Причина смерти

Жители маленького поселения, затерявшегося в холмах Новой Англии и ныне лишенного даже дорожных указателей, называли обитателя уединенной усадьбы не иначе как «Стариком Уотли». Он производил впечатление человека сведущего, но неприятного и даже пугающего, а потому его сторонились. И потому же таинственные истории, касающиеся его молодости и привязанности к оккультным наукам, всплывали в разговорах снова и снова, хотя все жители Данвича знали их наизусть. Нет, «Старик Уотли» не нравился им, и они с радостью обошлись бы без такого соседства, предпочтя оставить только щекочущие нервы рассказы о его сомнительных делах. Однако подобное впечатление он производил далеко не на всех. Например, в тот августовский день, когда горничная открыла дверь и пригласила гостя вступить под сень родового гнезда семейства Ширби, её глазам предстал не ссутулившийся старик с лихорадочным блеском в блеклых глазах, а импозантный мужчина в идеально подогнанном костюме, с блестящими манерами и неуловимым шармом. Такое же впечатление гость произвел и на хозяйку дома – почтенную Лауренсию – и на её очаровательную дочь Мадлену. Девушка, приходившаяся Уотли двоюродной племянницей, обладала покладистым нравом, но при этом не казалась глупой и ограниченной. К тому же она была достаточно красивой: невысокая, с точеной фигуркой, тонкими, ловкими пальцами, изящной шеей и большими глазами в обрамлении черных ресниц. Во всем её облике чувствовалась свежесть юности и тот неуловимый, яркий огонек, который присущ многим молодым людям, ещё не узнавшим жизни на вкус. Уотли остался доволен увиденным, и со своей стороны приложил усилия, чтобы привлечь внимание столь юной особы и заставить её забыть и об их отдаленном родстве и о разнице в возрасте. Можно было себя не утруждать, с родителями воспитанной в старых традициях девушки всё было договорено уже давно, но всё же Уотли показалось забавным вспомнить молодость и проверить себя. Как оказалось, навыки остались при нем. Начитанная девушка пришла в восторг от того, что джентльмен интересуется её мнением и не считает ниже своего достоинства обсуждать с молоденькой девицей важные темы. Поговорить с умным и интересным собеседником такое счастье! Особенно, если у собеседника приятные манеры и эти странно-притягательные искорки, время от времени вспыхивающие в глазах. Да, Мадлена заметила их в тот самый августовский день и ещё долгое время полагала привлекательными и даже завораживающими. Что-то загадочное было в этом мужчине. Что-то колдовское. И Мадлена, всю сознательную жизнь просидевшая под бдительным надзором матери и теток, не могла не поддаться этому колдовству. Она встретила весть о скором замужестве с воодушевлением, удивившим родственниц, и во время свадьбы её глаза искрились таким откровенным восторгом, что это входило в диссонанс со старомодной чопорностью, пронизывающей церемонию. Мадлену не удивило, что муж предпочел отложить их брачную ночь до возвращения в его усадьбу неподалеку от Данвича. И его рассказы, живописующие дикую красоту тех краев, оказались ничуть не преувеличенными. Новоявленная миссис Уотли увидела свою вотчину октябрьским вечером. Солнце обливало окрестные деревья расплавленным золотом, а в воздухе пахло травой и влажной землей. А ещё было тихо. Мадлену больше всего удивила именно эта тишина, в первые часы показавшаяся оглушительной по сравнению с постоянным, назойливым шумом большого города. Тут не слышалось никаких звуков, присущих человеческому жилью, только ветер, шелест листьев, отдаленные голоса козодоев…и даже величественное, хоть и обветшалое поместье, будто само собой выросло из земли. Другая девушка, возможно, задумалась бы о том, как одиноко ей будет жить здесь, вдали от привычного мира и даже в отдалении от сонной деревенской жизни, но Мадлена и от этого поначалу пришла в восторг. Она была искренне и беззаветно влюблена в своего молчаливого мужа, который отвечал на знаки её внимания покровительственной улыбкой, а порой – лукавым подмигиванием. В такие моменты в его глазах снова вспыхивали искорки, преображавшие застывшее лицо, и Мадлена чувствовала слабость в коленях и румянец, обжигающий щеки. Она согласилась