Diamond Heart

За свою обширную, чего уж, хирургическую практику, Леонард чего только не повидал. Он частенько не мог отмазаться от дежурных смен - это чёртово нежелание показаться невежливым, сочетающееся с глубоким наплевательством, которое выставлять тем более не хотелось. Убийственно было, однако же, оперировать таких мальцов, у которых вся жизнь ещё была впереди, без развода за спиной и всевозможных сожалений. Такие, как он, оказывались под его руками не просто так, а потому, что на пути к исполнению очередной прихоти молодости и горячности они попали в куда более серьёзную передрягу, чем мурашки перед глазами и разбитые носы. Джим Кирк был всем, чем он не был. Признаться честно, Маккой впервые в жизни молился на то, чтобы его лицо не съехало на одну сторону — было не то чтобы жалко потраченных усилий, а больше лица. У Маккоя уже вошло в привычку придумывать подобным пацанам характеры и жизни, от нечего делать. Тяжело было быть нейрохирургом, при всём этом нести ответственность, пусть и второстепенную, вытекающую из источника всех проблем — недостаточной осторожности, которая была противоположностью сожалениям о чём-то, что не сделал в своё время. Этот паренёк появился из ниоткуда и умудрился расквасить себе половину лица на первом же повороте к госпиталю. Маккой подавился своим травяным чаем, который ему подсунула Кристина вместо привычного кофе, когда раздался крик из-за двери комнатушки для отдыха. Его работа, он знал, только взглянув на осторожно вымытого пацана, не будет оплачена, но что-то в этой упрямой переносице снова пошевелило червя сожалений в его груди. Он и сам бы отдал тысячу кредитов, чтобы такие, как Джим Кирк, прожили жизнь и за него, Маккоя, выпустившего их из-под скальпеля, тоже. Чёрт побери, это была тяжёлая и долгая операция. Ворвавшись после неё к себе в небольшой кабинет, он тут же заварил два пакета кофе в одну кружку и выпил всё до дна, даже не дыша, наплевав на то, что горячая вода жгла, словно алкоголь. Маккою предстояло ещё пять часов на посту, так что он не мог выпить, как бы ему ни хотелось. За тот день вне больницы, Леонард успел уже десять раз раскинуть мозгами по поводу произошедшего — будь он внимательнее, мог бы даже услышать скрип и треск снаружи, но был слишком увлечён своим привычным занятием. Жалел себя. В конце концов, он был посреди своего пятого десятка, и он был неизлечимо болен, что ещё оставалось делать, кроме как думать об очаровательном пацанёнке, одном из многих, тех, у которых вся жизнь впереди. Выходной пролетел с варп-скоростью. Леонард даже вспоминал о том, сколько таких же амбициозных и не лишённых обаяния пилотов, инженеров, связистов ждала жертвенная, бесполезная, откровенно говоря, гибель в космосе, но они хотя бы жили, пока Леонард собирал всех хоть сколько-нибудь живых по кусочкам. В больнице первое время было даже скучно, после почти что десяти лет около-космических вывертов. Мало кто в больнице знал о его прошлом, и сам таинственный доктор Маккой, смолящий дико воняющие сигареты, не спешил о себе распространяться. Иногда брал выходные, чтобы походить с красавицей-дочерью по окрестностям, иногда просто так смотрел на оранжевый закат в редкий вечер без происшествий. Обычный себе нейрохирург. На второй день этот Джим уже самостоятельно держал глаза открытыми, послушно сербал через трубочку, пытался улыбаться, пока не получал сердитый взгляд в свой адрес — Леонард сиделкой не нанимался, но всё было лучше, чем вторую неделю дежурить в ночную. В адово жарком июле в Джорджии солнце грозилось спалить всё и вся, хотя это и было вряд ли возможно — только вот легче от этого знания не становилось. Было душно, но, к счастью, пациентов было немного. Всего человек двадцать, включая этого парня, который явно был рад тому, что открыл глаза. Уже к концу дня «Кирк из седьмой» попросил ручку и листик, а также того «угрюмого доктора», как гласила уже написанная им записка. Только собравшийся уходить Маккой потёр