***
В Москве Юри не теряется только чудом. Гудящий поток машин, крикливые таксисты, непривычные наименования улиц, грязный снег под окнами и на обочинах дорог. Хочется пройти по ним, открыв рот, но сейчас у него нет времени. Виктор может обнаружить, что никакой тетушки в Саппоро у них нет. Хотя родители и сестра обещали прикрывать, но кто может противостоять дьявольскому обаянию Никифорова? Только не мама, принимающая его комплименты с пламенеющими щеками, и не папа, который в восторге от гостя, что помогает в онсене развлекать посетителей. Количество которых благодаря Виктору увеличилось. Странные наименования, нумерация... Юри бы заблудился, но, к счастью, в телефоне есть навигатор. Он приводит японца в один из центральных районов, со старинными домами, почти возле самой реки. Домофон не работает - наверное, об этом предупреждает альбомный листок со словами на двери - Юри проходит в подъезд. Какое счастье, что цифры везде арабские! Стальная дверь цвета красного дерева слегка пугает, особенно, когда отворяется с почти потусторонним звуком. На пороге встречает Юри старик с аккуратной бородкой, в очках. - Простите, - Кацуки тушуется, сжимает кулаки, потому что сбегать уже поздно. У него просто не хватит смелости прийти сюда во второй раз. И так наскреб по закромам. - Не подскажите, здесь живет Юрий Плисецкий? - А, ты тот японец, к которому Никифоров умотал? - старик настроен откровенно враждебно, его английский безупречен. Юри бы сказал, даже слишком. - Об этом я и хотел поговорить, - в кармане Юри сжимает телефон, на котором запись очередного пьяного откровения Виктора. Как там говорится у русских? Что у трезвого на уме... Старик щурится, но в конце концов отступает. - Ну, проходи, гостем будешь. А я дедушка Юрия Плисецкого. Почему-то от этой фразы реально становится еще страшнее. Колени подгибаются, в горле пересыхает, когда дверь закрывается уже за Юри. Кацуки пытается убедить себя, что это лучше, чем если бы его просто выгнали, или он бы ошибся с адресом. Он разувается в широком коридоре, неловко ставит рюкзак на пол, под вешалку, где пристроил куртку. Старик показывает на ванную, а сам скрывается в одном из ответвлений, по-видимому, на кухне. Юри сглатывает, ему страшно, хочется сбежать, но нельзя. Нельзя отступать, не тогда, когда он зашел так далеко. В квартире пахнет чем-то цветочным, на диване лежат подушки в виде котов, а на стенах развешаны фотографии Юрия Плисецкого. Кацуки смотрит на них с интересом, но тут старик выглядывает из кухни, зовет за собой. На массивном столе уже расставлены тарелки с котлетами и мятой картошкой - такую готовили иногда в Детройте студенты из России. Говорили, называется "пюре". Юри так в жизни губы трубочкой не сложит. Его должны ненавидеть, презирать, но тем не менее, кормят наравне с желанными гостями. Это жалость или проявление загадочной русской души? Гостеприимство, о котором так много рассказывал Никифоров? Юри не знает, но ему тепло. И совсем немного страшно. В животе ноет волнение, сжимает желудок и сворачивает узлом кишечник. - Эм... спасибо, - он садится за стол, благодарит за еду, но брать вилку не спешит. - Ну? Что там с Виктором? - Он плохо себя чувствует. Заболел недавно. Старик фыркнул, откинулся на спинку стула, сложив руки на груди. - Не удивительно, кто же против природы идет?! Ты тоже, наверное, свою пару бросил? Юри задирает рукава свитера, показывая чистые запястья. - Так вот оно что... Хотел пару отбить? - Нет-нет-нет, - от предположения становится душно и страшно. Как он вообще... нет, никогда и ни за что! Пару нельзя отнять, этому еще в школе учат. - Я хотел показать Юрию... вот, что... Достает телефон, дрожащими пальцами снимает блокировку и роется в памяти. Пристальный взгляд старика нервирует до холодного пота по спине. Атмосфера накалилась, казалось, через секунду кухня может взлететь на воздух. Несмотря на то, что был пьян, Виктор говорил четко, по-английски, вставляя русские слова. Хотя в данный момент Юри меньше всего волновало, есть там что-то нецензурное или нет. Ему важно добраться до Плисецкого, убедить выслушать и поехать в Хасецу, чтобы вернуть этого упрямца Никифорова или заставить его признать связь. Тогда сам уедет. Хотя от этой мысли становилось больно, здоровье и жизнь кумира всегда на первом месте. Виктор на записи говорил и говорил. О сомнениях, тревогах, нежелании портить жизнь. Обо всем, что его терзало. Запись закончилась с щелчком, на кухне воцарилась тишина. Картошка давно остыла, есть желание пропало. От нервов. Юри даже про мамин кацудон не вспомнил. - Чего же ты хочешь? - наконец задает вопрос старик. - Пусть Юрий приедет в Хасецу, уговорит его вернуться, - выговаривать имя Плисецкого было трудно, но Юри много тренировался. - Не могу же я запихнуть его в самолет насильно! Это будет... - Неправильно, - подхватывает с кивком собеседник. - Хорошо. Встретишь моего внука через два дня в этом вашем аэропорту. И сделай мне копию записи, - протянул свой телефон. Виктор из тех людей, что признают только те решения, что приняли сами. Заставить его невозможно, даже ради собственного блага. Это только породит дополнительные проблемы, сопротивление. Юри быстро-быстро кивает, перекидывает запись и встает из-за стола. - Простите, - поклон. - Спасибо, что выслушали, но мне нужно спешить. Виктор не знает, что я тут. - Вот как, - черты лица расслабились, теперь оно выражало сплошное удовольствие. - Даже так. Тебе спасибо. Отвезти в аэропорт или гостиницу? Юри хлопает глазами. Подобного предложения он не ожидал. Ему казалось, что к нему должны быть настроены враждебно. - Нет-нет, спасибо, я куплю билет на ближайший рейс. Буду ждать Юрия. До свидания. Из квартиры он выбегает в приподнятом настроении, с губ не сходит улыбка. У него получилось! У него все получилось! - Деда, кто был? - из спальни показался закутанный в одеяло молодой человек. Мужчина посмотрел на исхудавшего внука, имеющего сейчас самый болезненный вид. Вот ведь дурак Никифоров, сам покоя не знает и другим не дает. А ведь старше, мог бы сообразить, взять ответственность. Впрочем, Юра тоже хорош, с гонором. Ничего, скоро все наладится. - Тебе посылка пришла из Японии. - Здравствуй, Юрий, - Кацуки с сочувствием смотрит на явно больного подростка. Худоба страшная, откармливать и откармливать. И положить в источник, отмокать, здоровья набираться. - Спасибо, что приехал. - Не мог не приехать, - бурчит Плисецкий и кутается зябко в шарф. - Как будто этот идиот ко мне поедет? - в голосе тонким слоем пробивается неуверенность. - Ты же все слышал, - Юри аж захотелось приготовить ему кацудон по фирменному рецепту мамы, так жалко мальчишку стало. Хорошо, что он готовить вообще умеет, а то родители в последнее время заняты. Ничего, скоро это закончится, и можно будет отправить их отдохнуть. А потом и Мари сплавить. Он справится. В крайнем случае, Пхичита пригласит погостить. - Тебе-то какая с этого выгода? - подозрительно щурится Плисецкий. - Просто я хочу, чтобы Виктор был счастлив. Мне безумно нравятся его выступления, - в его стране не говорят о любви, по крайней мере, в открытую и другим людям. Заменяют словом "нравится". - У тебя есть какой-то план? Юри торжественно кивает, в глазах русской феи загораются любопытные огни. - В первую очередь, нужно уговорить Виктора на соревнование между нами... Юрий удивительно подходит Виктору. Вот уж действительно, два сапога пара. Наверное, именно так вел бы себя Виктор, если бы выглядел как Юрий. Увы, в семнадцать Никифоров был рослым, даже с длинными волосами с девушкой не перепутаешь. Юрий оставался хрупкой феечкой, гибкой в костюме для выступлений, тощей в обычной одежде. Вроде бы тоже вымахал, а какая все равно разница! Виктор все играет в тренера, изо всех сил старается... держаться подальше от Плисецкого. Юри поневоле приходится повсюду таскать за собой мальчишку. Хотя не приходится, общество Плисецкого неожиданно начинает нравиться. Он весьма проницателен и наблюдателен, просто не знает, как преподнести выводы, чтобы не показаться слабаком. За напускной бравадой и наглостью скрывается одинокий, не умеющий дружить мальчишка. У Юри всегда были Такеши и Юко, разделявшие любовь к фигурному катанию. А кто был у маленького русского мальчишки с женственной внешностью в артистичном виде спорта? Вдобавок, балет, хореография и облегающие трико. Остается только догадываться, какому прессингу он подвергался, и чего стоило не сломаться, пусть даже ценой образа гопника. Поэтому Юри заваривает ему чай, готовит овощи на пару, отваривает мясо - в диете он спец. Хотя один