, подавшись немного вперёд, очень внимательно, пристально, даже жадно что ли. Серо-голубые глаза потемнели немного, зрачки расширились, и он громко — и мне кажется, что его дыхание отдаётся у меня в висках — прерывисто дышит. Он отодвигается немного, всё так же неотрывно рассматривая моё лицо, и садится рядом. Тёплые ладони аккуратно обхватывают меня за щёки. Легонько поглаживают большими пальцами, подушечками только. Мы молчим. Тишина обволакивает нас, но не давит, она такая уютная, располагающая и до чёртиков интимная. И плевать, что мы находимся в лифте. Это сейчас всё равно. Только потому, что он рядом. И больше ничего не нужно. Сейчас. — Что? — тихонько выдыхаю, почти беззвучно, еле шевеля внезапно пересохшими губами. — Ты такая красивая, такая, — шепчет. Его глаза останавливаются на моих губах. Я застываю в его руках, и кажется, что и сердце на несколько секунд вместе со мной замирает и начинает биться потом с утроенной силой. Потом резко выдыхаю и немного дёргаюсь в его руках. Он, наоборот, не отпускает, только сильнее прижимает, зажимает моё лицо в своих ладонях, жадно ищет мой всё ускользающий взгляд. Приближает своё лицо к моему, выдыхает практически прямо в губы, опаляя жаром своего дыхания, посылая по всему моему телу толпу просто тысяч мурашек: — Что ты со мной делаешь? Малышка… И вместе с последним словом обрушивает свои губы на мои, жадно вжимается всем телом, прижимает крепко к себе, обхватывая руками сильно, так болезненно-правильно и так идеально-нужно. Я словно просыпаюсь и, наконец, отвечаю, так же яростно, так же жадно исцеловывая его губы, также крепко пытаясь вжаться в него, стать ближе, словно врасти в него, хотя это и невозможно, но хочется, хочется, хочется. Он отрывается, жадно хватая ртом воздух, прижимается горячим лбом к моему, прикрывает глаза. Я громко дышу, смотрю на него больше не закрывая глаз и, осторожно поднимая руку, касаюсь его скулы, проводя робко ниже, к подбородку. Касаюсь уголка совершенных губ. Вижу, как судорожно дёргается его кадык, и он шумно сглатывает. Но всё так же не меняет своего положения. Я коротко выдыхаю. Отстраняюсь от него и легонько прикасаюсь своими губами к его, провожу языком по нижней губе, осторожно пробуя его губы на вкус, вспоминая о том, что так и не смогла забыть, как не пыталась. Как ни старалась наложить вето, поставить запреты. И вырывается с губ совершенно неконтролируемое вместе с выдохом: — Я так соскучилась по тебе. Очень сильно соскучилась. Он на мгновение замирает совершенно неподвижной, недвижимой статуей, а в следующий момент его горячие руки обжигают, его губы опаляют, целуют-кусают, исследуют мой рот голодно, настойчиво. Отрывается только, когда, кажется, воздух совсем перестал качаться в лёгкие, и его совершенно не хватает, недостаточно. С губ срывается тихий, протяжный стон разочарования. Я закусываю невольно губу. А он улыбается широко и искренне, уже без тени насмешки или иронии. Вновь легонько прикасается к моим губам, но на этот раз надолго не задерживается, а проводит пальцами по небольшому вырезу моего платья. Обводит его, скользит по выглядывающей из выреза ключице, целует её, прикасается, оставляя влажный поцелуй на ней. Прикусывает кожу, и снова по моему телу мурашки. Я еле подавляю стон, рвущийся с губ, сама не знаю почему. Прикусываю посильнее нижнюю губу, смыкая на ней зубы. Откидываю назад голову, открывая ему шею. И отбрасываю назад распущенные волосы, спадающие на спину. Сама тянусь к его губам, но он, только тихонько посмеиваясь, отстраняется, приговаривая при этом: — Не так быстро, малышка. Не хочешь же быть глупышкой? — И сам чуть-чуть прикусывает мочку моего уха, смыкает легонько зубы, а у меня совсем нешуточные мурашки по телу. — Чего ты тянешь, Вик? Скоро лифт