Соловушка

Первые лучи солнца скользнули по еще темному небу, пробежались по водной глади, пересчитали спускавшиеся к реке ступеньки в полузаброшенном парке и сквозь тонкую щель в тяжелых шторах проникли в спальню. Дост словно ждал этого момента: открыв глаза, он сел на кровати и зевнул. Но тут же отогнал от себя сон: вчера юноша приехал поздно и не успел осмотреть дом, только мельком видел сад, пока Штир вел его бесконечной анфиладой комнат в столовую. Сейчас же, на рассвете, сад и вся усадьба, должно быть, представляли собой удивительное по красоте зрелище. Спешно одевшись, юноша босыми ногами прошлепал по дощатому полу и, оказавшись в зале, потянул на себя створку большого в пол окна. Раньше, лет сто назад, во время балов они открывались настежь, позволяя выходить сразу в сад, но теперь ими никто не пользовался. Со скрипом дверь все же приоткрылась, и Дост по выщербленным ступенькам спустился в сад. Было тихо. Ветерок чуть играл ярко-зеленой листвой, пели в отдалении птицы. Солнце в легкой дымке все выше поднималось над горизонтом, обещая очередной душный и жаркий день. Очарованный увиденной красотой, полудиким садом, который почти не трогала рука садовника и где растения вновь могли расти там, где им хочется, Дост медленно шел по заросшим аллеям, впрочем, без труда угадывая бывшие дорожки. Ступни слегка холодило, а от обильной росы брюки тут же промокли до колен, но он не обращал на это внимания. Слишком долгое время он жил в городе — шумном, душном, где парки хотя и были, но являли собой жалкую насмешку над настоящим лоном природы. Дост вздохнул полной грудью и улыбнулся. Надо еще раз поблагодарить Штира, что пригласил его сюда. Они не виделись с момента окончания московского архитектурного училища; друг сразу после получения диплома уехал в Льеж на промышленную выставку как протеже одного известного архитектора. А Доста не пригласили, да и что он мог предложить? Остро любящий природу, болезненно пропускавший через свою душу каждый случай вырубки леса или загрязнения реки в угоду промышленной революции, Дост и в проектах пытался свести такие случаи к минимуму, раз за разом выдавая все более невероятные идеи. Но только были ли они кому-то нужны? Проекты хорошо, выгодно смотрелись на фоне других, обычных, будто созданных под копирку работ, это отмечали преподаватели, ставили в пример как проявление неординарности мышления, но все его идеи так и оставались на бумаге. Поэтому Дост оживился, когда Штир прислал телеграмму с просьбой, вернее, нет — с требованием немедленно приехать сюда. У Штира всегда так — вроде и просит, а звучит, как приказ, который нельзя не выполнить. И Дост собрался в рекордные сроки, не забыв захватить свою объемную папку с проектами. Иначе зачем он здесь Штиру? Просто встретиться они могли и в городе, да и не требовала обычная беседа такой срочности. Но вчера он приехал поздно, и, видя его усталый вид, хозяин дома немедленно отправил Доста спать. Раздумывая над этим, юноша вышел к розарию. Из-за кустов проглядывали окна усадьбы, выходит, он вернулся почти на то место, с которого начал свою прогулку. Дост поежился: только сейчас он понял, что выбежал чуть одетым, в тонкой хлопковой рубашке и брюках было все же холодновато, а ноги совсем замерзли. Он бросил еще один взгляд на сад и свернул на боковую дорожку, и тут же замер, боясь пошевелиться. Под розовым кустом было какое-то движение. Серое пятно метнулось под ветки, а затем Дост понял, что его настороженно разглядывает пара любопытных бусинок-глаз. *** — Соловушка! — шепнул Дост одними губами, чтобы не спугнуть птичку, и присел на корточки. Птица недоверчиво шевельнула крыльями, и юноша понял, что именно было странно. Левое крыло соловья неестественно стелилось по земле, оставляя за собой пыльный след. — Бедненький... Он протянул руку — соловей подобрался ближе и замер, немигающее глядя на раскрытую ладонь, а потом запел, сначала несмело, пугливо, но с каждой секундой все громче и громче. Было видно, что он уже почти не боится, и Досту казалось, что соловей