раз готовит кацудон, за что немедленно получает одноименное прозвище. Это не обидно, скорее, странно. Виктор зовет поросеночком, Юрий - Кацудоном. Но это до того по-домашнему, семейно, что пару раз прозвище вылетало из уст Мари. Сестра со смехом убегала, на ее место приходила Минако. Та еще любительница подразнить. Юри вытирает Плисецкому сопли после водопада, мажет ссадины после тренировки в храме. Просто потому, что мальчишка никого не попросит, не скажет, что больно. Обрабатывает ноги, мажет специальной пахучей дрянью, а потом сует лапки подвернувшемуся под руку Никифорову, чтобы перебинтовал. Потому что дел невпроворот. Купальни помыть, обед помочь приготовить, в магазин сбегать. Забавная игра, занятная. Иногда Юри чувствует себя мамочкой для двух ребятишек, за которыми нужен глаз да глаз. Чтобы поели, попили, приняли витамины вовремя, да еще не упились в хлам. Ему нравится. С тоской понимает, что будет одиноко, когда он проиграет спонтанно устроенные соревнования. А он проиграет, кто же сомневается. У него не выходит Эрос, потому что нельзя думать в таком ключе о серебряных волосах Никифорова, его широких плечах, о тонких губах Юрия, его пальцах, дергающих властно за волосы. Кто же знал, что феечка такая... активная. Нельзя разбивать пару, нельзя мечтать о таком, потому что все равно не сбудется. Потом станет только больнее. Нельзя привязываться к кумирам, позволять себе больше, нежели остальные поклонники. В этом главная ошибка фанатов. Эрос у Юри получается больным, тоскливым, полным грусти и прощания. А еще он ошибается, раз за разом, падает и поднимается снова, царапая ладони о лед. Ни у кого не должно возникнуть сомнения, кто сегодня выиграл. Тем не менее, это его лучшая программа. Когда Виктор обнимает его, Юри не слушает утешительные речи. Он смотрит на стоящего за спиной тренера Плисецкого. Тот поднимает руку, как первоклассник за партой, задирает рукав. Татуировка четкая и обведена растительным узором. Связь признана и активирована. Юри плачет и смеется. Ему больно и радостно. А ведь, казалось, перегорел. День отлета выдается солнечным. Русским пора возвращаться домой, там их уж ждет с очередной руганью Фельцман. Виктор светится, как в свои далекие шестнадцать, вновь готов покорять лед. Юрий мрачен, но под маской удовлетворен. - Спасибо, Кацудон! - Прощай, Юрио, - сестрица знает, как поднять настроение. Плисецкий даже не рычит, машет рукой и уходит. За ним, как иголочка на нитке, следует Никифоров, посылая воздушные поцелуи на прощание. Юри ждет, когда они уйдут, скроются в коридоре, а затем медленно бредет к выходу. Душа тянется за этими двумя, догнать, остановить, обнять. На глаза наворачиваются слезы. Юри вообще в последнее время много плачет. Кто мало видел, много плачет. Он видел много, но все равно... Сестра встречает его у ворот, молча распахивает объятия, и Юри падает в них камнем, захлебывается рыданиями. Ками-сама, какая глупость! Как он мог так поступить? Как мог за короткое время влюбиться в двух несносных русских? Юри рыдает взахлеб, пока Мари, не говоря ни слова, гладит его по волосам, спине, как будто обещает, что все обязательно будет хорошо. У Пустых нет родственных душ. Но кто сказал, что от этого они не умеют любить? Юри выходит на крыльцо посмотреть на темное небо с россыпью звезд. Под шум деревьев вокруг дома, негромкое журчание воды. Атмосфера онсена успокаивает, настраивает на мирный лад, поэтому сюда едут расслабиться душой и телом. Виктор ворвался в их жизнь ураганом, перевернул все с ног на голову, но так мило, ненавязчиво, что сердиться вовсе невозможно. Поэтому, наверное, так щемит в груди при мысли, что он никогда больше их не увидит. Обоих. Бодрого, как кипяток, по утрам Никифорова, в противовес ему сонного Юрио, досыпающего в ванной с зубной щеткой во рту и нелепым хвостиком на макушке, из которого пряди все равно выбиваются и неровно торчат. Юри повезло увидеть ту часть жизни фигуристов, которую никому не показывают. Когда не носишь улыбку на лице, а вместо дорогого пиджака или костюма выбираешь растянутый свитер и спортивные штаны. Когда не боишься показывать зубки и огрызаться или наоборот смеяться от всей души. Разве мог он предполагать, что Никифоров любит подразнить, так как ему дико нравится смущение Юри. Разве мог он знать, что невыносимый мальчишка-грубиян Плисецкий кинет пластырем в лоб, чтобы "залепил ноги живо, Кацудон!" Это и тысяча разных мелочей навсегда сохранятся в памяти Юри, как самое светлое, самое яркое время в жизни. Время, когда он не был Пустым. - Юри, скоро ужин, - мама выглядывает на улицу. - Ты идешь? Виктор вытащил его из скорлупы, показал, что на самом деле Кацуки никогда не был одинок. Просто не замечал, принимал, как должное. От этого стыдно смотреть в глаза матери, которая является на самом деле душой онсена. Ее забота, беспокойство, ее домашняя еда, напитанная любовью... Как вообще можно воспринимать подобное как должное? Стыдно, кошмарно стыдно. Он исправится, обязательно. Только... последний раз... - Мне надо во Дворец, мама. Закончить одно дело. Мама улыбается, кивает, закрывает дверь, оставляя его одного. Она все-все понимает, и Юри становится трудно дышать от перехватывающей горло любви к женщине, ее нежным рукам и теплым глазам. Он Пустой, у него не будет пары, но родители и сестра любят его всяким, будут поддерживать. Это самое главное. Юри сует ноги в кроссовки и бежит в Ледовый Дворец Хасецу. Программа Эроса завалена специально, в конце концов, они трое прекрасно понимали, что соревнование - суть глупый ритуал. Но Юри жалко оставлять программу в таком состоянии. Хотя бы для себя он должен один-единственный раз исполнить ее идеально. Музыка с первой ноты увлекает его в иной мир. Откуда-то сверху спускаются руки, прямые, как струи дождя, гладят плечи, Юри тянется к ним щекой, ластится, как кошка. Он не видит человека, но узнает эти с острыми костяшками длинные пальцы, красивые и элегантные. Под их касаниями кожа чувствительна, как будто Юри болен. Он прогибается в спине, и тут же на ребра сзади ложатся вторые руки. Юри не видит их, но знает точно: они столь же прекрасны, как и первые. Чуть поменьше, цепкие и трепетные. Кацуки танцует с ними, соблазняется ими и соблазняет сам. Один-единственный раз, пожалуйста, пусть он будет не одинок. На глазах выступают слезы, Юри продолжает движение, он прыгает так высоко, как может, навстречу тем, первым рукам, откидывается, танцует. Просит, тянется. Всего на минуту, пожалуйста, позвольте ему быть счастливым. Музыка заканчивается, а вместе с нею исчезают руки, и волшебный мираж придуманного мира развеивается. Юри, тяжело дыша, уходит с катка. На душе пусто и спокойно. Кажется, он выплакал все, отдал все, что еще оставалось, после отъезда пары. Это не выжженное пепелище, скорее, подготовленная земля для нового, прекрасного сада. Свет лампы, тепло дома создает контраст с серой хмарью за окном. Питер исходит дождем и слякотью, весна пришла внезапно, еще в конце февраля. Вот вам и самый холодный месяц. Виктор задумчиво смотрит на третью чашку чая, которую приготовил машинально, задумавшись о чем-то своем. Легкий, травяной аромат, ненавязчивый зеленоватый оттенок. Фигуристы такой не любят, но каким-то образом коробка оказалась в магазинной корзинке, а затем в шкафчике на полке. Виктор предпочитает с бергамотом, Юрий пьет только крепкий, черный, с сахаром и лимоном, причем кладет всего и столько, что одну чашку можно считать полноценным ужином в рамках спортивной диеты. Врач Академии прибил бы, если бы оба фигуриста не обладали завидным обменом веществ. Странно, пробыли в Хасецу мало времени, а вот... Зеленый чай, бежевое полотенце в ванной - Виктор не может отделаться от мысли, как бы выглядела светлая ткань на загорелой коже Юри. Это же надо так его надуть! Провести, как какого-то мальчишку. Виктор не может не признать, что благодарен Юри. За заботу, передышку и наглядный пример. Кацуки не выглядит несчастным, только глубоко одиноким. Это страшно. - Эй, Кацу... - Юрий просовывает голову в дверь. - Че-ерт! Плисецкий проходит на кухню, садится за стол и зарывается пальцами в волосы. - Это ненормально, слышишь, Виктор? - поднимает глаза. - У меня только с тобой такое было... Но разве возможно... Может... Виктор качает головой. Он и сам понимает, что ненормально вот так прикипеть душой к кому-то за короткий срок, думать о ком-то, скучать, представлять улыбку, взлохмаченные со сна темные волосы... Подобное свойственно, скорее, для родственных душ, однако... - У него запястья чистые. - Да знаю я! - Плисецкий вновь