бы жить где угодно, и потому это место показалось девушке подарком судьбы: подумать только, она будет здесь полноправной хозяйкой и никто не посмеет указывать ей, где вешать полотенца и какое платье следует надеть к завтраку! Уж муж-то точно не станет совать нос в такие дела, а любимая матушка с тетушками вряд ли решатся наезжать в гости часто – уж слишком далеко и утомительно! Такими были незамысловатые мысли Мадлены, когда муж неспешно вел её по сумрачным коридорам усадьбы, показывал старые, скрипучие лестницы и странные закоулки, выглядевшие просчетом архитектора. Здесь, несомненно, требовалась женская рука, и в головке Мадлены уже начали роиться деловитые мысли о переделках и уборке, когда супруги остановились на пороге спальни. Комната будто вынырнула из позапрошлого века, такой величественной и одновременно старомодной она казалась. Мадлена смущенно замерла, пытаясь унять назойливое воображение, которое упорно нашептывало, что вот сейчас муж отбросит сдержанность, приличествующую джентльмену, подхватит её на руки и бросит на эту роскошную кровать под тяжелым балдахином, а потом… …муж усмехнулся, сверкнув глазами в её сторону так, будто мог читать мысли, целомудренно поцеловал юную супругу в макушку и удалился, предположив, что утомил её рассказами о доме сразу после такой долгой поездки. Мадлена подавила разочарование, рассудив, что он прав, и незачем портить их предстоящее единение поспешностью. Впрочем, приняться за разбор вещей и отдых она не успела, в дверь тихо поскреблись, и на пороге возникла тощая как жердь девчонка в платье горничной. Удивительно нескладная и некрасивая, она с первого взгляда вызвала у новой хозяйки жалость. - Ты здесь служишь? – спросила Мадлена, и оробевшая девушка энергично закивала, поклонилась ниже, чем этого требовал этикет, и бросилась разбирать вещи хозяйки. – А как тебя зовут? Девушка отвлеклась и виновато подняла взгляд, а потом коснулась худыми пальцами горла и развела руками. - Ты немая… - ахнула Мадлена, быстро представив себе великодушие супруга, который взял в услужение бедную немую сиротку. Ведь с таким увечьем, лицом и явной физической слабостью, она вряд ли могла рассчитывать даже на сомнительные места работы вроде дымных фабрик, или постыдных переулков, где мерзавцы ищут продажной любви, а полицейские по утрам находят тела бедняжек, для которых клиенты пожалели даже пары монет, решив расплатиться ножом под ребра. - Меня зовут Мадлена, - хозяйка тепло и покровительственно улыбнулась, - быть может, напишешь своё имя? Девушка заколебалась, покосилась на дверь в нерешительности, но потом всё же схватила протянутый лист и карандаш. Буквы разъезжались и были ужасающе корявыми, но Мадлене всё же удалось разобрать написанное. - Рада с тобой познакомиться, Нора. Мадлена сама не заметила, как уснула и проспала до следующего обеда. Внимательный супруг даже не подумал разбудить её и, кажется, решил переночевать в другой комнате, чтобы не потревожить её сон. Но следующим вечером – а это был канун дня Всех Святых – Мадлена услышала стук в дверь, которого так ждала. Она сразу поняла, что это не Нора – та скреблась как трусоватая мышь. Сделав пару глубоких вдохов для храбрости, девушка подошла к двери и…несказанно удивилась, обнаружив супруга одетым для прогулки и державшим в руках теплый, тяжелый плащ, видимо, предназначенный для неё. - Пойдем со мной, - он повелительно протянул руку, и растерянная Мадлена взялась за неё, не в силах отвести взгляда от глаз мужа. В неровном свете их цвета невозможно было определить, зато привычные искорки разгорелись с невиданной силой, сделав его взгляд лихорадочным и зовущим. И тени не осталось от обычного сдержанного величия, его заменило нетерпение и торжество, одновременно напугавшие и заворожившие супругу. Уотли накинул ей на плечи плащ, и Мадлена с удивлением поняла, что ей даже нет надобности одеваться, чтобы не замерзнуть (хотя матушка пришла бы в ужас от одной мысли о том, что можно выйти из спальни в сорочке). Но куда ему понадобилось идти так поздно? И зачем? - Я хочу показать тебе кое-что, - лукаво прищурился он, вновь будто бы прочитав её мысли. – Это сюрприз. Переступив порог дома, они