глаза пальцами и решил, а почему чёрт бы и нет? «Спасибо» — гласила надпись в небольшом блокнотике. «Мне предлагали падд, но так старомоднее» — Я похож на старомодного скрягу? — не удержался от риторического вопроса Маккой. Ответ на него он знать не хотел, но Джим Кирк слабо помотал головой из стороны в сторону. «Хотел бы я посмотреть на закат. Красивый,» Джим писал криво, потому что едва ли мог склонить голову больше, чем позволял наклон верхней части кушетки. — Если продолжишь регенерировать в том же темпе, скоро сможешь, — Леонард чувствовал в себе готовую уже родиться улыбку, и сам глянул в окно. Из-за полосок жалюзи действительно сочились последние на сегодня солнечные лучи. Посидев с парнем, пока тот не заснул, Леонард наконец-то отправился домой, пытаясь не думать слишком много. На следующий день Джо сообщила о скором возможном визите, и Леонард как обычно заверил её, что будет очень рад увидеться. Ей было уже восемнадцать, но она приезжала не первый год. Всё время рвалась сидеть с ним на работе, помогала больным и медсёстрам чем могла — разносила подносы с едой и меняла постель. Даже капельницу научилась ставить. Ни в коем случае, говорил Леонард ей, не вздумай стать медиком. Такая способная и остроумная девчонка могла стать кем угодно в их большом мире. Он бы не хотел, чтобы она перенесла те же тяготы, которые повстречались ему на пути. Таким уж был Леонард Маккой. Старым извращенцем, думающим только о своей дочери и симпатичных юных мальцах с мозгами наружу, которые раз в месяц-два оказывались под ножом. На третий день Джим продолжал восстанавливаться совсем уж невероятным образом — молодое тело не жалело усилий на выздоровление, и Леонард практически унюхать мог, как быстро делятся и возобновляются его клетки, как усердно работают плазматические клетки в крови, как повысившийся гемоглобин выравнивает его сердцебиение. «Вы не знаете, что случилось с моим байком?» написал он, когда Леонард изучал снятые Кристиной с утра результаты и анализ крови. — Наверное, отправился на свалку, — проворчал Маккой. Лицо Джима, наполовину покрытое тонкими эластичными бинтами, совершило одно большое мимическое усилие, он мгновенно застонал от боли. Этот стон, Леонард наслышался столько возгласов боли за свою жизнь, но этот стон порезал его ножом. — Ты найдёшь его потом, вряд ли патруль что-то сделает с чужой собственностью, — постарался исправиться Леонард. — Извини, парень. Джим снова едва помотал головой из стороны в сторону. На четвёртый день Джим был совсем тихим и даже не пытался ухмыляться здоровой частью лица. Казалось, его совсем не волновала его внешность, а зря, подумалось Леонарду. Он был привлекательным мальцом, за такими обычно бегали все девчонки, а вкупе с прямо-таки сочащейся из него доброжелательностью, даже без слов он производил впечатление готовности пойти навстречу во имя хороших отношений. — Уровень СОЭ постепенно приближается к норме, что указывает на то, что заживление проходит как надо. Если будешь пить всю эту пробирку, — Джим заметно скосил взгляд, несмотря на полное нежелание идти навстречу конкретно в тот день, — я знаю, на вкус погано — то эластичность кожи восстановится всего за три-четыре дня. Ты в порядке, Джим? — Леонард имел в виду психическое его состояние, но Джим пожал плечами и прикрыл глаза, показывая, что был бы не прочь вздремнуть. Лейс говорила, что он, в отсутствие Маккоя, только этим и занимался. Леонард не осмелился заглянуть в его блокнот, но рисунок байка на верхней страничке говорил красноречивее всяких слов. Собравшись уйти пораньше, Леонард решил сделать что-то из ряда вон выходящее — забрать колымагу, или то, что от неё осталось. Она бы запросто поместилась в его разваливающийся сарай, которым он всё равно не пользовался. По вечерам вся Джорджия жила в оранжевом мире. Это небо с редкими оттенками рубина всегда давало Леонарду какую-то надежду. Если парня так расстраивал тот факт, что его любимое средство передвижения (тоже довольно старомодное) несправедливо отправили на склад таких же бесполезных вещей, то Леонард даже готов был спасти несчастный байк. К Джиму всё ещё никто не пришёл, наверное, никто даже не знал, что он здесь, если кто-то у него и был, кто мог бы волноваться. Потратив на всю эту мороку больше трёх часов, Маккой свалился на свой скрипучий диван с ящиком пива, намереваясь помянуть затраченные на что-то кроме работы усилия. — Я забрал твой байк. Сильно обгорел, но на вид имеет большой потенциал к восстановлению, — спустя очередную сессию игнорирования сказал Леонард Джиму, с которого уже сняли один слой поддерживающей бинтовой маски. — Прямо как ты. Будто не поверив своим ушам, Джим распахнул один глаз, выражая им одним всё своё удивление. Он вдруг рванул с кушетки на край и сжал предплечье Леонарда. Позволив себя обнять, Леонард почувствовал столько вещей сразу. Запах пота, стерильности (от бинтов), немытых волос — на черепе кусок их пришлось выбрить, — и какой-то песочно-терпкой, наверное, кожи на плече. Неловко похлопав парня по спине, Леонард отстранился. — Отдыхай. — Смасбо, — изо всех сил попытался Джим, стараясь не двигать губами. На шестой день приехала Джо. Именно её Джим упросил пронести ему зеркальце, хотя Леонард настрого запретил это делать. Именно его внешний вид послужил поводом обижаться на весь мир, будто Джиму было не двадцать два, а каких-нибудь пятнадцать. — Если будешь слушаться и не нервничать, всё будет как надо. А теперь сиди и не двигайся, — Леонард присел рядом, чтобы начать обрабатывать пострадавшую часть лица. В конце концов, он не был пластическим хирургом. — Скажи спасибо чудесам выносливости, которые проявила твоя иммунная система. Вздохнув, Джим подчинился, пытаясь не заигрывать с Джо бровями, пока Маккой мазал его заживляющей мазью, которая уменьшала чувствительность и поддерживала форму мимических мышц. — Твои пальцы просто нечто, док, — сказал Джим и улыбнулся здоровой половиной лица. На седьмой день руководство уже норовило спихнуть Джима с горба больницы, подразумевая то, что если Маккой хотел заниматься пареньком и дальше, то мог хоть домой его себе забрать и там лечить его в свободное от работы время сколько ему вздумается. Что Маккой и сделал, к вящей радости Джо, которая убедила его в том, что Джим — самый лучший человек, которого ей довелось повстречать. Удержав в себе скромное возражение, потому как Джо ещё на самом деле очень мало повидала людей за свои восемнадцать лет, он только свёл брови на переносице. — Мы просто веселимся, папа, ничего между нами не происходит, — она погладила его по волосам, расчёсывая местами седые отросшие локоны. — Я же вижу. Это по дружбе. Тем не менее, именно Джо закинула в стирку его вещи и выгладила их, прежде чем принести Джиму. Он выглядел как ковбой из древних фильмов про запад, в этой рубашке в крупную клетку, с закатанными по локоть, истёртыми рукавами, с пятном машинного масла внизу, с этими обычными тёмными джинсами. Джиму нельзя было находиться под прямыми солнечными лучами, как и нельзя было ему мыть голову, только если в холодной воде, что он и сделал, чуть не подхватив вдобавок ещё и обычную простуду. Но Джим даже не думал унывать. — Красивый дом, — сказал Джим, поднявшись на носки и запихнув ладони в задние карманы джинс. — Шутишь? — проворчал Леонард. — Ты, наверное, хочешь посмотреть… — Это там, — Джо тут же подскочила к ним одним большим шагом и замахала рукой в нужную сторону. — Пойдём. Леонард разогревал остатки вчерашнего ужина и чувствовал себя весьма странно. Он поглядывал в довольно уже грязное кухонное окошко, будто ожидая, что в сарае творится что-то, чего ему бы очень не хотелось. Конечно, он удержался от нелепых проявлений оверпротекции, которую каждый отец, а особенно Леонард Маккой, испытывал к своему подросшему ребёнку. Он заглянул только чтобы оповестить о том, что ужин готов, если кто-то хочет вообще есть, но Джим и Джо оба окружали заботой пострадавшего — байк. Последняя и думать забыла о «тех бедных людях» в больнице, но Леонард не винил её за опрометчивость — Джо была лёгкой на подъём, как пёрышко, и почти то же самое он видел в Джиме. Джим первым отреагировал на упрямую фигуру, дымящую сигаретой у открытых дверей сарая, которая не ограничилась простым приглашением к столу. — Может, поужинаем на улице? — предложил он. — Я давненько не видел закат. Помоги папе, Джо. Смотревшая ему в рот девушка с радостью подскочила и игриво щипнула Леонарда за бок, направляясь в дом и излучая на ходу невероятную энергию. — Я не знаю, как тебя отблагодарить, — сказал Джим, но то, как он сказал простое «помоги папе», будто имел какое-то отношение, будто давно играл главную роль в этом оранжево-рубиновом мире Леонарда Маккоя… эти слова ещё долго мучили его. Леонард просто пожал плечами, потому что не мог даже начать объяснять, как именно помогал сам Джим своим присутствием — он и составлял компанию Джо, и радовал глаз своей жизнерадостностью и неиссякаемым оптимизмом, даже тогда, когда валялся с блокнотом и ручкой на койке и отказывался общаться каким-либо образом. Наполненный смехом вечер медленно перетёк в ночь, и все втроём они лежали на потёртом покрывале среди тарелок, столовых приборов и банок пива, одну Леонард даже, не без ворчания, разрешил Джо, и смотрели на далёкие-близкие звёзды. — Я хотел бы побывать там, — сказал вдруг Джим. — Папа был главным медиком на USS Энтерпрайз, — похвасталась Джо к недовольству Маккоя. — Джо, — пробормотал он себе под нос, — не начинай. — Расскажи. — Расскажи, — затараторили они одновременно. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Для разморённого таким бестолковым и тёплым днём Маккоя это было уже слишком. Он прикрыл глаза, потому что от звёздного неба кружилась голова, и начал рассказывать о самых своих памятных днях, о случаях, когда Пайк даже оказывался под судом, когда… — Ты был там? — тихо-тихо спросил Джим. Леонард глянул на Джо — она уже тихонько посапывала Маккою в плечо. — Джим Кирк, — имя перекатилось на языке. — Так вот ты какой, сын героя. Да, я был там. Такое вспоминается, что до сих пор иногда просыпаюсь от кошмаров. Джим одним тяжёлым молчанием просил рассказать о своём отце. Леонард честно признался, что мало видел Джорджа Кирка, знающего своё дело офицера, который спас столько жизней, сколько они могли потерять в тот день, включая жизнь самого Маккоя. — Я отнесу её, — предложил Джим. Он не знал, куда прятать глаза. Леонард положил ладонь на его плечо, когда они уже встали, и Джим накрыл её своей, горячей и сухой. Он улыбнулся, будто и себя пытаясь убедить в том, что всё хорошо. Люди живут с некоторыми вещами целую жизнь, но в какие-то особые моменты щиплет глаза и поселяется в груди философское сожаление от осознания ещё и пройденного с этим грузом пути. — Спасибо, — Джим совершил невозможное — он склонился вперёд и оставил мягкий поцелуй на сжатых губах Леонарда. Уложив и укрыв Джо, как и обещал, Джим и сам отрубился рядом, на полу, заставляя уже Леонарда укрывать и укладывать его на подушку, и мазать его лицо мазью. В этот раз Леонард водил по его чертам довольно мягко и долго, длинными движениями пальцев нанося субстанцию на тёплую кожу. Упрямый парень со шрамами на лице и шрамами в душе. Восьмой, девятый, десятый. Вот так просто, как секунды, отошли в архив оранжево-рубиновых дней и эти. Джим оказался сыном своего отца — изобретательности его мог позавидовать любой инженер, а работоспособности и сам Леонард. Джим был особенным пацанёнком. Джим Кирк. В день, когда он уехал, по Джорджии прошёлся нещадный ливень, и Леонард пожалел о том, что отпустил так легко одетого парня так рано, но некоторые вещи, как уже давно понял доктор Маккой, должны были случаться определённым образом. Джо ещё не раз вспоминала про паренька с солнечным лицом, тронутыми небом глазами и невероятными задатками хорошего человека, на плечах которого покоилось мирное будущее.