хватается за голову. Виктор ставит перед ним чашку чая, берет свою, а зеленый выливает в раковину. Они обязательно со всем разберутся. Справятся. Скайп пиликает, и Юри вздрагивает от удивления. Кто может звонить ему в такой час? Над Хасецу раскрылась зонтом глубокая, темная ночь. Родители, Мари и постояльцы давным-давно видят десятый сон, ему же не дает покоя заказанный перевод. Конечно, время еще есть, но зачем откладывать на завтра то, что можно сделать во время внезапно нагрянувшей бессонницы. Звонит тот, кого меньше всего ожидает увидеть Юри. - Не разбудил? - после приветствия спрашивает дедушка Юрио. - Нет, у меня бессонница, - Юри слишком ошеломлен, чтобы контролировать откровения. Старик хмыкает чему-то своему. - Эти бестолочи тебе не звонили? Юри не сразу понимает, о ком идет речь. Он бы попросту не осмелился бы назвать Виктора и Юрия так... так. - Нет. - Долетели нормально, сейчас в Петербурге, вернулись к тренировкам. Стало чуточку легче. Юри не признавался себе, что беспокоился об этих двух. Пути разошлись, нужно двигаться дальше. - Спасибо, что сообщили, Николай, - почтение к старости воспитывают в японцах с раннего детства. Николай внушал уважение своим дружелюбием, готовностью защищать внука. Плисецкий нуждался в таком человеке - любящем его беззаветно, просто за то, что он есть. Нет ничего более странного, чем в собственной комнатке в Хасецу разговаривать с дедушкой русского соперника-приятеля из Москвы. Впрочем, после визита Виктора странности воспринимаются нормально. Весна в Хасецу влажная, сладкая от вишневого цвета, соленая от близкого океана. В этом году слегка прохладная. Снег сошел, но оставил после себя свежесть в звонком воздухе, похрустывание льдинок в лужицах по утру. Веерные грабли шуршат, скребут ритмично, мысли текут вяло и плавно. Нужно прибрать все, что прятала зима и принесла с собой весна. За онсеном, в неприметном уголке сада, есть яма, куда сгребают веточки, листья, пожухлую траву. Потом из этого получается отличный перегной, а рассаженные вокруг цветы не только заслоняют неприглядную картину, но и скрывают терпкий запах. Юри облегченно вздыхает. Уже почти не больно, почти не болит, лишь щемит что-то в груди. Но он справится, прошло не так уж много времени, поэтому он справится, вылечится. У него почти начало получаться. Когда занят, время летит незаметно. Расписание у бывшего фигуриста Кацуки насыщенное, куда там чемпионатам и тренировкам. Помощь по онсену забирает львиную долю времени, зато родители более свободны. Юри до конца не осознавал, как тяжело трудились мама и папа, пока он катался и выступал. Даже в кино не сходить - к вечеру устаешь так, что ноги не сдвинуть. Зато, благодаря этому, можно ограничиться разминкой, привычной отработкой хореографии и легкой пробежкой. Силовых тренировок более чем достаточно. Совсем отказаться от фигурного катания Юри пока что не может. Минако-сенсей понимает, а потому пускает к себе в зал, тренируется, хотя по большей части чаи гоняет с бывшим учеником. У них с Мари график, очередность в помощи по онсену. Свободные дни Юри проводит на катке в компании тройняшек Нишигори, их родителей и клуба фигурного катания Хасецу, где ведет занятия. Или помогает туристическому центру города, так как имеет лингвистическое образование, переводчик и вообще лапочка. А по вечерам его ждут дистанционные переводы. Деньги неплохие, дополнительный заработок лишним не бывает. За спиной раздается шорох, сестра опускается на крыльцо, достает сигарету и долго смотрит на брата. Они не обсуждают его состояние нетипичного спокойствия и благодушия, Юри просто знает, что такое не по душе онее-сан, ей не нравится то, каким он стал. Ее беспокойство терпкое на вкус. - Ты в порядке? Юри вздыхает с облегчением. Наконец-то вопрос задан, можно ответить на него и убить на корню волнения сестры. - Да, - поворачивается к ней, опираясь на грабли. Ежится, кутается в длиннополую кофту. Зябко на улице. - Тебе звонил тот старик, сказал, что вечером позвонит еще раз. - Спасибо. Николай зовет меня в Москву, на дачу, - Юри пробивал в интернете, что такое дача, выдалась уйма ссылок не только на административные определения, стоимость участков, но и сайты анекдотов. Видимо, у русских с дачей связано что-то национальное, необъяснимое, почти как их загадочная душа. Дедушка у Юрио хороший, добрый, внимательный. Проницательный, правда, жуть! Но для Кацуки это стимул стремиться к русскому выражению "морда кирпичом". С азиатскими чертами достигнуть результата легче. Почему-то выразительные японские лица таковыми русским не кажутся. После первого звонка пошел второй, третий. Сначала Николай рассказывал о Никифорове с Плисецким, те, правда, тоже звонили, но были какими-то дергаными, нервными, поэтому Юри спешил попрощаться с ними каждый раз. Николай подобных трудностей не испытывал, рассказывал обо всем. Как-то незаметно они перешли на литературу, разницу в менталитете, национальные стереотипы. Юри столько не узнавал о России даже в период бурного почитания Никифорова. Это необычное, странное общение, Юри не откажется от него никогда. Нить, связывающая его не только с Россией, но и парой фигуристов из нее. Любовь в груди окрепла, засияла незаметно, не ярко. Она не полыхала, сжигая все вокруг, а грела, словно говоря, что даже у Пустых есть чувства. Что они могут и умеют любить. Просто с ними предпочитали не связываться, чтобы потом не рвать отношения с болью и кровью. Юри знает, на глубинном, интуитивном уровне знает, что мог бы отказаться от чувств, вытравить из себя их, как выдирают с корнем сорняки в огороде. Однако чувства эти - самое ценное, что есть в его жизни, самое важное и нужное. Без них он не станет собой, это как отказаться от части собственной души. Это ощущалось на все том же глубинном уровне. - Поедешь? - Мари смотрит испытующе. В такие моменты Юри сам не знает, какой ответ будет правильным. - Вряд ли. Я много времени проводил на катке и у Минако-сенсей, гораздо больше, чем дома. Теперь вот хочу наверстать упущенное. Мари сделала последнюю затяжку, усмехнулась. - Глупый маленький братец, - затушила окурок о край жестяной банки, специально спрятанной под крыльцом. - Эй, ты опять пересмотрела "Наруто"! - Ты ведь хочешь поехать, вот и поезжай. Мама с папой только вернулись из Таиланда, тебя они запросто отпустят. - А ты? - А у меня свидание сегодня вечером, - подмигивает девушка и уходит. Юри хочется поехать, очень хочется. Внутри поселилась невозможная тяга, по ночам снятся странные сны, полные невысказанных надежд и планов. Ему снятся Виктор и Юрий, зовущие, обнимающие. Их образы смазаны, это причиняет физическую боль. Юри просыпается, задыхаясь, с больной головой. Может, в самом деле поехать? Николай обещал показать ему русский онсен. - Садись, - Юра тянет за кофту на диван. Виктор послушно опускается рядом с молодым человеком, переплетает пальцы. Природа так устроена, что они вместе и любят друг друга. Уже любят и уже не могут быть в одиночестве. Однако это не отменяет тоски, ощущения, что чего-то не хватает. Жизненно важного, сосредоточия и связи, как будто у качели выбили опору, и теперь они балансируют, качаются туда-сюда, неустойчивые, слабые. - Мила дала ссылку, - Юрий старательно ищет что-то в планшете, его запах дурманит голову. Шелковые волосы забраны в хвостик на макушке, открывая правильный тонкий профиль с заманчиво прикушенной губой. Он красив, этот гений, Ледяной тигр России. Подростковая вспыльчивость сошла на нет, сменившись взрослой хищной агрессией в ответ на посягательства на то, что считает своим этот взрослый мальчишка. Будь то золотая медаль или Виктор. Никифоров обращает внимание на потемневший экран. Качество хорошее для любительского видео. Мысли вылетают из головы, когда фигурист узнает кружащуюся по льду фигуру. Кацуки Юри танцует Эрос, не так смешно и нелепо, как на соревновании. Всерьез, основательно. Без ошибок и неточностей. Он танцует с незримыми партнерами, гибко отдается им, самый соблазнительный кацудон. Откуда что только взялось? Рядом замирает Юрий, дыхание с хрипом вылетает из развороченной эмоциями грудной клетки. Все нервы как будто обострились, кожа тонка и болезненно чувствительна. Зеленые глаза следят за каждым поворотом, за каждым движением, губы пересохли, приоткрылись. Виктор подозревает, что сам выглядит не лучше. Они ведь прятались, скрывались, но с каждым днем в их жизни все больше напоминаний о Юри. Зеленый чай волшебным образом вновь и вновь атакует полки в шкафчике, причем ни один не скажет наверняка, кто конкретно купил его. Бежевое полотенце