вот-вот заберется к нему на ладонь. Но тот только вывел мелодичную трель и неуклюже спрятался обратно под нижние ветки куста. Растревоженный этой неожиданной встречей Дост еще несколько минут находился в растерянности. Соловей с перебитым крылом в таком прекрасном саду — как это жестоко! Дост с большой радостью взял бы его в дом, но не знал, как отнесется к этому Штир. И кто будет заботиться о птице, когда он уедет? Красота раннего утра стремительно разрушалась, вытесняясь заботами и нерешенными проблемами вчерашнего. Юноша последний раз обвел взглядом сад и тихо вскрикнул, прикрывая рот ладонью. На юго-западной стороне, чуть в отдалении от усадьбы поднимались заводские трубы. Возвышались остовы будущих цехов, у главного здания уже намечались трехстворчатые окна так популярного сейчас стиля «модерн». В один момент сердце Доста ухнуло вниз, отозвавшись в груди тупой болью. Он уже успел полюбить этот уголок природы, и любое вмешательство в тихую и уютную жизнь усадьбы казалось кощунством. Зато теперь Дост знал, с какой целью его пригласил Штир. Конечно, все дело было в работе, а он-то навоображал себе... Они давно не виделись: после окончания училища их пути разошлись, а недолгой дружбе (да и можно ли было назвать это дружбой, так, приятельство) пришел конец. Но Дост все же надеялся, что рано или поздно они встретятся – все же занимались одним делом, пусть и подходили к работе с разных сторон. И если про Доста можно было сказать, что он живет по совести, Штир по совести работал. Дост точно знал, где найти друга, конечно же, Штир работал. И не ошибся — Штир нашелся в кабинете. Еще не ложился или уже встал, юноша решил выяснить это позже, сейчас непременно следовало вытащить друга в сад, пока сонное и трепетное очарование утра окончательно не развеялось в скором дневном зное. — Доброе утро, — постучав в дверь и услышав приглушенное «Войдите!», поприветствовал он друга, проходя в кабинет. И улыбнулся немного неуверенно, как бывает после долгой разлуки, когда толком не знаешь, кто перед тобой теперь — друг или же деловой партнер. — Уже встал? — Штир поднялся из-за стола, критично оглядывая вошедшего. Иного он и не ожидал: босой, в простой неброской одежде, с растрепанными волосами; Дост нисколько не изменился. Только, пожалуй, прибавилось морщин на лбу, но внимательный взгляд серых глаз, несмелая улыбка, выглядевшая немного чужой на всегда странно-отрешенном лице — все осталось прежним. — Опять босиком? Простудишься ведь. Уже был в саду? — Извини. "Все-таки друг!", — мелькнуло в голове, радостным волнением разлилось в груди. Вспомнились университет и Штир, всегда приходящий на помощь неназойливо, будто между делом, мимоходом, но всегда в самую нужную минуту. Тогда у него был такой же голос, холодный, может, даже резковатый, но за всем этим Дост видел заботу, в которой так нуждался. И сейчас он ответил открыто, стремясь поделиться своей радостью и восторгом, его переполнявшим. — Сад чудесен, будто я побывал в сказке. А в розовых кустах живет соловей. Он так поет! Вот только у него перебито крыло, бедняжка не может летать, я хотел бы... — Про соловья потом, — перебил Штир, недовольный, что Дост опять смотрит не туда, куда следует. — Приведи себя в порядок, мы едем на фабрику, там же и позавтракаем. *** Всю недолгую дорогу до фабрики они молчали. Штир вел машину, следя за дорогой, а Дост любовался видом. Места здесь были красивые — заливные луга, густой лес в отдалении, приятный глазу пасторальный пейзаж и щебет птиц заглушала лишь большая стройка вниз по течению реки. Там спешно возводился завод, уже устремились в небо стройными рядами трубы цехов, каркасами виднелись корпуса будущей фабрики. Они ходили долго, Штир заострял внимание на любой мелочи, показывал горделиво, с оттенком превосходства: здесь он решил изменить чертеж, вот тут опробовал новую идею, подмеченную на промышленной выставке в том году. Досту нравились его инженерные решения — друг мыслит новаторски, смело идет вперед, его идеи практичны, но вместе с тем изящны и просты. Это