окунулись в неумолчный океан ночных звуков, в котором особенно ярко выделялись крики козодоев. Мадлена заметила, что этими птицами буквально кишит вся округа, и они остаются здесь до самых морозов. А сегодня ночь была необычно теплой для конца октября. Уотли взял жену под руку и уверенно повел её прочь от дома, в темноту, к холмам, поросшим лесом. При себе у него не было ни фонаря, ни даже свечи, но Мадлена поймала себя на том, что её это совершенно не беспокоит. Сердце гулко колотилось в груди от тревоги и предвкушения, а странная ночь ощущалась как-то по-особенному. Все чувства немного обострились и по коже то и дело бежали мурашки. Мадлене казалось, что ночь сегодня превратилась в нечто огромное и живое, и даже воздух сгущается и оглаживает кожу будто любопытный слепец, который пытается наощупь распознать, что перед ним. Чем дальше в лес они заходили, тем острее делались эти ощущения, и тем сложнее было Мадлене понять, как же она относится к этому. Боится? Нет, ласковые щупальца ночи обволакивали разум и разглаживали страх. Опасается? Возможно, но в то же время её что-то тянет вперед, и даже хочется поторопить мужа, хотя она и не представляет, куда надо идти. - Знаешь, что про меня рассказывают? – вдруг с усмешкой спросил Уотли, - Что я – колдун и чернокнижник, и в наших холмах приношу в жертву юных девственниц. Мадлена встрепенулась, голос мужа пробился к ней будто издалека. Девушка растерялась, но через мгновение прозрачный намек дошел до неё, и вызвал неподобающее серьезной даме хихиканье. - Тогда мне не стоило идти с вами в лес, мистер Уотли, я слишком уж подхожу на роль вашей жертвы. - Несомненно, - заверил он, но продолжить не успел, так как они вышли на плоскую площадку, обрамленную старыми, поросшими мхом камнями. Это была верхушка холма, который, как припомнила Мадлена, назывался Часовым. Вид отсюда открывался настолько невероятный, что девушка потеряла дар речи. Лунный свет заливал долину и лесистые склоны холмов, позволяя разглядеть пейзаж во всей его дикой, первозданной красоте. Камни на холме обрамляли его диковинной рамкой и производили впечатление невероятно древности и мощи, описать которую не находится слов. А над ними давлело усыпанное звездами небо. Мадлене казалось, что оно смотрит на неё осознанным, изучающим взглядом и силится приблизиться ещё, чтобы рассмотреть, чтобы попробовать на вкус… - А всё потому, что я люблю приходить сюда, - слова мужа вновь разбили странное колдовство этого места, и Мадлена повернулась к нему. Даже лунного света хватало, чтобы увидеть восторг в её глазах. - Это просто потрясающее место! – воскликнула она, подходя к нему и понимая, что у неё просто не хватает слов, чтобы описать обуревающие её чувства, и их нужно выплеснуть как-то иначе. Чтобы он понял! Девушка привстала на цыпочки и порывисто, неумело поцеловала мужа, крепко обнимая его за шею, и краем сознания ощутила удовлетворенную усмешку на его сухих губах. Всё дальнейшее слилось для неё в безумный и восхитительный водоворот ощущений и образов, и как ни старалась она припомнить всё по порядку, ей это не удалось. Кажется, тот поцелуй разбил, наконец, сдержанность супруга, и он подхватил Мадлену, усадил на плоский камень в центре круга и пробормотал что-то про жертвоприношение и юных девственниц. Кажется, он даже какое-то время продолжал эту завораживающе-запретную игру, шепча странные слова на неизвестном ей языке и спрашивая её согласия на что-то, а его пальцы в этот момент выводили на её дрожащем вовсе не от холода теле замысловатые узоры. Мадлена помнила его сильные руки и горячие губы, помнила боль и собственный крик, помнила, как впивалась глазами в звездное небо, и как оно распахивалось ей навстречу, поглощая и топя в себе. Опустошая и даря ощущение чего-то запредельного. Это было ужасно, но от этого невозможно было отвести глаз, и Мадлена смотрела. Смотрела, целуя мужа, которого не узнавала в порыве страсти. Смотрела, царапая камень и выкрикивая странные слова, смысла которых не понимала. И даже когда воздух наполнился звуками призрачных барабанов, а высоко над камнями начало формироваться нечто чудовищно-бесформенное, но живое – она всё равно смотрела.