раз за разом летит в машинку, но затем снова возвращается на подставку. У них же все правильно, естественно. Они сошлись, признали друг друга родственными душами, готовятся к Гран-при. Зачем им Юри? Почему каждый короткий разговор с ним будоражит, заставляет нервничать, а быстрое прощание и явное нежелание общаться - ранят сердцевину до крови. Видео заканчивается, фигуристы какое-то время сидят молча. Затем Юрий со стоном утыкается в шею Никифорову, Виктор обнимает трясущиеся плечи. Тигр не плачет, его трясет от бешенства из-за невозможности контролировать собственную жизнь. Опора разваливается под ногами, неизвестность и невесомость пугают. - Не понимаю, - глухо, Никифоров ощущает, как двигаются губы по шее. - Не могу... мне плохо... У меня только с тобой так было... Когда ты к Кацудону свалил... Каждый день - напоминание. Щетка эта дурная, фотографии твои, смски... Что ж так хреново-то, а, Виктор? - Не знаю. Он потерян, этот мальчик... молодой мужчина. Как сам Виктор в жизни не ощущал большей растерянности, проклятой беспомощности. Пара страдает, а он не знает, как помочь. Ему плохо, и Юра дергается вместе с ним, по ночам сжимая руку до боли, хрипит во сне. Виктор не уверен, что сам спит хорошо - проваливается в сны, как в яму. Что с ними происходит? - Давай привезем его, - Юрий поднимает лицо, глаза у него шальные и больные. - Что мы ему скажем? Этого просто не может быть. Природа... - К черту природу! Для чего-то же Пустые создавались! Действительно, для чего? Быть несчастными? Сводить другие пары? Превратить чужую жизнь в Ад? - Юри не заслуживает такого. Плисецкий гаснет, как опущенный в воду огонечек. Плечи угнетенно поникают, глаза тускнеют. Хватается за Виктора, как утопающий. Кто бы самому Виктору помог. Правда в том, что Юри не заслуживает такого обращения. Они оба прекрасно понимают. Слышали мнение японца о парах Пустых. О вечном страхе быть оставленным, покинутым. Юри не заслуживает быть обнадеженным впустую. Не после того, что для них сделал. Пожертвовал всем, ведь мог оставить Никифорова при себе, наплевать на все. Нет, Виктор, разумеется уехал бы к паре, вопрос в том - когда. Мог протянуть гораздо дольше, сомневаясь, терзаясь. Юри отдал все, что имел в душе. Не только Виктору - им обоим. Любовь, поддержку, насмешку, заботу. Благодаря ему Виктора ждет новый сезон, благодаря ему Юрий танцует обновленное Агапе. - Давай поедем к твоему деду, он приглашал нас на дачу, - шепчет в мягкие волосы Никифоров. - Развеемся, отдохнем. Тренировки нас убивают. Хотя бы потому, что оба видят краем глаза фигуру в темном, а когда поворачиваются - там никого нет. Вместо зеркального класса Лилии видится такая же комнатка в Хасецу, вместо катка Академии - лед Дворца. Юрий кивает и вновь запускает видео. Эрос Юри бьет под дых, откровенное признание и прощание. Надежда, мольба... много всего. Если бы он так танцевал на Гран-при, Никифорову пришлось бы потесниться. Какая разница?! Виктор должен пойти собирать вещи, но не может взгляда отвести от плачущего на катке Юри. Николай на старенькой машинке встречает у входа в аэропорт, курит, машет рукой, привлекая внимание. На нем легкая куртка и неизменная кепка. Юри видел фотографии Плисецкого-старшего на странице внука. Кажется, он с головным убором не расстается. Кацуки осторожно лавирует между пассажирами, прибывающими и улетающими, поддерживая внушительную сумку. Гости в России должны стучаться ногами, так как руки подарками заняты. Николай не раз возмущался традицией японцев пить свой спирт подогретым. Нет, ну в самом деле, какое в этом удовольствие? То ли дело - холодная водочка, да с огурчиком или грибочком, а еще лучше картошечкой отварной с зеленью и маслицем. Рассказывал мужчина так вкусно, что у Кацуки слюнки потекли. За страну обидно, а потому он прихватил с собой саке. Несколько видов, по две бутылки каждого. Можно подогреть, а потом сравнить с тем же алкоголем, только охлажденным. На таможне не придрались - на партию не тянуло, а вот на подарок - запросто. Сумки закинули в багажник, саке привязали, от греха подальше. Юри расположился на переднем сиденье, Николай занял свое место водителя. Теперь, когда не нужно было искать какой-то дом, Кацуки имеет полное право как следует рассмотреть незнакомую страну. Может, даже получится побегать по музеям, оглядеть хоть парочку достопримечательностей. Ну, а сувениры - это вообще обязательно. - Сразу махнем на дачу. Родители Юры укатили по делам, сам Юрка пропадает на тренировках с этим своим Никифоровым, - старик фыркнул, не до конца простил болезнь любимого внука. - Ну а мы с тобой махнем на дачу. Шашлычок сделаем, в баньке попаримся, отоспишься, отъешься, а то что там на рисе наесть можно? Юри шевелит губами, старательно проговаривая незнакомые слова "банька", "шашлычок". - Килограмм десять наесть умудрялся, - фыркает японец. - На заднем сиденье пакет, там тебе подарок. Эксперимент. Юри перегибается, ремень безопасности врезается в шею, пока он выискивает большой коричневый пакет с пятнами жира и масла. Изнутри идет просто восхитительный аромат жареного теста, риса, яйца. Пирожки! Кацуки откусывает сразу много, в самолете не до еды было, так что он голодный. Пирожки с кацудоном! - Восхитительно, - мычит с набитым ртом. - Юра рассказывал про кухню, ему кацудон особенно понравился. Щеки заливает жар от случайной двусмысленности. Кацуки отворачивается к окну, жует пирожок, чтобы как-то отвлечься. Хорошо, что никого не будет. Конечно, он не отказался бы повидаться с Виктором и Юрием, но с другой стороны... Зачем ему это? Случайные попутчики. Пусть сердце до сих пор тоскует. Запястья ноют, наверное, пережал их, пока спал во время перелета. Машина в стайке других выезжает за черту города, плутает по ухабистым дорогам. Юри давится пирожками чуть ли не на каждом километре. А Николай не только успевает вести машину, жевать выпечку, но еще и отбивать сообщение в телефоне. Кацуки реально страшно за свою жизнь. Дача у Плисецких хорошая. Двухэтажный дом с широким балконом возле речки, спуск к ней, качели на широкой ветке, с которых так удобно прыгать в воду. Николай рассказывает гостю, как Юра отдал все деньги с чемпионатов на перестройку участка. - От родителей-то его не дождешься, они и так почти все забирали. У него сейчас своя жизнь, оно и к лучшему. Юри тоже отдавал каждый выигрыш родителям, другое дело, что его достижения не сравнятся с успехом Плисецкого. Неведомые шашлыки оказываются кусками мяса, замаринованного с луком и помидорами и кучей специй по хитрому семейному рецепту. Маринад Николай сделал накануне, чтобы сегодня не тратить время. После русского онсена - загадочной "баньки" - Кацуки мигом забывает, какой он весь из себя выносливый, а распаренной амебкой растекается в гамаке, пока до ужаса бодрый Николай хлопочет над шашлыками, посмеиваясь в бороду. От пара кружится голова, свежий воздух не спешит вытеснить его из разума, перед глазами все плывет... А, нет, это он очки забыл надеть. Ну и к черту. Лежать, смотреть в небо, слушать деревья - что еще надо для счастья? Носа достигает аромат жарящегося мяса, первые капли маринада и жира с шипением испаряются с углей. Юри понимает, что голоден. Все-таки русские - удивительной широты души люди. Позвонить человеку, которого видел раз в жизни, запросто общаться с ним, а затем пригласить к себе в гости и отхлестать березовым веником по спине... Кацуки физически ощущает, как полыхают уши и шея. Так стыдно было только в Детройте, когда он вынужден был подрабатывать в одном клубе во времена студенчества. Кажется, он задремал, потому что не уловил, когда Николай потряс его за плечо. - Идем, доставай свое саке, пробовать будем. Виктор вытер пот со лба. Солнце припекало неимоверно, весна быстро перешла практически в лето, лишь редкий прохладный ветерок напоминал, какой сейчас месяц. Впрочем, до самого жаркого времени года рукой подать. - Почему такси сюда не поехало? - Потому что здесь дороги нет, - буркнул раздраженно нагруженный, как вол, Плисецкий. От развилки, где остановилась машина, они вынуждены тащиться пешком в компании сумок с припасами. Юра сообщил, что в поселковый магазин завозят только необходимое дачникам, то, что они не могут вырастить на грядках. Консервы там, выпивку, шоколадки, хлеб. С остальным туговато. Поэтому только запасы огромными сумками. У ворот стояла машина, значит, Николай уже приехал. Виктор со стоном бросил рюкзак на землю и выпрямил спину. - Слабак! - фыркнул Плисецкий. Виктор смотрел на пару и понимал: правильно они уехали из Питера на время. Юра расслабился, на