нравилось Досту, он, одобряя, гордился талантом друга, он почти влюбился в фабрику, если бы не одно но... Это "но" преследовало его везде — дышало за спиной, выглядывало из-за недостроенных зданий, эхом отзывалось в словах Штира. Пожертвовать этим прекрасным местом, чистой рекой, усадьбой... Дом будет снесен, по плану тут вырастет уже один корпус фабрики, очень удобно, что есть спуск к реке, Штир собирался спроектировать там небольшую пристань, чтобы подвозить материалы за фабрику, а затем отправлять готовые заказы. В паре верст отсюда находилась железнодорожная платформа, в планы Штира входило подвести к фабрике ветку, а это значило еще большее вмешательство в жизнь этого местечка. Металлургический завод! Копоть, гарь, выбросы вредных веществ в воздух, обезображенная местность... Это никак не укладывалось в голове. Зачем, зачем Штир только взялся за этот проект? — Не хуже, чем у Гужона со временем получится, — подвел итог их поездке Штир, проходя в свой кабинет. — Обгоним Гужона, у нас лучше будет! Тысячу мартеновских печей поставим, вот он увидит конкуренцию. — И с рабочими ты точно так же, как и Жюль, обращаться будешь? — все еще пораженный непомерным амбициями и размахом предприятия, уточнил Дост, вспоминая недавние волнения. - Держать в ежовых рукавицах, увеличивать рабочий день, уменьшать выплаты заработной платы? Тоже запретишь читать в стенах завода и будешь клеймить за то, что кроме пьянства у них нет иных увлечений? — Почему же? — Штир выглядел озадаченным. Он никак не мог подумать, что вместо того, чтобы похвалить его или выразить свое восхищение проектом, Дост начнет с обвинений. — Будут созданы все условия, мы возьмем опыт других фабрикантов, пока наша цель — все лучшее, но с наименьшими затратами. Я не понимаю, тебе больше нечего сказать, что ты так негативно относишься к моим идеям? — Ты не хочешь думать о том, что будет после, заглянуть в будущее. Штир, это сейчас все так выглядит, но пройдет пять-десять лет... Во что превратится это место? Я читал в журналах о Руре. Это ужасное, ужасное место. Земля там вся изрыта, перекопана, люди задыхаются от нехватки воздуха, они буквально дышат углем и вредными испарениями! Ты хочешь превратить этот райский уголок в нечто похожее, — он перевел дух и снова заговорил чуть срывающимся от волнения голосом. — Так нельзя, природа ничем не заслужила такое к ней отношение. Завод — это хорошо, но почему здесь? Почему не в тех местах, где уже есть все условия? Заказчик хочет завод именно здесь, но он думает только о конкуренции и выгоде, его можно понять, но ты! Ты не просто архитектор, ты инженер! И ты не просто так учился этому шесть лет. Почему нельзя предложить другие варианты, я уверен, альтернативы были. Но тебе так вскружила голову идея переплюнуть Гужона, бросить вызов и победить, что ты забываешь о самом главном, что мы должны беречь! Неужели тебе все равно, что этот завод разрушит здесь все? Штир раздраженно повел плечом. Дост нисколько не изменился, все так же смотрел на мир сквозь радужную призму, не понимая, что иногда надо чем-то жертвовать. Неудивительно, что он все еще помощник архитектора, о каком продвижении по службе можно было говорить? Менторский тон, постоянное повторение одних и тех же мыслей, выраженных разными словами, — кто станет предлагать ему работу? — Хорошо, — с трудом сдерживая недовольство, ответил Штир. — Что ты можешь предложить? Вот прямо сейчас, пока строительство еще в начальной стадии. Что? Дост удивленно моргнул и наморщил лоб. Что он может предложить? Заморозить стойку? Перенести завод на Урал? Эти варианты точно не устроят Штира. Дост с большим желанием предложил бы пока прекратить строительство, а там подождать, может, будущее разрешит ситуацию или же он сам обнаружит новые интересные возможности. Набрав в легкие побольше воздуха, он ответил: — Мне нужно подумать, Штир. Сейчас я не скажу тебе ничего дельного, мне нужно время. Я никогда не сталкивался с подобными проектами, нужно все хорошенько изучить, обдумать. Ты говоришь, что стройка только