***

С того дня холмы приобрели над Мадленой непонятную власть. Её тянуло туда, в эти сумеречные леса и овраги, затянутые туманом, а больше всего – в круг камней, над которым время от времени раздается бой барабанов. Этот звук завораживал её, и заставлял всё тело и разум ныть в болезненно-сладостном предвкушении. Как-то Мадлена даже осмелилась спросить у мужа о природе этих звуков. Уотли в это время был погружен в чтение, но вопреки сомнениям Мадлены, не отмахнулся, а напротив подозвал её к себе, усадил на колени и пустился в долгие рассуждения о структуре почв и геодезии. Жена не поняла и четверти из его объяснений, но уверилась в естественной природе этих звуков, и даже попыталась втолковать это глупышке Норе, которую глухие удары в ночи приводили в животный ужас. Из этой затеи ничего не вышло, но вскоре Мадлене стало не до того. Частые недомогания и консультация со специально приехавшим в их глушь доктором уверили хозяйку дома в том, что ей скоро предстоит стать матерью. Муж, узнав новости, совершенно не выглядел удивленным, а вот довольным – да. В его глазах снова вспыхивали лихорадочные искорки, но сейчас что-то в них начало беспокоить Мадлену. Днями напролет она гуляла по окрестностям и ловила себя на том, что то и дело вспоминает этот взгляд мужа…горячий, полный нетерпеливого предвкушения и азарта…и было в этом взгляде что-то отталкивающее, темное. Впрочем, на отношениях супругов никак не сказались невнятные страхи Мадлены, она ведь была трезвомыслящей, воспитанной женщиной и все ощущения, которые не могла объяснить, относила к побочных эффектам своей беременности. Но увы, беспокойство это не исчезло с рождением Лавинии. Мадлена старалась не показывать разочарования и горечи, когда смотрела на свою маленькую дочь с совершенно белыми волосами и красными глазами альбиноса. Уже сейчас мать видела, что девочка вряд ли окажется красивее Норы, да и на здоровье ей не следует рассчитывать, учитывая врожденную патологию. Всё это стало для Мадлены ударом, и врачи в больнице ещё долго судачили о том, как бедной женщине повезло с мужем, который не только не выказал недовольства, но напротив всячески поддерживал супругу и, кажется, с первых минут полюбил красноглазую уродку-дочь. Откуда им было знать… После родов Мадлена пережила тяжелую депрессию. Ей не хотелось видеть Лавинию и даже возвращаться в полюбившийся Данвич она не испытывала желания. Тем более что любимый муж, кажется, утратил к ней интерес, всего себя посвящая возне с дочерью. В результате единственной компанией хозяйки была Нора, которую Мадлена с некоторых пор начала подозревать в легком слабоумии или начальной деградации личности, которые встречаются в замкнутых сообществах. Девчонка боялась всего на свете, а с недавних пор в число её страхов добавилась и Лавиния. Служанка, конечно, не пыталась отлынивать от необходимой работы, но стоило ей подойти к ребенку, чтобы сменить пеленки, как она становилась белее савана и начинала мелко трястись. Мадлена пробовала узнать, в чем же причина этого иррационального страха, но увы – умения Норы по части письма начинались и заканчивались на четырех кривых буквах: «н о р а». А однажды, бесцельно блуждая по дому и пребывая в уже ставшей привычной меланхолии, Мадлена заметила, что дверь в комнату служанки приоткрыла. Впоследствии она не могла сказать, что толкнуло её переступить порог, ведь это было вопиюще неприлично, но она сделала это. Комната вся, от пола до потолка, была увешена рисунками. Изображения и на хорошей бумаге для писем, и на мятых огрызках и обрывках газет, и даже на каких-то дощечках и кусках коры! Воровато оглянувшись, Мадлена принялась изучать эти каракули, представляя себе увлекательное путешествие по ущербному разуму служанки. И путешествие это превзошло все её ожидания… Здесь были и обычные зарисовки местных пейзажей и портреты немногочисленных жителей, которые время от времени заглядывали в усадьбу, и наброски лесных цветов и трав, но… основной темой творчества Норы были чудовища. Увидев первый из подобных рисунков Мадлена едва не закричала, настолько живым выглядело изображенное Нечто. Хаотичная мешанина полостей и щупалец, вздутий и провалов, будто вся эта аморфная масса кипела изнутри, то и дело вздымаясь пузырями и вытягиваясь скользкими отростками, но самым ужасным было…лицо. В центре