губах то и дело мелькала довольная улыбка. - Пошли, чего тормозишь! Деда, наверное, шашлыки пожарил. - Мы же не предупредили, что приедем. - Он приглашал, значит, не рассердится, - отмахнулся Плисецкий, подхватил свою сумку и помчался вглубь участка. Виктор бывал здесь раза два или три, но ему нравилось, как все устроено. Выход к речке, ровные грядочки в окружении яблоневых и вишневых деревьев. Все-таки правильно они тогда с тренером, Милой и Поповичем скинулись Юрке на денежный подарок, когда узнали, что ребенок хочет отремонтировать садовый участок деда. Хотели подарить телефон и гаджеты, но отдали деньгами. Юрка правильно вложил, молодец. Никифоров вздохнул и поплелся вслед за Плисецким. К удивлению, тот не убежал далеко. Застыл, как вкопанный, посреди тропинки, сумка валялась у ног, палка колбасы выкатилась и попыталась удрать под кусты. - Юр, ты чего? - Виктор выглянул из-за плеча вымахавшего еще больше Плисецкого. Куда растет-то, и так ноги от ушей. Он же... Мысли вылетели из головы, внутри все зашлось радостным писком. На столе, посреди крупных, мясистых помидоров, нарезанных огурчиков с солью и редиса - пока все покупное, но дальше... - бутылок, возле тарелки с шампурами, положив голову на руки, сладко спал Юри Кацуки. Ветер трогал влажные на кончиках прядки волос, острые позвонки натягивали широкую футболку. Распаренный, раскрасневшийся от выпивки и бани, с перекошенными очками, он представлял собой милейшее зрелище. - Хлипкий какой-то, - посетовал тем временем Николай. - Совсем пить не умеет. Юра, оттащи его в гостевую комнату, пусть проспится. И приготовь аспирин, он в аптечке. - Угу... - Плисецкий осторожно, как бы не веря себе, подошел и взял Кацуки на руки. Тот свернулся комочком, прижался к груди юноши, и у Виктора перевернулось сердце в груди. Домашний, милый. Плисецкий шагал осторожно, плавно, как будто катился по льду. Не сводил глаз с японца, веса его не чувствовал. Когда прошел мимо Никифорова, тот потянулся следом, как ниточка за иголочкой. Он не мог отпустить их, не мог оторваться... - Иди уже, - со вздохом махнул рукой Николай. Виктор поблагодарил мельком и поспешил в дом, где Юра уже поднимался на второй этаж. - В доме три комнаты, деду, родителям и мне, - Плисецкий уложил ношу на кровать бережно и сел рядом. Виктор забрался с другой стороны, коленом касаясь обтянутого тканью бедра Юри. Теперь, когда Кацуки оказался в поле зрения, тяга усилилась, а внутри что-то радовалось его присутствию, сходило с ума от счастья при виде подрагивающих пушистых ресниц, искусанных губ, непривычного, но такого красивого разреза глаз. Никифоров помнил томный взгляд Эроса в исполнении Кацуки. Он пах солнцем, шашлыком, травой и почему-то медом. Юрий отвел со лба влажные прядки. - Как хочешь, Никифоров, но я его не отпущу. Это ненормально, но... я даже кататься не мог! Яков убьет меня, если продолжу в том же духе. - Не бывает тройственных союзов с Пустыми, ты же понимаешь. К тому же... как отнесется к этому твой дед? Юрий прикрыл глаза. Николай был и оставался человеком, чье мнение играло значительную роль. Никифорова Юрий мог проигнорировать, но вот дедушку - никогда. - У нас в классе училась девочка-Пустая, - раздалось от двери. Фигуристы повернулись рывком. На пороге стоял Николай, смотрел на спящего Кацуки. - Мы все задавались вопросом, почему природа создает Пустых? Для чего? Она была такой несчастной, неприкаянной. Умерла в одиночестве. Хороший парнишка, не хотелось бы для него такой судьбы. Виктор истерически захихикал. Это что, благословение? Впрочем, их мир давно уже ничему не удивлялся. Существовали триады с татуировками на обеих руках, однополые пары, пары, которые встречались в старости или рождались поблизости, с детства зная о предназначении. Бывало так, что грабитель, нападавший на банк, находил пару в работнице или заложнице. Гибкая психика, хамелеонистый разум. Каждый ребенок обязан был посещать специальные психологические курсы, на которых лекции посвящались вопросам соулмейтов и принятию любых пар. В общем, стоит поблагодарить за воспитание. - Как ты вообще его сюда заманил? - зашипел рассерженным котом Плисецкий. - По скайпу, - гордо ответствовал дедушка. Виктор бросил осторожный взгляд на Кацуки, но того пушкой не разбудить. Плисецкий тихонько заскулил, уткнувшись в ладони. - Кошмар! Дедушка освоил скайп. - Юри обещал научить управляться с инстаграмом и сделать страницу, - добил внука мужчина. Ужас Плисецкого было не описать словами. Николай довольно хмыкнул и вышел, оставляя мужчин наедине. И так понятно, в какой комнате кто будет жить. Юра немедленно, как только закрылась дверь, скинул ботинки и свернулся клубочком возле руки японца, кончиками пальцев касаясь раскрытой во сне ладони. На фоне синего покрывала смотрелось красиво. Никифоров присоединился с другой стороны, прекрасно понимая, что ощущает его пара. Спокойствие, принадлежность, принятие, облегчение, какое наступает, когда уходит боль из тела. Как же хорошо, когда ничего не болит! Юри стал их лекарством. В доме тикали громко часы, на кухне бормотал телевизор, трясся холодильник, во дворе жарил новую партию шашлыков Николай, в раскрытое окно доносился резкий запах дыма от костра. Виктор лежал, прижавшись лбом к плечу японца и умолял его не просыпаться как можно дольше. Потому что нужно объяснять, рассказывать. Он не хотел. Вдруг пройдет? Плисецкий положил руку на плоский живот Кацуки, требовательно пошевелил пальцами. Никифоров послушно протянул лапку, переплел в замок и закрыл глаза. Все наконец-то было правильно. Голова раскалывается. Русские - страшный народ, они умеют споить японца до полусмерти даже его собственным саке. Юри морщится. Во рту мерзко сухо, в глаза как будто песка насыпали. А еще болят кончики ушей. Он что, в очках спал? Кто-то приподнимает тяжелую голову, к губам прижимается стакан с водой, который Юри осушает махом. Вода шипучая, чуть горьковатая. Восхитительная. Становится легче, по крайней мере, ход часов уже не кажется таким оглушающим, как раньше. Глаза открываются с трудом. Какие забавные галлюцинации? Ему кажется, будто на кровати с обеих сторон сидят Виктор и кошмарно подросший Юрио. Кацуки закрывает глаза вновь. Вот он поспит, и галлюцинации пройдут. - Э-э, нет-нет-нет! - Никифоров безжалостно трясет, отчего японца мутит. Голова пустая, в ней что-то качается. Наверное, усохший с непривычки столько пить мозг. - Юри, не засыпай! У нас шикарная культурная программа. Почему ты не сказал, что приедешь? - Что за секреты с моим дедом, хрюшка? - Никаких секретов, - голос хрипит, мрак! - Он позвонил... затем я позвонил... потом снова позвонил он... - мысли немного путаются. - Это я уже и так понял, - наверное, Плисецкий закатил глаза. Юри не видит, Юри спит, ему все чудится. Волшебное влияние свежего российского воздуха на отдельно взятых японцев. Говорить бесполезно, а потом становится не до разговоров. Юри взял отпуск на месяц, фигуристы, узнав об этом, завладели всем временем Кацуки. То есть вместо отеля и распланированных экскурсий по Москве, ему досталась квартира Никифорова, два неуемных соседа и экскурсии по Петербургу. Красивый город, не хуже Москвы, вторая столица же. Хватают вещи, перевозят, не слушая возражений, устраивают в свободной комнате, показывают магазины, записывают адрес на случай, если заблудится. Юри честно пытается разобраться в себе, в тех, кто его окружает. В причинах их действий. Слишком странно, слишком непонятно. Мягкая, но непреклонная забота, окружение. Вы обречены. Никто не может противостоять ураганному обаянию Виктора и бушующему напору Юрио. Тем более по уши влюбленный в них Кацуки. Чувство крепнет с каждым днем, хотя это так... стыдно. Жить с ними, видеть Виктора в трусах - эксгибиционист хренов, как говорит Юрио - видеть заспанного Юрио - спящая красавица, мстит за эксгибициониста Виктор. Юри сходит с ума, тонет, захлебывается в бесконтрольных эмоциях. Их прикосновения, ненавязчивая забота, то, как засыпают на плечах во время просмотра фильмов по вечерам... За что они так с ним? В любое другое время Юри обрадовался бы возможности побывать в квартире Никифорова, крепости, куда он никого, кроме Юрио, не пускает. Однако сейчас лишь Маккачин не причиняет боли. За что они так с ним? Зачем дают надежду, зачем проявляют внимание? Или это просто такая сторона натуры русских? Юри не знает, Юри страшно и больно, сердцу больно. Кто-нибудь, помогите! Объясните, не дайте сойти с ума. От касаний тонких пальцев, от потребности Юрио в заботе. Плисецкий, как маленький ребенок, нуждается в опеке. Виктор любит