началась, но я вижу другое — вписать мои идеи в проект можно на стадии разработки, построения чертежей, но не когда махина из металла и кирпича почти закончена... — Раз не можешь ничего сказать, помолчал бы! — резко перебил его Штир. — «Мы должны сохранить природу, нельзя нарушать природный баланс, как ты можешь быть таким бессердечным» — я раз за разом слышу от тебя одни и те же слова. Ты только говоришь, но ничего не делаешь. И после этого смеешь обвинять меня?! Я наводил справки — после окончания училища ты не сделал ровным счетом ничего. Ни одного значимого заказа, ни одного выполненного проекта, ты только и делаешь, что витаешь в облаках. Ты бездарь, а все твои «гениальные» идеи не больше, чем бред сумасшедшего... И замолчал, осекшись на полуслове. Разумеется, он не хотел говорить так, но плохое настроение, вмешательство Доста в его проект, над которым он столько работал и в котором, увы, не был до конца уверен, — все наложилось друг на друга. Когда эмоции застилали собой сознание, Штир забывал обо всем, кроме одного — он не может быть не прав. Просто не может. Дост дернулся, словно от пощечины. Воцарившуюся тишину нарушали только тикающее в дальнем углу ходики. И где-то в саду печально пел соловей. Так прошло несколько томительных секунд. Штир стоял, заложив руки на спину, и пристально смотрел на друга, не зная, как теперь поступить. Взять свои слова назад? Но он нисколько не жалел, что произнес их — кто-то рано или поздно должен был открыть Досту правду. Извиниться? Но за что? Время уже не повернуть назад, что сделано, то сделано. — Я знаю, — печально улыбнулся Дост. И эта его улыбка словно ножом прошлась по сердцу Штира. — Не думай, пожалуйста, что я ничего не понимаю. Ты ведь хотел предложить мне небольшую должность, не так ли? Возможно, в дальнейшем на отдельно взятом фабричном корпусе я бы и воплотил свои идеи в жизнь, но я бездарность, как ты верно подметил. И все мои проекты, идеи и решения — ничто. Кто будет в них заинтересован, когда все вокруг наращивают темпы и думают только о деньгах и наживе? Кому важна природа и ее сохранение, когда можно грабить, варварски уничтожая то, что когда-то дало нам жизнь? Все пустое, Штир. Через час от станции идет поезд на Москву. Мне не стоило приезжать, здесь и сейчас я — лишний человек. С этими словами Дост вышел из комнаты, бесшумно закрыв за собой дверь. О чем он, и правда, думал, на что надеялся? Они, пусть и давние друзья, но совершенно разные люди. Всеми ожидаемое назначение на должность помощника управляющего, доверие со стороны хозяина фабрики, — Штир сделает блестящую карьеру, пойдет далеко. Его идеи, концепты и чертежи, новые проекты – новаторские, оригинальные, конечно же, их заметят и оценят по достоинству. Но вместе с этим, как они коснутся природы? Уже сейчас Дост видел, как погибает река ниже по течению, как пока еще только строительство завода и железнодорожной ветки влияет на местность, отравляя и убивая все живое вокруг. А что будет, когда фабрика начнет работать в полную силу? Даже подумать страшно... И это его друг, это все будет его рук дело. Нет, Дост не винил в этом Штира, это было бы глупо и по-детски, а они оба — взрослые люди. Но все-таки он до последнего верил, что Штир послушает его, они вместе решат этот вопрос. И от той пухлой папки с бумагами, что привез с собой Дост, будет польза. Только сев в поезд и наблюдая, как удаляется от него небольшая станция, как скрывается из виду дорога к усадьбе, он понял, что изо всех сил сжимает в руках несчастную папку и отчаянно пытается не заплакать. Услышать от Штира слова о своей бездарности — это было слишком даже для него. *** Близился час заката. В распахнутые окна кабинета ветерком доносились голоса птиц и едва слышный шум листвы в саду. Но громче всех было слышно пение соловья. «Опять соловей, — мелькнуло в голове Штира. — Надо же, какой упорный, все поет и поет...» Он встал из-за стола с намерением отгородиться от песни этой маленькой, но такой назойливой птицы, но что-то задержало его, и вместо того, чтобы