– Вот так, мисс Лидделл, вот и чудно. Скорее укладывайтесь в постель, а то нам сказано гасить везде свет. А вы так не любите темноты, верно я говорю?
Сестра Уэлч, прищурив слезящиеся после утомительного рабочего дня карие глаза, добросовестно помогала дрожащей костлявой женщине устроиться на больничной койке. Пациентка крепко сжимала подставленный ей локоть своей сухой, как птичья лапка, ладошкой. Она старательно поднимала ногу, чтобы закинуть её на матрас, но снова и снова промахивалась и громко шлёпала босой подошвой по выстланному чёрно-белой плиткой полу.
Какая знакомая шахматная доска, подумала мимоходом Алиса.
Сестра терпеливо наблюдала за попытками подопечной вскарабкаться на койку. Она была добра, сестра Уэлч, она всё ещё хранила в душе милосердие и искреннее сострадание к этим несчастным людям, в какой-то момент выпустившим свой разум из-под контроля и уже не имевшим ни сил, ни возможности овладеть им вновь. Людям, о которых за пределами этих стен уже никто не помнит или отчаянно пытаются позабыть лишь во имя сохранения собственных голов на плечах. Хоть их и нельзя было назвать типичными членами общества, к каждому из них по-прежнему требовался особый подход, каждый по-прежнему являлся личностью.
Иные медбратья и медсёстры, видавшие на своём трудовом веку не особо симпатичные виды, были далеко не так снисходительны к медлительным, рассеянным пациентам и пациенткам. Раздражённые бестолковостью и неповоротливостью больных, сотрудники лечебницы нередко вымещали свою досаду, прибегая к физической силе. Ведь было совершенно ясно, что никакая шоковая терапия, никакие хирургические процедуры не вернут безумца в состояние разумного человека. Безмозглые идиоты – вот чем действительно промышляет их маленькое заведение, и отрицать данный факт было довольно бессмысленно и скучно. Но, конечно же, не стоит столь категорично оценивать английскую медицину при старушке Виктории, самый её последний писк. Как-никак, чудо может произойти где угодно, нужно лишь верить.
Взять хотя бы этого калеку, отъявленного психопата в форме надзирателя, по имени Джеймс Крюк, проведшего первую половину прожитой жизни на флоте, а вторую – в смирительной рубашке, отходя от полученных на службе впечатлений. И ничего страшного: парочка ударов током и уже через полтора года Крюк с прямой как рельса спиной и самым официальным видом расхаживал по коридорам того самого дурдома, ревностно следя за порядком в его стенах. И горе было тому больному, которому хватило невезения провиниться перед бывшим "товарищем по несчастью". Крюк, осуществляя функции залога дисциплины в пределах лечебницы, прекрасно знал свои обязанности и находил величайшее наслаждение в их исполнении. На море или на суше, он всё ещё оставался
капитаном, а значит несомненно имел полное право вбить в головы своих подчинённых пару-тройку полезных жизненных уроков, кем бы ни были его подчинённые. И не приведи Господь какой-нибудь сухопутной крысе поднять бунт на его выполненном из красного кирпича судне на окраине Лондона.
Читатель бывалый, разумеется, уже догадался, кому выпала такая честь.
Алиса Лидделл угодила под неподъёмное крыло лондонской лечебницы в возрасте тридцати восьми лет с диагнозом "Истерия". Семья давно потеряла всякую надежду на её выздоровление. То, что когда-то казалось бурным воображением маленькой девочки, с годами превратилось в тяжкую и неизлечимую душевную болезнь. Алиса то и дело пускалась в погоню за белыми кроликами, бездумно перебегая дорогу какому-нибудь несущемуся экипажу. Она могла часами сидеть за обеденным столом в полном одиночестве и вести светские беседы с некими Шляпником, Мартовским Зайцем и Соней, видимыми одной лишь ей. Наконец Алиса, прогуливаясь в саду, не считала зазорным поднять с земли какую-нибудь гадость и положить её прямо в рот. Одним словом, Алиса, вопреки родительским надеждам, вела образ жизни не леди благородного происхождения, а самого настоящего безумца. Женихи бежали от неё как от лесного пожара, что, впрочем, было также применительно ко всем окружающим за исключением стареющих матери и отца. Они продолжали любить свою девочку, девушку, а потом уже и взрослую женщину несмотря ни на что, но даже этой поддержке пришёл конец. Одним туманным утром чета Лидделл села в кэб вместе с дочерью и отвезла последнюю в место, куда они впоследствии никогда не вернутся.