его, просто любит и все, а Юрио хочется тепла, обыкновенного надзора, не чрезмерного, не профессионального, а просто потому что. Виктору нужен кто-то, кто посмеется над ним в трусах - или покраснеет, тут уж как получится - кто не станет делать снимок и выкладывать на страницу. Кто знает, как на самом деле гений фигурного катания ненавидит шпинат и обожает цветную капусту. Они слишком... человечные, и Юри задыхается. Убегает на целый день, но в конце ноги сами ведут его к нужному подъезду, к важным людям. Сердцу больно, но оно успокаивается только вместе с ними, рядом, возле - как угодно. Если это шутка, то слишком жестокая. С долей облегчения встречает он последний день отпуска. Самого мучительного отдыха за всю жизнь. Сердце разрывается от тоски и нежелания ехать в Хасецу. От необходимости убежать. Противоречивость собственных стремлений скручивает нервы узлом. - Может, останешься? - Виктор поднимает голову от плеча. Юри привык к полному несоблюдению границ личного пространства, к хрусту хлебцов над ухом - Юрио любит пожевать во время просмотра - к поглаживанию руки, машинальному, разумеется, разве может быть иначе у Виктора? - Не могу, - слова даются нелегко. Да, пожалуйста, удержите. Нет, пожалуйста, отпустите. За что вы так с бедным Пустым? Юри задыхается. - Хочу отплатить родителям за заботу обо мне. Сейчас в Ю-топии горячий сезон, им понадобится моя помощь, к тому же, у меня работа, ученики. Юрио недовольно бурчит что-то под нос, его идиоматические выражения Кацуки не понимает, хотя бы потому, что русский мат самобытен, если нет какого-то слова, его легко придумать на основе однокоренных. Провожают его вдвоем, Юрио мрачно зыркает из-под капюшона очередной леопардовой куртки, Виктор в меру печален, драматичен, как и полагается звезде. Если бы кто знал, как эта самая звезда пьет чай по утру, поджав под себя одну ногу, как цапля, и таская гренки с сыром у Юри. Юри снова больно, а еще страшно и тошно. Ему бы остаться, но он не может. Его тянет, но связи нет. Природа не дала ему родственных душ, а люди напротив - пара. Они просто добры к нему, просто благодарны, может быть. За что тут благодарить? Виктор сделал для Юри не меньше. - Не хочу, чтобы ты улетал, - Виктор обнимает, обдает ароматом одеколона, свежим, морозным. - Не растеряй форму, поросенок! Иначе лед не выдержит. - Да-да, спасибо, Юрио. - Не называй меня так! Юри прощается, машет рукой и поскорее сбегает. Хасецу и дальнее расстояние приведет его в норму, странная, неправильная тяга сгинет. Нельзя рушить пары, нельзя претендовать на чужое - так его учили. Пустые никому не предназначены, у них нет права на счастье. Редко когда Пустые объединялись друг с другом, но тут Юри не хочет никого. Сердце уже отдано, а оно вовсе не переменчиво, что бы там ни говорили. В самолете становится плохо. Юри рвет в туалете, а после он, измотанный, прижимается лбом к холодному стеклу. - Как вы? - стюардесса приносит зеленый чай. Юри бледно ей улыбается. - Спасибо, все в порядке. Ни черта не в порядке. Если бы он знал, что так будет, в жизни из онсена не высунулся бы. За что так? Поманили, показали кусочек счастья, чужого, и отняли. На вокзале Хасецу его снова рвет, на этот раз желчью. Юри радуется, что отказался от предложения Минако встретить. Стекает на пол возле унитаза, пытается отдышаться. Что с ним? Отравился чем-нибудь? Мари встречает его у порога, онсен погружен в темноту, родители уже спят после трудового дня. - Ты не выглядишь отдохнувшим, - с прищуром почти обвиняет сестра. В голосе ее откровенное недовольство. Еще бы, не затем она брата посылала в дальние-дали, чтобы он приехал бледный, как мертвец. - Мари, - Юри почти стонет, - мне... что-то нехорошо... Сестра тащит на себе в комнату, стараясь ступать как можно тише, чтобы не разбудить родителей. Раздевает, как в детстве, кладет на кровать. - Потерпишь до утра? Не хочется будить маму с папой. Юри кивает. У него ломка, передоз Виктора Никифорова и Юрия Плисецкого. Слишком много их за последний месяц, слишком мало их за всю жизнь. Как ему жить теперь дальше? Юри плачет, тихо, чтобы не разбудить усталую Мари. Утром легче не становится, поднимается температура. Вызванный врач разводит руками. - Если бы мог, сказал бы, что это действие метки соулмейтов, но у молодого человека ее не имеется. - Да, Юри - Пустой, - Мари на всякий случай смотрит на запястья брата. Кожа девственно чиста. - Выпишу обезболивающие, советую пройти полное обследование в больнице. - Спасибо, - девушка сжимает рецепт, провожает врача. У Юри нет сил даже встать, голова как в тумане. Сколько он пролежал так? День, может, два? Не помнит. Стыдно перед родителями и сестрой, снова им хлопоты добавляет. Лучше бы ему умереть, чем так мучиться. В ушах гудит, сквозь гул раздаются голоса, радостные и удивленные восклицания, а потом становится легко-легко. Знакомые руки, прямые и длинные, как дождь, обхватывают плечи, со спины прижимаются другие, с тонкими пальцами и аккуратными ладошками. Дышать становится легче, впервые Юри засыпает в спокойствии. Как же хорошо, когда ничего не болит. Утром в постели с ним лежат Виктор Никифоров и Юрий Плисецкий. - Мы прилетели, как только Мари позвонила, сказала, что тебе плохо. - Чего сразу не сказал, Кацудон? - Не знал, от чего это, - виновато кивает Юри, и запал Плисецкого пропадает. Он вообще добрый, если войти в его круг доверия. - У нас есть одна теория, - Виктор кусает губы. - Ты - наша третья родственная душа... - Невозможно, - Юри отрицает жестко и категорично, хотя бы потому, что слишком страшно поверить. В реальность прикосновений и жару тела Плисецкого за спиной, запах шампуня Виктора, мягкость его волос. - У меня нет метки. - Кацудон, мы без тебя тоже болеем, хорош выеживаться. - Юра имеет в виду, что надо попробовать. Пожить вместе, посмотреть. Нам на самом деле плохо без тебя. - Я никуда не поеду. - И не надо, - светится Виктор. Судя по всему, они только согласия добивались. - Мы уже обо всем договорились с тренером, будем тренироваться здесь, в Хасецу. - Скайп наше все, всегда и всюду, - хмыкает Плисецкий. Юри вздыхает. Если они правы... это невозможно, но пока что факты говорят за себя. Он выздоровел, стоило этим двоим оказаться поблизости. Но оставлять их в онсене нельзя, не сейчас, когда черт знает к чему приведет союз. Эти двое пара, хотят Юри третьим... При мысли об этом давление подскакивает, кровь приливает к голове. Нет, просто посмотрят, убедятся, что ошиблись... - Решайся, Юри, - Виктор оказывается слишком близко, шепчет доверительно на ухо. - Никакого секса, только как захочешь ты, - напевает мечтательно. - Соглашайся, хрюшка, - Плисецкий кладет голову на плечо Кацуки. - Ты ничего не теряешь. Ага, кроме своей жизни. Юри прикрывает глаза. Если их предположение правда, то его ждет такая же жизнь, как в Петербурге. Но если нет... это разобьет его, сломает окончательно и бесповоротно. За что природа так играет с Пустыми? Почему у него проявились признаки соулмейта? Какого черта вообще происходит? Юри страшно, однако отказаться, глядя в умоляющие глаза Виктора, сидящего на краю кровати, в комнате, что еще недавно была обклеена плакатами с его изображением... Чувствуя дыхание Юрио на голой шее... - У меня есть квартира в центре, мы обычно сдаем ее, но сейчас как раз она пустует. Ночевал там после особо сложных тренировок. - Отлично! - Виктор целует его в щеку. - Так бы сразу, Кацудон! Легче не становится. Юри страшно боится ошибиться, сделать что-то не так, открыться. Он осторожен и мил, настолько, насколько позволяет японская сдержанность. Которую эти двое разрушают "с песнями и речевками". Когда нет тренировок, когда Юри не занят, в любую свободную минуту они притираются, стараются быть рядом, прикоснуться. Осторожно, деликатно... Хотя где Юрио - и деликатность. Плисецкий берет все, что пожелает, благо не выходит за рамки оговоренного. Юри чувствует, что секс станет последней каплей, стена разрушится. А как он будет восстанавливаться, когда они уедут? Быт способен разрушить любые отношения, это Юри знает не по наслышке. Но каким-то чудесным образом их тройка лавирует и обходит все подводные рифы. Юри умеет готовить, Юрий знает, как запускать стиральную машинку, у Виктора стерильная чистота повсюду. Так и живут. Обнимаются по вечерам на диване - первые две недели это больше похоже на игру "Не дай сбежать смущенному Кацудону". Смотрят кино, ходят за покупками. Тренируются, работают, Юри от нечего делать поправляет хореографию Плисецкому, после чего его немедленно знакомят с монстром хореографии питерской