закрыть окно, Штир вгляделся в сад. Небо над рекой — огромное, чуть подернутое облаками, уже розовело в лучах заходящего солнца, на южной стороне видна была громада строящегося завода, изредка в сад долетали неясный грохот и шум машин, но тут же терялись среди зелени и пения птиц. Соловей замолчал, будто затаился, спрятался в глубине кустов, ничем не выдавая своего присутствия. Штир хмыкнул, погрозил в окно пальцем и вновь сел за чертежи. Не работалось — после быстрого отъезда Доста все пошло наперекосяк. Время словно замерло, тянулось густой тягучей массой, и все четче вырисовывался вопрос: зачем нужно было так говорить с другом? Он и сам не понимал, что именно его разозлило — ведь Дост же знает, знает, черт возьми, что он, Штир, хоть и уважает устои старины и все эти традиции, но идет в ногу со временем. Главное — результат, главное, что появится еще одна фабрика, а это значит — новые рабочие места, новые возможности для страны, и если это будет ценой уничтожения небольшого уголка природы... Кому сейчас есть до этого дело? Тормозить прогресс только чтобы трястись над каждым чахлым кустом... Нет, он решительно не понимал Доста. Штир с трудом потянулся, выпрямляя затекшую от долгого сидения спину, и бросил взгляд на окно. И все же что-то шло не так. Мир вокруг него вдруг разом затих, все звуки пропали, оставляя после себя гнетущую тишину. Порыв ветра, распахнувший окно настежь, заставил Штира чуть ли не подпрыгнуть на стуле. Жалобно застонали в саду деревья, а потом звенящую от напряжения тишину разорвал оглушительный удар грома. Штиру на мгновение почудилось, что по стенам кабинета черными молниями пробежали трещины, а дом не выдержит удара стихии. Вслед за громом за окном полыхнула молния: она осветила и сад, и реку, ярким всполохом обозначив очертания фабрики, вырвав из темноты силуэты труб, показавшихся сейчас особенно уродливыми и чуждыми этой местности. Он моргнул, прогоняя это странное ощущение, но оторвать взгляд от вида из окна не мог. За молнией с диким треском последовал еще один раскат грома, и небо снова перечертила ярко-белая вспышка. Снова высветился черный, мрачный остов фабрики, снова будто вгрызлись в небо черные трубы, пустыми глазницами сверкнули проемы главного корпуса. Штир снова поморгал, удивляясь своему расшалившемуся воображению. Он был реалистом, твердо стоящим на ногах, откуда же тогда взялись все эти пугающие видения? Никогда еще обычная гроза не оказывала на него такого влияния. Она давила на плечи, грузом опускаясь на спину, закрадывалась сомнением в сердце. «Когда-нибудь ты увидишь мир так, как вижу его я», — слова Доста эхом отозвались в его сознании. Он снова вспомнил утро, тихий голос Доста, его взгляд — ясный, уверенный, вспомнил морщинки на лбу, которые появлялись в те моменты, когда Дост непременно хотел выстоять до конца, отвоевать право на свое мнение, доказать правоту поступков, и устыдился. Совесть кольнула с третьим раскатом грома, и почти тут же на усадьбу, на сад, на лестницу, спускавшуюся к реке, на саму реку и на фабрику в отдалении хлынул дождь. «Смоет ведь соловья таким ливнем! Точно смоет, или чего хуже, ветками прибьет. Дост огорчится», — невольно отметил Штир, с неудовольствием наблюдая за буйством стихии. Он огляделся, лихорадочно раздумывая, что можно сделать. Недавняя обида на Доста пропала, и деятельный мозг уже просчитывал возможные ходы. Выбежав в сад, Штир уже знал, как поступить. Соловей молчал, и в первый момент Штир подумал, что все кончено, но нет, упрямая птица, почувствовав присутствие рядом человека, оживилась и слабо чирикнула, привлекая к себе внимание. — Глупая неразумная пичужка, — сообщил Штир, неловко подхватывая соловья под перья. Вид он имел так себе, от утреннего величия не осталось и следа: мокрый, взъерошенный и несчастный, соловей почти не сопротивлялся тому, что его куда-то несли. Ливень усилился, и пока Штир быстрым шагом дошел до усадьбы, успел промокнуть до нитки. Соловей, заботливо прикрытый полой пиджака, благодарно вывел знакомую трель и, деловито распушив