Голова Алисы Лидделл, которую населяли самые невероятные фантазии и когда-то покрывали густые пшеничные волосы, давным-давно лишилась шевелюры, но только не своего ценного содержимого, до которого не смог дотянуться ни хирургический скальпель врача, ни жестокий энтузиазм надзирателей. Верхнюю часть её высокого лба рассекал длинный краснеющий ряд швов от последней операции. Алисе было невдомёк, что такого понадобилось врачам в её голове. Доктор Хоффман однажды сказал, что у неё исключительный мозг, и женщина приняла эти слова как самый изящный комплимент её внутреннему миру. Алиса, страшно исхудавшая за два года заточения, не могла стоять на ногах без дрожи в своём маленьком теле, но умудрялась сохранять осанку истинной аристократки, её голубые глаза всегда открыто встречали взгляд собеседника, будь то врач, надзиратель или такой же пациент. Точно также она впервые взглянула на Крюка, когда он обратился к душевнобольной даме с деликатным вопросом:
– Какого дьявола ты делаешь с ножницами?!
В течение первых месяцев пребывания в лечебнице у Алисы сильно отросли волосы. Дома её всегда подстригала мать. Младшей Лидделл нравились её локоны и очень не нравилось, когда их приходилось укорачивать. Но пожив некоторое время без родительского присмотра, Алиса заметила, что кончики её волос начали делиться на два, а то и на три совсем тоненьких волоска.
Следуя оптимистичной природе женщины, отношение Лидделл к своему новому дому было на тот момент ещё полным воодушевления и извечного любопытства. После общего завтрака пациентам надлежало пройти в холл на небольшую прогулку. Алиса же посчитала в порядке вещей захватить с гвоздя на стене оставленные кем-то на свой страх и риск ножницы и теперь стояла на ведре перед высоким зеркалом в служебной уборной, собираясь заняться собственной стрижкой. Грубый окрик заставил Алису вздрогнуть и застыть на месте. Она повернула голову, чтобы посмотреть в лицо говорящему, когда тот в три широких прыжка преодолел расстояние, отделяющее его от нарушительницы спокойствия, и с такой силой стиснул её руку, что Алиса громко вскрикнула от боли и выронила на пол ножницы. Казалось бы, инцидент был исчерпан, но злобный надзиратель и не думал освобождать покрасневшее запястье пациентки.
– Чем, чёрт тебя дери, ты здесь занимаешься? – прорычал он, приблизившись к ней вплотную для устрашения, и жестоко выкрутил захваченную конечность. – Где ты стащила эти ножницы? Как ты смеешь находиться в уборной, предназначенной для твоих же покровителей?
С трудом сдерживая новый болезненный вопль, Алиса зачем-то посмотрела на блестящий медный протез, заменявший Крюку потерянную в бою руку, и её затошнило. Всё же расслышав адресованный ей вопрос, Алиса нашла в себе силы ответить вежливо.
– Стрижкой, сэр. У меня секутся кончики и сильно отросла чёлка, которая мне мешает. Я ничего не крала, просто сняла эти ножницы с гвоздя в коридоре. Будьте так добры отпустить мою руку, вы причиняете мне боль.
