Raison d'etre

      Ровно в шесть часов вечера, третьего ноября пятнадцатого года от Великой войны, торговый галеон «Блудный сын», направляющийся из Аскадии в Эспуар, причалил в имперском порту. Город уже погружался во мрак и таверны портового района наполнялись усталыми матросами, солдатами и трудягами. Не прочь выпить по вечерам были и стражники, ушедшие со смены, в то время как постовые при исполнении увеселительных заведений избегали, потому что кайзер был известен своим безжалостным отношением к тем, кто позволял себе выпивать на службе. Гвардейцы кайзера к пивным не подходили никогда, ибо устав имперской гвардии гласил, что «служба гвардейца начинается с момента принятия им клятвы верности кайзеру и кончается только с его смертью. Гвардеец всегда бдителен, его рассудок всегда трезв, его разум холоден и рука его тверда».       Впрочем, клятва — это романтика, реальность всегда гораздо прозаичнее. Не всегда люди, приносившие её, действительно следовали жёстким заповедям чести и достоинства. В своё время нарушил эту клятву и один из пассажиров галеона, в этот самый момент ступивший на скрипучие доски пристани. Поправив мешковатый рюкзак на плече и глубоко вдохнув солёный морской воздух, он оглядел пейзаж, открывающийся с причала. Город значительно преобразился с тех пор, как он видел его в последний раз. Здания выросли, худые крыши лавочек покрыли новыми досками, фасады были реконструированы. И, казалось, даже воняло не так сильно, как десять лет назад.       Однако, многое осталось неизменным. Неизменными были громилы Билли Бритвы в клетчатых шарфах с дубинками за поясами. Напротив, казалось, их даже стало вдвое больше. Вдалеке на горизонте, над городом по-прежнему возвышалась башня императорского дворца. Её было видно из любой точки города, даже из окраины портового района.       Моложавому мужчине с сумкой на плече было под сорок. У него было смуглое и обветренное лицо, украшенное глубокими, но старыми шрамами. Его грубые руки были покрыты мозолями, а на поясе был привязан сломанный пополам меч. Этого мужчину можно было принять за обычного неграмотного трудягу, но стоило поймать пристальный взгляд его умных карих глаз, сразу становилось ясно, что под этой грубой оболочкой кроется гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.       Грубо толкнув в плечо громил Билли Бритвы, пробираясь через толпу, он подошёл к офицеру имперской гвардии из пограничного подразделения. Тот со скучающим видом заполнял бумаги, записывая всех прибывших и описывая груз. Какая-то женщина с ребёнком на руках ходила вокруг него и плакала, что-то громко крича, но гвардеец не обращал на неё никакого внимания. В конце концов, отчаявшись, она дёрнула его за плечо, надеясь привлечь. Однако тот лишь сделал жест рукой и у неё за спиной тут же выросли два солдата, которые весьма грубо оттащили её вместе с плачущим ребёнком прочь.       Мужчина не стал следить за развязкой этой сцены. Подошла его очередь, и женщина с ребёнком мгновенно покинули его мысли. Снова поправив сумку нервным движением, он приблизился к офицеру.       — Ваше имя?       — Роберт Кросс, сэр, — ответил мужчина.       — Цель визита?       — Возвращаюсь домой, ищу работу.       — А чем Вы занимаетесь?       — Уже ничем. Был солдатом. Прошёл через всю Великую войну. Был ранен, уволился в запас. Несколько лет охранял торговые караваны и корабли. Сейчас хочу вернуться домой и стать простым трудягой.       Лицо гвардейца прояснилось, и он тепло улыбнулся:       — Брат по оружию значит? Где служил?       — В сорок пятом пехотном, сэр.       — В сорок пятом пехотном? В полке-призраке? Да ладно тебе! И брось ты это своё «сэр»! Я и сам служил, только в третьем кавалерийском. Слышал, в сорок пятом все полегли!       — Не все. Нас трое осталось: я, мой товарищ, который вытащил меня из этого ада на себе и ваш нынешний командир.       Офицер улыбнулся ещё шире:       — Прости, брат, я сначала думал, что ты врёшь, но теперь вижу, что ты говоришь правду. Вот, возьми, дружище, — гвардеец вытащил из кармана пять золотых, Кросс начал было отпираться, но он настоял — не отпирайся, держи. Я не могу по долгу службы, а ты выпей за моё здоровье и за наших падших братьев.       Кросс поблагодарил офицера и понимающе кивнул.       — Добро пожаловать домой, земляк, — офицер отсалютовал и дал знак рядовым пропустить Роберта.       Покинув причал, Кросс стал оглядываться по сторонам. Он понял, что за пятнадцать лет своего отсутствия совсем забыл, что и где находится. Остановившись посреди улицы как истукан, он беспомощно оглядывался по сторонам, разглядывая снующих мимо людей.       Его внимание привлёк шум, раздавшийся у него за спиной. Обернувшись, Кросс увидел мужчину с лютней в весьма экзотическом алом одеянии с высоким воротником, за которым тот, при желании мог, наверное, полностью спрятаться. Его обступила компания подвыпивших молодчиков в клетчатых шарфах, которые громко смеялись над и не давали ему пройти. Один из них достал из-за пояса нож и, угрожая им, отобрал у мужчины кошелёк и лютню. Тот даже не сопротивлялся. С громким гоготом и улюлюканьем пьяные головорезы удалились в переулок, грубо ударяя по струнам лютни, совершенно не понимая, как на ней играть. Кросс следил за ними взглядом и о чём-то думал. Из оцепенения его вырвал раздавшийся рядом голос:       — Кажется, вы потерялись. Ищете что-то?       Кросс резко развернулся, рефлекторно положив руку на рукоять сломанного меча. За спиной он увидел мужчину в алом одеянии. Тот заметил движение Роберта, но не подал виду, а лишь продолжал приветливо улыбаться.       — Меня зовут Эл, — незнакомец учтиво поклонился, — мы с вами прибыли на одном судне. Неужели вы не помните меня, сэр?       Кросс не видел этого человека, но вспомнил, как по вечерам из каюты в конце коридора доносились звуки лютни и песни о героях Великой войны и закате эпохи рыцарства. Каждый вечер Роберт приникал к стене и прислушивался к пению барда, вспоминая песни, которые пел сам со своими товарищами пятнадцать лет назад. Теперь он узнал его голос, это вне всякого сомнения был тот самый бард.       — Простите меня, в последнее время я стал слишком нервным.