Академии, бывшей женой Фельцмана, Лилией Барановской. Юри заботится о Юрио, о Викторе, а те дают ему порцию "обнимашек и целовашек" - где Никифоров откапывает слова, которые затрудняется перевести даже Гугл? А по ночам... Юри было отпущено всего две недели спокойного привыкания, после чего неугомонные русские перебрались к нему в кровать. Просто спать. Но так действительно стало легче. Не тянуло, не болело в груди. Иногда Юри задается вопросом, неужели все соулмейты ощущают подобную боль и тягу круглые сутки? Пролетает лето, приближается осень, а вместе с нею - Гран-при. Количество часов тренировок значительно увеличивается, Юри проводит на катке все свободное время, курсируя по маршруту Ю-топия-Дворец. Родители снова съездили отдохнуть, на этот раз недалеко, в Киото. Пообещали отпустить Юри на Гран-при вместе с парой. Юри страшно, он закрывается в обыденности, в повседневных делах, чтобы не думать. Виктор и Юрий выглядят счастливыми, но как долго это продлится? В день, когда они бронируют билеты во Францию, на первый этап, Юри ложится спать поздно. У него сложный перевод, но даже при таком раскладе его отказываются выпускать из спальни. В конце концов, Виктор утверждает, что им не привыкать спать при компьютерном свете, а Плисецкий не заморачивается объяснениями, сразу толкает на кровать, ложится рядом и приминает ногой, чтобы не рыпался. Когда они засыпают... Юри смотрит на серебристые ресницы, на тонкие соломенные брови, изогнутые жалобно, на красивые, безмятежные во сне лица... И больше не может скрывать, прятаться от себя - последнее дело. Он любит их, любит сильно, чуть ли не с первой реальной встречи, когда Никифоров пил за столом и рассказывал о соулмейте. Когда в Хасецу прилетел высокий юноша в леопардовой куртке. Юри страшно потерять их, он слишком влип, привязался. Зачем вообще природа создает Пустых? - Ты наш нулевой километр, - говорит однажды Виктор. - С тебя начался наш путь. Самая важная точка в измерении дорог страны. Перевод заканчивается внезапно. Юри выключает компьютер и ложится спать. Завтра рано вставать, надо приготовить завтрак. Мокрыми щеками он утыкается в плечо Никифорова, сзади с сопением прижимается Плисецкий. Юри засыпает мгновенно. Чтобы проснуться через пару часов от дикой боли в руках. Кисти горят, как будто их ампутируют. Юри закусывает подушку. Главное, не кричать, молчать, чтобы не разбудить. В темноте не видно, что с руками, и Юри перебирается через Виктора. Тот сопит, что-то бормочет, но не просыпается. Юри переводит дыхание и идет в ванную. Электрический свет больно бьет по глазам, а увиденная картина не радует. Запястья кровоточат, на них тонкие, глубокие царапины, как будто кто-то режет ножом на живую. Юри наливает холодной воды в миску, закусывает полотенце - бежевое, на этом настоял Виктор - чтобы не кричать. Больно-больно-больно. В голове реальность сливается в один бесконечный огонь-огонь-огонь. Юри не знает, сколько он просидел на холодном кафеле, меняя воду, когда та нагревалась. В дверь постучали. - Юри, ты в порядке? - Да! - каркнул Кацуки. Из-за полотенца рот пересох. - Юри, открой дверь, - в голосе Виктора появляются ласковые нотки, так говорят со смертельно больными людьми. Юри смеется, когда представляет, как это выглядит со стороны. Ночь, ванная, тишина за запертой дверью. - Кацудон, либо ты открываешь, либо я выбиваю эту дверь к чертям собачьим, - о, а вот и Юрио присоединился. Кацуки смеется теперь истерически. От боли, усталости, опасений вперемешку с надеждами. Наверное, природа так решила наказать посягнувшего на чужое. Нет, ну в самом деле, какой из Пустого нулевой километр? Так, сваха мелкого масштаба. Дверь с треском распахивается, повисает на одной петле. Ну, да, фигуристы сильные. - Ты что творишь, свинья? Сдохнуть решил? - Юрио, подожди, - Виктор входит. - Юри... - Оно само... - жалобно произносит Кацуки, хнычет против воли. - Ночью началось. Фигуристы не выспались, хмурые, лохматые, на щеке у Юрио отпечаток подушки. - Идем в постель, там удобнее, - Виктор помогает встать, прижимает к ранам полотенце и выводит японца наружу. За его спиной Плисецкий выливает розоватую воду в раковину и злобно гремит миской. - Юрио, принеси лед. На кровати в самом деле удобнее. Юри закрывает глаза, прислоняется к спинке, расслабляясь в объятиях Виктора. Тот баюкает его, как малого ребенка. - Мы тебе настолько противны? Или не видишь в нас поддержку? Почему не разбудил? - Виктор смотрит строго, а глаза - две льдинки. - Вы уедете, а что останется мне? - Юри слишком устал для сопротивления. Поэтому просто трется о плечо Никифорова. - Я уже не смогу без вас. - А без нас и не надо! - отрезает Плисецкий, появляясь в дверном проеме. - Вить, льда нет, есть только горошек. - Тащи горошек. Кстати, зачем ты его купил? - интересуется уже у Кацуки. - Хотел приготовить салат ори... Оливье, - зевает Юри. - Там нужен консервированный, а не мороженый, свинина, - Юрий приносит замотанный в полотенце пакет. Юри стонет, когда холод разливается по венам. Кажется, даже кровь идет меньше. Запястья горят до самого утра, кровь течет и течет, решено поехать в больницу утром, если ничего не изменится. Юри проваливается в дрему в руках Виктора под звуки очередной программы на ноутбуке Юрия. Тот с ногами забирается в кресло, скрючивается - чтобы не заснуть. И едко комментирует каждый прыжок и поворот. Они бдят. Лишь когда на горизонте брезжит рассвет, боль успокаивается. Юри, кажется, отморозил руки горошком, морковкой и овощной смесью. Плисецкий исправно курсирует до кухни, меняя пакеты. - После такого есть мы это точно не будем, - объявляет он, притаскивая стакан гранатового сока. В Хасецу тоже есть круглосуточные, куда можно услать не знающего покоя от волнения мальчишку. Юри улыбается: Ледяной тигр сколько угодно может притворяться бесчувственным, но холодильник теперь забит соком, шоколадом и свежей печенью. Надо будет завтра бефстроганов приготовить. - Как ты? - Виктор отводит со лба мокрые от пота прядки. Юри кивает. Облегчение разливается по телу, за ним приходит эйфория. Плисецкий первым приподнимает полотенце с запястий и восхищенно матерится сквозь зубы. Виктор охает, а у Кацуки кружится голова. Этот орнамент и имена он знает наизусть, сколько раз проводил пальцами, исследовал, даже зарисовать пытался под ехидный хохот Юрия. На одной руке значится имя Виктора, на второй - Плисецкого. Забавно, но соответствует тому, с какой стороны от Юри они привыкли ложиться спать. Так вот зачем нужны Пустые... Неужели все способны обрести имя. Юри не верит глазам, не верит ощущениям. Раны прошли, как не было, ни следа, ни царапины. Только тонкие, красивые линии татуировки. Виктор смеется и целует Юри от всей души. Плисецкий прикусывает шею. - Ну, все, поросенок, теперь ты никуда от нас не денешься.Часть 1
10 декабря 2016 г. в 21:00
Виктор сбежал. Это Юри понял сразу. А когда увидел имя на запястье, понял, от кого. Связь не была подтверждена, впрочем, оно и понятно, иначе бы Виктор просто не смог бы уехать в одиночку.
В их мире нашедшим друг друга родственным душам не дается выбора. Рано или поздно они будут вместе. Связь дает многое: любовь, влечение, страсть, желание защищать и оберегать, быть вместе. В душах даже незнакомых людей она рождает сильные эмоции и чувства.
Есть маленькая возможность, крохотная вероятность избежать этого - связь требует обоюдного согласия, подтверждения, чтобы развернуться в полную мощь. Без этого она будет действовать исподтишка. Кто-то сопротивляется до последнего, а кто-то сдается сразу же. В любом случае, итог один.
Пара Виктора - Юрий Плисецкий, забавный подросток с милым прозвищем. Злой, обиженный. Талантливый, уникальный. Красивый, стройный и гибкий. Хрупкий, несмотря на свой недетский возраст в семнадцать лет.
- Ты бросил мальчишку одного разбираться с последствиями.
- Ты не поймешь.
Юри дергается как от удара. В устах кумира привычные слова звучат особенно жестоко. Неоправданно жестоко.
На лице Виктора появляется виноватое выражение.
- Прости, я не должен был так говорить.
Юри пожимает плечами.
- Нет, все в порядке.
Юри - Пустой. Человек, чьи запястья девственно чисты и такими останутся на протяжении всей жизни. Кто-то завидовал такой свободе выбора, ведь им дано самому искать и находить пару. А кто-то сочувствовал, ведь Пустым никогда не понять прелесть присутствия рядом родственной души.
К счастью, Пустыми рождались всего сотые доли процента населения Земли. К несчастью, Юри Кацуки попал в их число. В детстве плакал, в юности переживал, терпел насмешки и лицемерное сочувствие.