–
Стрижкой? – Крюк уставился на неё с таким возмущением, что Алисе на мгновение стало ужасно стыдно. Только вот она не могла понять за что именно. – Вы только послушайте – стрижкой! Эта... Это
неполноценное существо решило, что оно в положении сорить своими лохмами на пол ванной персонала. Да ещё и взятыми без спроса ножницами. Просто чудесно. А ты не будешь хныкать, когда твой больной мозг прикажет тебе отсечь собственный палец?
– Я уверена, мой мозг со мной так не поступит, – учтиво сказала Алиса и попыталась улыбнуться. Лицо надзирателя неожиданно исказила кривая усмешка и её снова затошнило.
– Боюсь, ты переоцениваешь себя, моя дорогая, – он выпустил запястье Алисы из тисков, чтобы поднять с пола ножницы, но как только та попыталась обойти его и выскользнуть в коридор, рука Крюка вновь намертво вцепилась в неё.
"Ну что за безобразие! – вконец расстроилась Алиса, нехотя возвращаясь на прежнее место. – Колючие кустарники у нас в саду и то имеют побольше манер!"
Однако в следующую секунду покалеченная рука обхватила её за шею, а здоровая пощёлкала ножницами прямо у неё под ухом. И тут Алиса испугалась.
– Сейчас я разом избавлю тебя от всех неудобств, – весело объявил капитан и, к ужасу пациентки, принялся безжалостно кромсать её замечательные светлые волосы.
Первое время Алиса отчаянно кричала, пиналась, рыдала и умоляла прекратить её мучения. Это было хуже всего на свете, вспоминала впоследствии Алиса. Даже хуже чем то, что хуже всего на свете. И даже ещё хуже и ещё! И так далее. Всю свою жизнь она растила эти волосы, а теперь даже не может отстоять их право на существование!
От осознания этой простой истины Алису охватила такая горечь и обида, что земля едва не ушла у неё из-под ног. А не ушла она, потому что Крюк, не на шутку увлёкшись своим занятием, распалялся всё больше и больше и начисто позабыл, что в руках у него живой человек, а не тряпичная кукла с тряпичной шеей, а потому совершенно не заботился о том, где и как смыкаются лезвия ножниц.
Наконец последние поддающиеся ножницам пряди упали на пол и Крюк заставил Алису посмотреть в зеркало.
– Глянь-ка, какой симпатичный вышел кочанчик. Ни секущихся концов, ни чёлки, ни даже вошек. Красотища, а?
Алиса поражённо вглядывалась в моментально ставшее чужим лицо. Разве это может быть она? На свете, конечно же, всякое бывает – и говорящие животные, и грибы, которые превращают человека то в великана, то в кроху – но чтобы такое...
Сухая, жилистая ладонь Крюка по-прежнему крепко держала её за худенькое плечо. Кое-где из неосторожных порезов по коже Алисы сочились тонкие струйки крови. Боль постепенно вырвала её из оцепенения, женщина издала судорожный всхлип. Любоваться собой и дальше ей, к счастью, не пришлось: Крюк рванул её за плечо в сторону выхода и грубо вытолкнул в коридор. От перенесённого унижения, от презрения и ядовитой насмешки в его голосе женщину снова и снова передёргивало.
– Отправляйся в холл, чтобы подобные тебе чудики могли оценить по достоинству последствия столь отвратительного поведения. Я тебя запомнил, Лидделл, хорошенько запомнил. Попадись мне ещё хоть раз и я вырву у тебя ногти.
Алиса повернулась к нему спиной и медленно побрела в указанном направлении. Какое-то новое чувство росло в её опустошённой душе.
– Не переживайте так, мисс Лидделл, ещё отрастут, – сочувствовала сестра Уэлч, осторожно протирая влажной тряпкой наголо обритую голову Алисы, покрытую несколькими не слишком глубокими порезами, которые сестра тут же обработала йодом. – У нас всё равно пришлось бы побриться, это для операции нужно.