откроется и всё, — но я всё равно не могу ничего с собой поделать, когда выгибаюсь дугой навстречу ему, навстречу его поцелуям, прикосновениям. Пытаясь стать ещё ближе, ещё, насколько это вообще возможно. И ощущаю его жар тела даже через одежду. Она совершенно не мешает чувствовать это, но лишняя, очень лишняя, когда хочется ощутить его нагое тело, без всяких помех, вроде этой самой одежды. — Что всё, малышка? — он сидит на коленях рядом, совсем наплевав на нечистый пол лифта, — всё только начинается, милая, — шепчет прямо в губы, легонько кусает за нижнюю, проходится по ней же языком, влажным и шершавым. — Точнее продолжается, — не могу, чтобы не добавить с усмешкой. — Ты всё такая же, моя маленькая упрямица, — выдыхает, не отрываясь от моих губ. Дразнит. Тянет. Мучает меня удовольствием, растягивает его, как и когда-то раньше. — А ты всё такой же садист, любишь мучить меня-я-я-я-я, — выстанываю я последнюю букву, потому что его руки беспрепятственно задирают подол вверх, и уже касаются внутренней части бедра, оглаживают возле самой кромки трусиков, поглаживают сверху по ткани. А я могу только беспомощно, судорожно и рвано выдыхать сквозь полуприкрытые, покрасневшие губы. Он тянет вверх платье, поднимает за самый низ, за подол тянет, и я послушно поднимаю вверх руки, чтобы он осторожно, но проворно стянул его с меня, и убрал в сторону. Он жадно рассматривает меня, его зрачки ещё больше заполняют, заливают серую синь его глаз. Его грудь часто-часто вздымается, и мне так хочется провести по ней, обнажённой, руками, ощутить под подрагивающими сейчас ладонями его горячую кожу, провести по ней подушечками пальцев, и целовать, целовать, целовать. И я тянусь руками к его рубашке, начинаю быстро, торопливо расстёгивать, освобождая из петель одну за другой пуговицы. А его пальцы уже не кружат вокруг, а проникают внутрь медленно, небрежно-лениво, массируют, нажимают. И я бесстыдно стону уже не в силах сдерживаться, в полный голос, откидываю назад голову, упираюсь ею о грязные, исписанные и обклеенные стены лифта. Я чувствую, что он не сводит с меня своих потемневших глаз, медленно отрываю голову и смотрю на него. Чтобы сойтись, встретиться с его серо-голубыми глазами. Облизываю искусанные губы, проходясь по ним мокрым языком. В его глазах на секунду что-то совсем неразборчивое мелькает, и он поднимается с колен, подхватывает меня на руки и заставляет встать на слабеющие ноги. Не сводя с меня глаз, начинает торопливо расстёгивать ремень, вжикает молнией так, кажется, что очень громко в тихом, но пропитанном желанием и возбуждением тугом, плотном воздухе кабины, стягивает тёмные джинсы. — Обхвати меня ногами, — еле слышно приказывает, нет, просит, подходя ко мне настолько плотно, что кажется, что я слышу, как громко и неравномерно бьётся его сердце, или просто кажется? Не знаю, не знаю, не знаю. Он приподнимает меня, и я послушно обхватываю его бёдрами, сжимая его бока. Прижимает меня к холодной, остужающей стене лифта, ловит губами мои губы. И наконец целует так, как мне нужно, так необходимо, целует жадно, напористо, нетерпеливо, с языком и до нехватки воздуха в лёгких. Я закидываю руки ему на плечи, прохожусь по твёрдым сильным мышцам, поднимаю руки вверх, скользя к шее, и зарываюсь пальцами в мягкие волосы на затылке, поглаживаю их. И судорожно комкаю, сильно сжимаю, когда он без предупреждения входит на всю длину, проникая резко, неожиданно и грубовато где-то даже. Он так до чёртиков идеально заполняет меня, как никто другой и никогда, он такой мой, он настолько мой, что я не представляю, как сама же жила без него эти годы, как смогла стерпеть, вытерпеть эту безумно ненужную пытку ожидания нашей сегодняшней встречи. И я громко стону, кусаю его губу, оттягивая её зубами, с