Отгорело, прошло. Лучше вообще не встречаться, не влюбляться, чтобы потом твою пару случайно не увел соулмейт. Юри боится этого, боится довериться, а потом услышать опостылевшее, набившее оскомину "Извини".
Перед ним либо извиняются, как перед больным, либо насмешничают, третьего, как правило, не дано.
- Он ребенок, ему всего семнадцать лет, - Виктор залпом выпивает саке, пока Юри цедит свою порцию мелкими глоточками. Пхичит переслал видео и снимки, что он творил на прошлом финале Гран-при, выпив от стресса. Лучше быть с алкоголем настороже. - Мне почти тридцать, карьера на излете, а у него еще все впереди. Ладно, я буду вынужден ездить с ним по свету, мне не привыкать. Но... Если со мной что-то случится? Старые травмы, большая физическая нагрузка в течение последних двадцати лет... Юра не переживет этого. Не справится.
Юри подливает гостю еще саке, достает из-под стола следующую бутылку. Виктору надо выговориться, а на трезвую голову он никогда не скажет подобного. Тут еще эффект случайного попутчика, когда рассказываешь незнакомому человеку все о себе, так как больше вы не встретитесь в пути.
Виктор не стремится тренировать Юри, как и сам Юри не стремится возвращаться в большой спорт. Пришло время раздавать долги. Все это время семья поддерживала его во всех начинаниях, ни слова не говорила об учебе за границей, бесконечных чемпионатах, где Юри выступал не так уж хорошо. Нужно сплавить родителей в отпуск, Мари мечтает посетить какую-то совершенно потрясающую по ее словам выставку. Кто-то должен остаться на хозяйстве. Юри хочет сторицей вернуть семье потраченные на него усилия.
Ему не трудно притвориться для Виктора учеником, передышкой, которая требуется спортсмену. В благодарность за прекрасное катание, за подаренную когда-то мотивацию и смысл жизни. Люди могут этого не признавать, но в глубине души живут ради встречи с соулмейтом. Ради чего живут Пустые? Юри благодарен Виктору за рожденное в груди восхищение, желание стать кем-то, которое заставляло жить и бороться, вставать с колен снова и снова на протяжении одиннадцати лет.
Никифоров говорит и говорит, в щелочку заглядывает Мари, но Юри качает головой и сестра испаряется.
Разве мог он представить, что однажды будет вот так запросто сидеть, пить с кумиром, на которого равнялся с двенадцати лет, слушать о его проблемах с родственной душой? За Никифорова радостно и грустно. Перед Юри сейчас не звезда фигурного катания, сияющий и неповторимый чемпион, а человек в зеленом домашнем кимоно, растрепанный, со слегка заплетающимся языком и диким акцентом, проявившимся от огромного количества выпитого.
В словах Виктора столько нерастраченной любви, столько тоски по несбыточному, что становится больно. Как будто наждачкой по обнаженной коже прошлись. Виктор уже любит Юрия, но по уйме причин не может быть с ним. Его выводы правильны, логичны, но, по-честному, если бы у Юри была возможность остаться со своим соулмейтом, он бы ухватился за нее руками и ногами, зубами бы вгрызся.
Увы, его запястья по-прежнему чисты. Для чего вообще природа придумала Пустых? Сделать какое-то количество людей одинокими? В назидание остальным, мол, посмотрите, что бывает, когда ты пытаешься увильнуть от родной души. Одиночество, осознание, что никогда не будешь принадлежать кому-то, и кто-то не будет принадлежать тебе полностью. Страх, что однажды твою пару, даже супругу отберет кто-то другой, не способный противостоять зову природы. Юри не знает, ему жалко себя, Виктора и ершистого Плисецкого, который так же страдает где-то в загадочном Санкт-Петербурге.
Это все алкоголь. Нужно завязывать. Да и Виктору хватит, вот-вот заснет.
Юри тащит звезду в отведенную ему комнату. Переубеждать Никифорова сейчас - гиблое дело. Лучшим выбором станет подождать, посмотреть, как метка будет реагировать на эту поездку. Как будет реагировать сам Никифоров. В конце концов, вернуться никогда не поздно. А Юри хочется пусть ненадолго продлить волшебный миг сказки.
Когда-то в детстве он мечтал познакомиться с Виктором, тренироваться у него. Сейчас ему двадцать три, и он перегорел. Устал не столько физически, сколько морально. Сделал выбор в пользу онсена и домашних дел.
Наверное, нужно было сразу кататься только для себя. В конце концов, он полюбил фигурное катание не ради медалей и наград, чужого признания, а просто потому, что это безумно красиво, волшебно в исполнении одного гениального русского фигуриста.
Никифорову больно, пока еще не физически, но... Юри скользит по льду в свободное от работы в онсене время, краем глаза наблюдает за кумиром.
На утро после пьянки Виктор ничего не сказал о собственных откровениях, улыбался и сиял по-прежнему. Начал играть в тренера и наставника, а Юри ему подыгрывал, давал желанное время. И наблюдал, наблюдал, готовый прийти на помощь.
Виктор сказал, что у него закончилось вдохновение, и Юри старается подарить фигуристу столько новых эмоций, сколько может. Всего себя отдает. Как будто он был создан именно для этого - не танца на Финале Гран-при, не медали на подиуме, а чтобы отдать любовь ко льду случайно загремевшему в Хасецу Никифорову. Радость, счастье, детское веселье... Пусть он познает все, что угодно, пусть попросит, Юри отдаст все, без остатка.
Он выгорает. С каждой отданной эмоцией, с каждым прокатом Никифоров светится все ярче, глаза его уже не похожи на стылые льдинки, а загораются ледовой ареной в момент, когда по ней скользят прославленные фигуристы. От таких тренировок Юри устает еще сильнее, но чувствует образовавшуюся между ними с "тренером" мистическую связь, которая выпивает чувства из его души, оставляя после себя мягкую пустоту. Желанный покой. Нереализованные надежды и планы находят свое воплощение в катании Виктора. Все то, что терзало душу, заставляло сомневаться, находит свое место в неугомонной русской натуре. Никифоров расставляет все по местам, по полочкам, тщательно протирает пыль с желания победить, рукавом полирует хрупкое стекло надежды на встречу. Одним своим присутствием успокаивает бурю в душе, Юри благодарен за то, что Никифоров научил его снова улыбаться, радоваться мелочам.
Они учат друг друга, но совсем не фигурному катанию. Обмен вдохновением, поглощающий, накрывающий, как снежная лавина, с головы до ног. Восхищает, завораживает, заставляет забыть обо всем на свете.
Поэтому Юри не сразу замечает, как становится бледнее Никифоров, как кутается в теплые свитера, шарфы, хотя в начале бегал без шапки и в расстегнутом пальто. Все чаще длинные пальцы тренера непроизвольно тянутся к татуировке на коже, но тут же отдергиваются, как будто их обжигает.
В конце концов, Виктор заболевает вдали от своей родственной души, обнаруженной, но не принятой. Природа не прощает такого пренебрежения. Он еще долго продержался.
Юри выхаживает его, а когда Виктор выздоравливает, покупает билет на самолет до Москвы, где, если судить по странице в блокноте Виктора, проживает официально Юрий Плисецкий. Как бы он ни отпирался, все равно знает о родственной душе больше, чем положено. Приглядывает, направляет, помогает, когда нужно. Юри смотрит на шумно сопящего во время сна Никифорова. Врач сказал, что еще неделя понадобится на восстановление. Постельный режим и все такое. И посоветовал поскорее привезти родственную душу молодого человека, либо выгнать его к ней самого. Виктор не поедет, когда не надо, он становится на диво упрям. Да и пригнать сюда Плисецкого... К перевозке тигров жизнь Юри не готовила. А вот съездить, объяснить...
Давно надо было это сделать, но Юри все откладывал, наслаждался присутствием Виктора, убеждал себя, что тот взрослый человек, может проследить за своим состоянием. Угу, взрослый! Да тройняшки Юко взрослее, чем прославленный фигурист!
Удерживать здесь Виктора было эгоистично, и поездка в Москву - это своеобразный способ извиниться.
- Ты уверен? - Мари все равно беспокоится за глупого младшего брата.
Она знает, как много значит для него фигурное катание, как он мечтал о встрече с Виктором. Поэтому ее беспокоит его стремление избавиться от Никифорова в кратчайшие сроки.
Юри, уже в куртке, с рюкзаком, на секунду утыкается в плечо сестры. Запах мыла, трав для купален и сладкого соуса бобов адзуки заставляет всхлипывать. Эмоции, что были тщательно погребены, выжжены проигрышем и смертью друга в прошлом году, восстановлены Виктором Никифоровым. Поэтому Юри плачет, но все равно кивает. Он уважает Виктора, в чем-то даже обожает, хотя пустые запястья не позволили перерасти этому чувству в любовь. Поэтому должен сделать все, чтобы Виктору было хорошо.
- Мы продержим его неделю на постельном режиме, скажем, что ты уехал к тетушке в Саппоро. Уладь там все и возвращайся, - мозолистая рука сестры треплет по макушке. Юри снова кивает, вдыхает запах дома в последний раз и выходит на улицу.
У него скоро рейс.