слипшиеся перья, неуклюже устроился на широких перилах крыльца. — Что бы ты без меня делал? — спросил Штир и тут же улыбнулся. Никак заразился от Доста привычкой общаться с теми, кто не может тебе ответить. Соловей смотрел внимательно, разглядывая спасителя черными глазками-бусинами, будто понимая каждое слово, обращенное к нему: «Вот именно, что, что бы я делал?» — Завтра дам телеграмму, — твердо продолжил Штир. — Пусть Дост возвращается. Внесем изменения в проект. В самом деле, нельзя так. — Нельзя, нельзя, — подхватил соловей, снова заливаясь песней. Небо на западе стремительно светлело, тучи расползались по небу рваными, уже не опасными клочьями. *** Гроза, лишь краем задевшая усадьбу, не на шутку разыгралась над городом, с ливнем и молниями обрушилась на улицы, тут же посеревшие и помрачневшие от непогоды. Дост, решивший пешком добраться до дома, промок до нитки. Папка с проектами разбухла, и Дост бережно разложил ее вблизи печки. В комнатах, которые он снимал, было холодно и промозгло. Тянуло холодом из растрескавшихся рам, по полу гулял сквозняк, и даже тепло «буржуйки» не согревало маленькое пространство, где сейчас сидел Дост. Он с тоской смотрел, как разгорается в печке огонь, как язычки пламени становятся ярче и выше. Вот бы сейчас рвануть на себя дверцу, скомкать все эти бесполезные листы бумаги и сжечь дотла! Дост беззвучно плакал, прикусывая губы и размазывая слезы рукавом рубашки. Тени, плясавшие по стенам, по потолку, яркими пятнами скользили по листам бумаги, будто понимая мысли Доста и проверяя его желание на прочность. Дост шмыгнул носом, решительно тряхнул головой и, уткнувшись лицом в колени, мрачно наблюдал за отблесками огня. В сумерках и шуме дождя за окном странная игра теней будила воображение, Досту представилось, как огонь с шумом вылетает из печки, полыхающим пламенем, страшным пожаром разливается по городу, с ревом и грохотом обрушивается на страну, в считанные секунды испепеляя все живое. И нет от этого спасения, только огонь, пожирающий все на своем пути. Дост помотал головой, похлопал себя по щекам, отметив, что они пылают не хуже чем печка, и снова стал думать. Чего он, в самом деле, добился, чего достиг? Ничего. За душой тоже ничего, только в далекой деревне живет старенькая тетушка, которой он исправно посылает каждый месяц все, что заработал, часто обделяя самого себя. И эти бумаги, его волшебные, невероятные проекты. Раньше был еще и Штир — старший товарищ, друг. Дост нередко хотел обратиться к нему: за советом или помощью, но каждый раз сдерживался, не хотел, чтобы Штир думал, что он ничего не может сделать сам. Все-таки что-то он умел, но все это было мелко, незначительно. Дост любил русский стиль, его легкость, сказочность, но заказов на интерьеры ему доставались редко, здесь нужны были связи, но заводить полезные знакомства он не умел... Дост снова шмыгнул носом и закашлялся. Только сейчас он понял, что замерз. Стащив с кровати теплое одеяло, закутался в него и тяжело вздохнул. Впереди была неизвестность и что еще хуже — в его жизни вряд ли мог снова появиться Штир. Штир никогда не извинялся первым, слишком был упертым и нетерпимым к мнению других — это он знал хорошо... Обычно на примирение шел первым Дост, но сейчас он не чувствовал себя виноватым. А это означало только одно — единственного друга у него теперь нет. Разом навалилась усталость, серым покрывалом упав на плечи, давила затылок, ныла в висках. Дост потер кулаком слезящиеся глаза и хрипло засмеялся. Да, не этого он ожидал от поездки… Ночью приснилось страшное. Черными уродливыми тенями поднимались заводы, в клубах дыма, изрыгая адово пламя и облака копоти, они подминали под себя все живое, раскаленным металлом проливали на землю свою продукцию, уничтожая все на своем пути. Запах раскаленного железа въедался в воздух, чернильным шлейфом стелился по искореженным деревьям, выжженным полям. Вода в реках бурлила от нагрева, большие пузыри болотного цвета вскипали на поверхности и лопались с противным чавкающим звуком. Небо, тоже