этого месива отчетливо проступало лицо с неожиданно реалистичными глазами, которые будто бы смотрели на Мадлену сквозь бумагу. Женщина не сдержалась, отшвырнула рисунок и поспешно поднялась на ноги. Теперь её взгляд повсюду находил изображения этого существа: где-то оно виднелось частично, где-то беглым наброском, а где-то с величайшей тщательностью. На одних рисунках оно висело в воздухе, на других облепляло камни Часового холма и мерзкой густой жижей лилось по лесистому склону, а на некоторых… Мадлена прижала руку к губам, ощутив приступ тошноты, когда ей попался рисунок, на котором загадочный монстр держал в объятиях обнаженную девушку. Мадлена тяжело привалилась к двери, чувствуя, как слабеют ноги, комната стремительно превращалась в зеркальный зал, только в отличие от него здесь на человека смотрело отнюдь не его собственное отражение. В голове билась лихорадочная мысль: «Беги! Беги отсюда прочь! Из этой комнаты, из этого дома, из этих проклятых холмов! Беги и не оглядывайся!». И женщина непременно последовала бы этому совету, если бы была в состоянии сделать хоть шаг. Но она не могла. Чудовище на этих бесконечных картинках словно загипнотизировало её, и она не знала, сколько времени просидела под дверью, тихо подвывая от страха и отвращения и пытаясь отогнать назойливые видения, лезущие в голову сами собой. А потом пришел муж. Он не стал бранить её за такое неподобающее даме поведение и совсем не удивился мерзким рисункам. Он взял Мадлену на руки, унес в спальню и напоил каким-то отваром, от которого она сразу же расслабилась и будто погрузилась в полудрему. Уотли гладил её по волосам и уверял, что беспокоиться не о чем, а рисунки Норы – невинный пустяк, не стоит ругать несчастное создание, ведь ей много что пришлось пережить прежде, чем она попала в этот дом, и девочка просто облекает прошлые ужасы в подобную странную форму. Его слова имели смысл, и Мадлена не нашла ни единого повода в них усомниться, однако с той поры в её душе поселилось сомнение, которое она уже не могла отмести с прежней легкостью. Всякий раз, глядя в затравленные глаза Норы, хозяйка вспоминала её комнату и ежилась, представляя, как девушка каждый вечер возвращается туда и спит, окруженная этими изображениями. И в один прекрасный день Мадлена не выдержала. - Нора, - мягко позвала она, стоя у окна в то время, как служанка вытирала пыль с книжных полок. Девушка тут же подбежала к ней и поклонилась, глядя выжидающе и услужливо. – Скажи, а где ты видела то существо, которое рисуешь? Реакция Норы изумила Мадлену. Девушка не испугалась, скорее удивилась и посмотрела на хозяйку недоверчиво. В её глазах отчетливо читалось: «Ты же знаешь и сама». Но всё же тонкая ручка указала на виднеющийся из окна Часовой холм. Мадлена почувствовала, как ноги примерзают к полу, и в памяти всколыхнулись воспоминания о времени, которое они с мужем проводили на том холме, и закралась отвратительная догадка. - Ты…- она понизила голос – Нора, ты там бывала? Мистер Уотли водил тебя туда? Кивок. Ещё один кивок. Мадлена сглотнула комок в горле. - Это он делал с тобой то, что ты рисовала? – слова прозвучали едва слышно, и когда Нора решительно покачала головой, Мадлена едва устояла на ногах от облегчения. Второй эмоцией был жгучий стыд, как смела она подумать, что её муж – добрый, внимательный и в высшей степени порядочный – мог… Мадлена сама не заметила, как следующий вопрос сорвался с губ. - Тогда кто? Нора по-птичьи наклонила голову, пробежала по комнате, схватив с полки одну из книг мужа на неизвестном Мадлене языке, и принесла. Пожелтевшие от времени страницы открылись на особенно зачитанном месте, и Мадлена отшатнулась, больно ударившись о подоконник, когда увидела на картинке точно такое же существо, а рядом – вязь непонятных символов и пентаграммы. Нора смотрела на хозяйку удивленно и непонимающе, а потом вернула книгу на место, поклонилась и вернулась к своему занятию, ничуть не встревоженная. Первым порывом Мадлены было сейчас же найти мужа и призвать к ответу, но чутье подсказывало ей, что это стало бы роковой ошибкой. Вместо этого женщина решила найти способ самой прочитать некоторые из книг в библиотеке мужа, благо он не особенно их прятал, ведь раньше к этой части собрания жена интереса не испытывала. Предприятие это было трудным и не безопасным, и