Сестра тщательно избегала смотреть в зеркало, чтобы случайно не встретиться с взглядом пациентки. Было в её широко раскрытых глазах нечто жуткое, когда она, зарёванная, грубо кем-то остриженная, столкнулась с ней в коридоре. Уэлч едва не подумала, что с женщиной произошло ужасное, но услышав сбивчивый рассказ потерпевшей, перевела дух. Конечно же, голову Алисы пришлось начисто выбрить. Но любое несчастье, как известно, могло быть в разы страшнее.
– От Крюка впредь держитесь подальше. По нему давно смирительная рубашка плачет, а начальство додумалось определить его надзирателем в нашу же больницу. Мол ходячее доказательство эффективности лечения. Курам на смех. Я никоим образом не одобряю его присутствие. Чтобы агрессивный больной следил за пассивными больными... Ей-богу, это ж надо додуматься!
Мелодичное воркование сестры Уэлч постепенно успокоило Алису и помогло ей немного разобраться в той части произошедшего, которая непосредственно зависела от неё. Определённо, она вовсе не понесла заслуженное наказание, но стала жертвой злостного издевательства. Мысль эта придала ей уверенности.
– Он сказал, что в следующий раз вырвет у меня ногти, разве он смеет? – тихо спросила она.
Услышав такую новость, сестра Уэлч не на шутку разозлилась.
– Это просто возмутительно. Профессия обязывает меня относиться с пониманием к любому психически нездоровому человеку. Но раз уж этот скот мой коллега, я и глазом не моргну, написав на него жалобу. Вот приведу вас в порядок, а потом возьмусь за него...
– Миссис Уэлч, – вдруг сказала Алиса.
– Да, мисс Лидделл?
– Я ненавижу мистера Крюка.
Сестра выдержала небольшую паузу, а потом мягко ответила:
– Ваши чувства можно понять.
– Я отомщу ему, – с убеждением продолжила Алиса.
– Нет-нет, не стоит. Не надо связываться с такими жестокими людьми. Рано или поздно эта черта сослужит ему плохую службу. В конце концов, не хотите же вы ему уподобиться?
Алиса молчала, неотрывно глядя перед собой.
– Знаете, мисс Лидделл, будь моя воля и я бы поменяла вас с Крюком местами, – сказала сестра и тут же смутилась своей излишней откровенностью. – Истерию сейчас на кого только не вешают. А таким отборным извращенцам дают работу.
Алиса медленно покачала головой, губы её еле заметно шевелились.
– Я ненавижу Крюка, я ненавижу Крюка, – как заклинание твердила она. – Ненавижу. Я ненавижу Крюка.
С тех пор пролетело два года, череда семисот тридцати до ужаса похожих друг на друга дней. У Алисы регулярно отрастали волосы, столь же регулярно доктор Хоффман распоряжался из сбривать. Благородный Джеймс Крюк был у врача на хорошем счету: с каким мужеством этот бывший, казалось бы, безнадёжный пациент оказал свою первую медицинскую услугу больной даме.
– Клянусь своей здоровой рукой, в волосах этой леди был целый зверинец, – с горящими глазами передавал подробности той истории Крюк, когда Хоффман, получив жалобу сестры Уэлч, вызвал надзирателя на допрос.
Сестра лично присутствовала на докладе капитана, сурово буравя взглядом последнего. Алиса же прийти побоялась и её решили оставить в покое.
– Увы, сэр, я всё же калека. Руки у меня хоть и растут из правильного места, а ничего, кроме оружия, и не видывали – цирюльник из меня так себе. Каюсь, пару раз порезал дамочку. Но видели бы вы этих кровососущих тварей, рассевшихся у бедняжки на волосах, словно на рождественской ёлке... Душераздирающее зрелище. Оно и неудивительно, за такими чудными локонами нужен тщательнейший уход, а зачем ей эта волокита перед операциями?