черное, с багровыми кровавого цвета облаками, низко нависало над горизонтом, почти падая на опустошенную землю. Над всеми этими чудовищами высились цеха, заводские помещения, большие ангары скалились огромными дверями, будто бездонные пасти, готовые по первому приказу проглотить и землю, и небо. Черные трубы могильными крестами заслоняли горизонт, непобедимой армией заполняя все вокруг. Все это рычало, шумело, скрежетало железом, Досту казалось, что он стоит посреди этого хаоса, из последних сил пытаясь остановить надвигающийся на него ужас. За его спиной была усадьба... Он раскинул в стороны руки, заслоняя собой этот тихий уютный уголок природы, который он уже любил всей душой. Страшное надвигалось, сминало на своем пути траву, деревья, все ближе приближаясь к Досту. В нос ударил запах гари, выжженной земли, огненный вихрь обжег лицо, опалил брови. Дост закричал от боли, но не двинулся с места, смотря прямо перед собой. Он не сдастся. Ни за что. Огонь полыхал совсем рядом, тонкими языками пламени съедал одежду, потом принялся за кожу. Дост сжал зубы, до крови прикусывая губу. Ноги уже были в огне, нестерпимая боль терзала тело, поднимаясь все выше и выше. Он не удержался, упал на колени, чувствуя, как пламя движется дальше, перекидываясь на грудь. Сердце забилось медленнее, пропуская удары, боль скручивала мышцы, яркими вспышками накатывала на сознание. Досту показалось, что он горел уже изнутри, пылал весь, а по венам тек раскаленный металл, скатывался с кончиков пальцев и большими каплями падал на землю. Кожа пошла волдырями, вспучилась, почернела, а потом медленно потекла вниз рваными клочьями. В нос бил отвратительный запах паленой плоти. Дост плакал, но все еще держал руки, стараясь не смотреть, как огонь обгладывает пальцы, как сквозь обугленные куски плоти становятся видны белые кости. Тело корчилось в судорогах, огонь веселыми задорными огоньками плясал уже у самого лица. На миг из пожара, охватившего все вокруг, на него посмотрело лицо Штира. В отблесках пламени оно казалось дьявольским и опасным. Штир что-то говорил, но Дост только кривил губы, огонь подбирался к горлу, вылизывал шею огненными потоками, сил кричать уже не было. — Лихорадка, — услышал Дост откуда-то издалека. — Ничего, организм молодой, выберется. — Это моя вина, — голос Штира. — Моя вина. Дост хотел возразить, но огонь охватил его полностью, превратив в горящий факел. Дост чувствовал, как огонь пожирал кожу, жадно чавкал, потом принялся за волосы, выжег ресницы, раскаленным потоком сполз ниже, вылизывал глазницы… Потом наступила темнота, боль ушла, вместо нее нахлынула пронзительная тишина, окутавшая его искалеченное сожженное тело, с кусками обгорелой плоти и почерневшими от огня костями. Пеплом осыпалась вокруг него одежда. — Дост, Дост, ты меня слышишь? — его трясли за плечи, вырывая из могильной темноты. — Открой глаза, пожалуйста... Темнота отступала. Дост пошевелил пальцами — они слушались плохо. Потом попробовал открыть глаза. Сквозь прикрытые ресницы он увидел свою комнату, мягкий свет ночника и Штира, сидевшего на стуле около его кровати. — Штир?.. — слабым голосом позвал Дост. — А где заводы? Где огонь?.. — Глупый, — Штир погладил его по голове, — это все лихорадка... Ты так кричал... Я думал — у меня сердце не выдержит за все это время. — Время?.. — Ты уже три дня в огне... — Штир... А как же твой проект? Почему ты здесь?.. Я же знаю... он столько для тебя… значит... — Глупый, — снова повторил Штир каким-то особенно тихим голосом. — Ты для меня важнее всех заводов мира. Я написал заказчику, что хочу внести в проект кое-какие коррективы. Дост потрясенно смотрел на друга, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Сон еще не отпустил до конца, плакать было больно, говорить тоже, но он старался изо всех сил, не желая показывать Штиру свою слабость хотя бы сейчас. — Выздоравливай скорее, вместе поедем в усадьбу, — продолжил Штир, сменяя на лбу Доста полотенце. — Там тебя кое-кто очень ждет... — Кто?.. — А сам не догадываешься? Соловушка твой.