наслаждением слыша его судорожный резкий выдох. И вновь, но уже тише всхлипываю, когда он без предупреждения начинает резко, рвано двигаться. Задаёт быстрый, порывистый темп, глубоко входя и почти выходя, оставляя лишь головку члена внутри. Моя спина уже вовсю елозит по грязной поверхности, но эта мысль проходится как задним фоном, в то время, как мои губы ловят его, когда он приближается, оказывается рядом с моими зацелованными и припухшими. Мои руки хватают его плечи, стискивают, царапают. Он через пару быстрых толчков, наконец, замедляется, начинает глубоко и плавно, очень-очень медленно двигаться, едва-едва поводя бёдрами, и я сама уже подаюсь навстречу, прося большего. Но он несильно кусает мою губу, качает чуть-чуть головой, и всё равно продолжает равномерно двигаться, так не спеша, в конец сводя с ума своей медлительностью и неторопливостью движений, что на стенку хочется лезть, требуя большего и большего. Я царапаю его плечи, и выстанываю его имя при особенно глубоком толчке. Умоляюще смотрю на него. Он несколько секунд всматривается в мои глаза расфокусированным взглядом и резко сходит с ранее заданного темпа, начиная двигаться так, как я умоляла, просила, быстро доводя меня до грани, и оставляя за ней. И я кончаю с громким стоном, сжимая его в себе сильно, очень. Ещё несколько быстрых и резких движений, и он с рыком кончает, впиваясь в мои губы жадным, глубоким поцелуем. Опускает мои ноги, и я стекаю по нему вниз, обхватываю ослабевшими от недавно пережитого сильного оргазма, руками. Прижимаюсь к нему, обнимаю, чувствуя его гулко и быстро бьющееся сердце под ухом. Мы молчим, и он легонько поглаживает меня по плечам, выводя там неизвестные узоры. Мягко целует в плечо и отодвигается, застёгивает пуговицы на рубашке, натягивает джинсы, застёгивает пуговицу и ремень. Наклоняется, поднимая моё платье и, когда я поднимаю вверх руки, надевает его на меня. Смотрит всё также, не нарушая наше всеобщее молчание. И я молчу, только заглядываю в его, такие любимые и до боли, до невозможности, родные глаза напротив. Лифт внезапно дёргается, чуть поскрипывает и створки отворяются. Я поспешно хватаю сумку и вешаю её на плечо. Мы выходим. Впереди я, следом ступает он. Всё так же молча. Я застываю на несколько секунд на лестничной клетке, не оборачиваясь, стоя к нему спиной, вся напряженная и натянутая, словно струна. Неужели так и отпустит, словно ничего не было? А это просто так?.. Я делаю первый шаг на ступеньку, чтобы наконец начать спускаться вниз, но его пальцы резко смыкаются на моём запястье, скользят вниз к ладони, и переплетаются с моими. Я не оборачиваюсь, но глупая улыбка всё же появляется на моём лице. — И куда же мы так торопимся, а, глупышка-малышка? — его горячее дыхание и губы мягко касаются шеи, целуют, легонько прикасаясь губами. — Прекрати называть меня глупышкой-малышкой! — срывается с губ недовольное, и я сильнее сжимаю его пальцы своими. — А малышкой можно? — он разлепляет наши ладони, освобождает мои пальцы от плена своих и, обходя меня, становится передо мной. Смотрит предельно внимательно и неожиданно серьёзно в мои глаза. — Можно, — тихонько шепчу, закусывая губу, — тебе можно. Улыбаюсь. И он смеётся. Подхватывает меня на руки. Обнимает. И на ухо шепчет, проходясь языком по мочке и кусая её: — Мне теперь всегда будет можно, слышишь? Всегда. Больше никуда тебя не отпущу. Даже не думай. «А я и не думаю», — так и хочется мне сказать, но вместо этого я его целую, увлекая в долгий и жадный поцелуй. Совершенно забывая о том, что меня ждут, что нужно куда-то идти. Ведь есть он. Ведь мы вместе. Это ли не самое важное? И так необходимое? И я целую, целую, целую. И мне больше ничего не нужно, кроме него и его рук, и его губ. Любимых. Всегда. И до сих пор.