– Действительно, – молвил доктор, Уэлч лишь плотнее сжала губы.
– Естественно, у неё случилась истерика и, зная диагноз этой милейшей женщины, я нисколько не упрекаю Алису в её слабости. Более того, при первой же нашей встрече я намерен просить прощения. Но знайте, доктор, я считаю, что поступил правильно, и совесть моя чиста перед Гиппокапом.
– Гиппократом.
– И перед ним тоже, – не дрогнув, окончил свою речь Крюк самым трогательным тоном, на который был способен.
Доктор переглянулся с сестрой Уэлч.
– Вы угрожали Алисе Лиддел насильственным удалением ногтей, – ровным голосом произнёс врач, не сводя глаз с Крюка.
Капитан собрал свои актёрские способности в кулак, набрал в грудь побольше воздуха и испустил драматичный вздох.
– Не буду греха таить, язык у меня без костей. Когда сильно волнуюсь, могу такого наболтать – родная мать бы отреклась. Вспомните, как уморительно я кидался на стены, когда на меня только надели вашу чудодейственную смирительную рубашку и намордник.
Врач и безумец дружно рассмеялись, словно два приятеля, вспомнившие потешную историю из прошлого.
***
Она была очаровательна, эта Алиса. Хоть и страшненькая, как маленькая иссохшая мумия, а всё равно очаровательная. Всего два года под замком и она еле переставляет свои тощие ноги. Но какая у неё прямая осанка, какой глубокий и словно до боли знакомый взгляд. Вспоминая эпизод с волосами, Джеймс Крюк начинал дышать глубже и чаще.
Возможно, по нему и не скажешь, но в голове реабилитировавшегося капитана по-прежнему было весьма неспокойно. Родители водили его по врачам с тех самых пор, как он был мальчишкой, и почему? – потому что у него было излишне богатое воображение. Что и говорить, третий этаж – не самое лучшее место жительства для ребёнка, который всем сердцем верит, что способен летать. Как же его тогда звали? До того, как он поступил в королевский флот и получил сразу два прозвища: сперва обидное – в честь дурно пахнущей рыбы, а затем, после пары военных подвигов – звучное, лихое, под стать ему и его боевой травме?
Питер. Питер Пэн, так его звали. Этим именем его окликали мать с отцом, учителя в школе, соседские дети. Это имя однажды – лишь однажды – произнесло самое прекрасное создание в мире и он на всю свою жизнь потерял голову от жгучего, но слишком рано охватившего его чувства. Выражаясь более простым языком, Питер, как-то раз по обыкновению игравший на улице с товарищами, ни с того ни с сего тронулся умом. Теперь он даже не сможет сказать, была ли никому неизвестная девочка по имени Венди реальной или всего лишь плодом его богатого воображения. В своё время он даже сообщил удивлённым родителям её фамилию, Дарлинг, нежное дополнение к её имени. Как бы то ни было, пёстрый букет диагнозов, коим он может похвастаться сейчас, обзавёлся своим первым, наиценнейшим цветком.
Алиса Лидделл избегает его, пожалуй, даже боится. Она хорошо знает, что он не упустит своего шанса втянуть её в какую-нибудь унизительную для её достоинства ситуацию. Он нещадно задирал её, доводил до исступления и фыркал в ладонь, как расшалившийся школьник, когда бедная женщина отчаянно умоляла окружающих избавить её от общества мучителя. Джеймс Крюк со снисходительной насмешкой наблюдал, как кто-нибудь уводит изнурённую пациентку прочь, но какая-то мощная, непонятная сила вновь притягивала его к двери в её комнату, заставляла караулить жертву.