сохранение инкогнито отнимало у Мадлены все силы, так что о существовании своего уродливого белокурого отпрыска она частенько забывала напрочь. А вот красные глаза дочери, росшей необычно быстро, замечали всё. Она видела, как мать украдкой пробирается в библиотеку, и замечала, откуда она берет книги и куда ставит. Ей было любопытно, почему красивое мамино лицо так сереет, и она то и дело прикрывает рот платком, а потом поспешно уходит из дому и плачет, сжавшись у ручья в дрожащий комок. Лавиния умела бегать тихо и стремительно, и ей нравились холмы и леса. А ещё ей нравились папины книги и козодои. И валуны на холмах. Она любила читать старые книги, лежа на плоском камне Часового холма и передразнивать козодоев. И она не понимала, почему маму так расстраивают эти книги, они же такие интересные! И понятные…зачем она всякий раз берет папины справочники и словари? И почему всегда тайком? Папа же прекрасно знает о том, что она их читает. И на саму Лавинию он никогда не сердился, даже наоборот, сам учил читать по этим книгам… И ещё Лавиния не понимала, почему мама приходит в такой ужас, когда застает её на Часовом холме и зачем она тащит её домой едва ли ни за волосы, при этом срываясь в истерику и мешая угрозы с мольбами не говорить ничего отцу. Лавиния не говорила. Никогда. Она немного жалела мать, но с ней было скучно, так что девочка всегда предпочитала компанию отца и его книги, в которых рассказывалось о величественных созданиях и могучих древних богах, которые спят в вечности, но время от времени приходят к людям. Некоторые – во сны, а другие – такие как Йог-Соттот – даже по-настоящему! Отец говорил, что видел его своими глазами, и что он покажется и ей, Лавинии, а когда она подрастет, даже позволит себе служить, как папа. И как мама, хотя она и не понимает, что служит…но такое тоже бывает. - Она его боится, - с легкой грустью сказал как-то отец, прогуливаясь по запорошенной осенними листьями тропинке вместе с двенадцатилетней дочерью. - Но почему? Ты же говорил, что он – великодушный и он - Ключ и Врата, а мама такая любознательная, ей было бы наверняка интересно, почему она боится? - Люди не в силах принять то, что отличается от привычного столь сильно, - улыбнулся Уотли, глядя на дочь с теплотой и гордостью. – Увы, в этом твоя мама не отличается от прочих. А ты отличаешься, красноглазка, и я очень этому рад. Некрасивая девочка довольно улыбнулась, показав ряд белых, но кривоватых зубов. - А когда мне можно будет посмотреть, папа? Ну хоть одним глазком? Я же уже почти совсем-совсем взрослая! Отец только улыбнулся и в очередной раз повторил: «Когда придет время».

***

Время пришло тем же октябрем, когда мать, едва дождавшись ухода отца, схватила дочь и попыталась сделать то, что много лет назад советовал ей внутренний голос – убежать. К тому моменту она уже в полной мере осознала суть того, что делал муж в холмах, и знала, воззвания к кому так опрометчиво повторяла в свою безумную первую брачную ночь. Понимала она и будущую роль Лавинии в происходящем здесь кошмаре. Увы, понимание это пришло к Мадлене слишком поздно. - Мама, куда мы? – Лавиния так и норовила вывернуться их цепких материнских пальцев. – Послушай, как голодно кричат козодои, не к добру это, давай вернемся, мама! Они так кричат, когда кто-то должен… Грянувший выстрел на секунду заглушил завывания козодоев. Мадлена пошатнулась, недоуменно глядя на свой живот, а потом повалилась на землю. Птицы осмелели настолько, что стали спрыгивать на нижние ветви, Лавиния зло зашипела на них, оскалившись как звереныш. - Пошли прочь! Она вам не достанется! - Нет, не достанется, - из-за деревьев выбежал отец. Он выглядел запыхавшимся, но Лавиния всё же учуяла запах гари, исходящий от него. Взгляды отца и дочери встретились. Девочка, державшая голову матери на коленях, изо всех сил старалась не заплакать. Отец смотрел на неё с горечью. - Теперь она поймет? – едва слышно спросила Лавиния. - Да, Он покажет ей. – отозвался отец и поднял на руки умирающую Мадлену. Сделав несколько шагов вверх по склону, он обернулся. Лавиния – растерянная и несчастная, - размазывала по щекам слезы окровавленными пальцами. Она выглядела невероятно одиноко, точь-в-точь как Нора когда-то. Уотли поморщился, вспомнив служанку, и сказал: - Идем, красноглазка. Теперь ты можешь посмотреть.