Алису редко выпускают из палаты, не позволяют отращивать прелестные, слегка вьющиеся от природы волосы. "Истеричка" и в самом деле могла оказаться сказочно красивой и то, с каким смирением Алиса сдерживала эту красоту под своей болезненно-желтоватой оболочкой, неожиданно приводило Крюка в дикий восторг. Ещё приятнее ему было наблюдать за развитием в её душе набирающего обороты чувства к его скромной персоне. Это чувство было ненавистью и Крюку с присущим ему азартом просто не терпелось узнать, к чему оно может привести.
Всё-таки хорошо быть взрослым, подумал Крюк с приятной улыбкой, устраиваясь на ночлег в своей маленькой комнате. Естественно,
мальчишке и его дружкам-раздолбаям этого никогда не понять. Они всего навсего сборище глупцов. Сборище детей. Он, взрослый мужчина, не имеет права позволять их вечной инфантильности уродовать его разум и дальше. Выходит, доктор Хоффман давал ему по-настоящему дельные советы: пора гнать эту шайку взашей из его головы. Гнать на самое дно, к самым истокам их общей истории: в залитый весенним солнцем двор, где на юного Питера Пэна снизошло необъяснимое откровение. Пришла пора их тесно сплетённым дорогам разойтись навсегда. Он давно вырос, он больше не нуждается в Потерянных мальчиках, в Нетландии и особенно, особенно не нуждается в Питере Пэне. Теперь у него есть мисс Лидделл – та самая призрачная Венди, к которой он столь горячо и боязливо испытывает зрелое чувство любви с ранних лет – правда, взрослая и очень даже живая. Удивительно, но рядом с этой обиженной Богом женщиной, ему в кои-то веки хочется соответствовать своему возрасту.
Капитан некоторое время колеблется, краснеет до корней волос и осторожно помещает руку на низ живота. Что по идее следует за этим, известно ему лишь в теории, "идти дальше" ни сейчас, ни когда-либо ещё ему не позволяет Питер Пэн, мальчик, которому не суждено стать взрослым. В таком положении Крюк проводит пару минут, сгорая от стыда за себя самого и в то же время получая хоть какое-то удовольствие от колючего тепла, расползающегося по телу от руки на животе. Вот если бы это была рука Алисы, Пэн и пикнуть не посмел бы в знак протеста.
Убаюкиваемый мерным стуком настенных часов, Крюк наконец закрывает глаза. В воображении то и дело вспыхивает сияющий образ Венди. Он всматривается внимательнее, пытаясь разглядеть возлюбленную за этим обилием света. И наконец узнает в очертаниях девочки хрупкую, уже не такую молодую Алису Лидделл с её несчастными голубыми глазами, бритой головой и алеющим шрамом, рассекающим линию волос.
***
Питер Пэн просыпается от невыносимой боли. В комнате до сих пор темно, но он отчётливо видит Алису и даже может проследить, как из её опухших глаз капают слёзы, смачивая его подушку и его ночную рубашку, обжигая его лицо. Рука Алисы судорожно сжимает ножницы, лезвие которых чуть меньше чем наполовину погружено в его тело где-то повыше ключицы. Протолкнуть ножницы глубже истощённой Алисе не хватает сил, ей с трудом удаётся держать собственное тело в равновесии. Она даже не замечает пробуждения злейшего врага до тех пор, пока тот не хватает её за руку с маленьким оружием и без видимых усилий сводит на нет её атаку, отбирает ножницы. Теперь, по правилам всех известных Алисе игр на двоих, атаковать будут её, по всей вероятности с предельной жестокостью. Лидделл обессиленно опускается на край кровати, замирает, ждёт. Крюк, которого трясёт от адреналина и боли в плече, не выпуская руки Алисы, предпринимает лишь одно действие: прижимает разбитое тельце к себе и слышит, как Истеричка, которой тепло и удобно, но которая совершенно ничего не понимает, неожиданно обрывает свой плач. Джеймс Крюк делает небольшое усилие и приподнимается, чтобы дотянуться до лица Алисы и по-мальчишески застенчиво поцеловать её в щёку. И тогда Питер Пэн замолкает в нём навсегда.
