Лекарство от холода

Сколько себя помнил Норвегия, он всегда мерз. Ну, почти, потому что летом даже на севере бывает тепло и солнечно, хоть и лето это длится совсем недолго. Но все же, стоило инею покрыть кристаллической корочкой все вокруг, как Норвегия тут же начинал чувствовать себя хуже, появлялся озноб, руки леденели, хотя бы Кетиль и был одет в три свитера разом. Норвегию ужасно раздражал этот факт, ведь он, как ни как, одна из Скандинавских стран, потомок суровых викингов, и уж точно не изнеженная барышня, которая ежится при легком порыве ветерка. Но что бы он ни делал, как бы ни пытался приучить себя к холоду, или, наоборот, одеться потеплее, мороз неизменно проникал под одежду, под кожу, холодил кости и забирался, кажется, в самую душу Кетиля. Норвегия мрачнел с каждым днем, и по мере того, как красный столбик полз вниз, настроение ухудшалось. Даже ночью, под теплым шерстяным одеялом руки Кетиля неизменно были такой температуры, будто он только что рылся в холодильнике или голыми руками лепил снежки. Из всех Скандинавов о проблеме Норвегии знал лишь его младший брат. Ис и сам не был «горячим парнем», но, по крайней мере, не трясся от холода и морского ветра. Он, правда, неоднократно советовал Кетилю обратиться ко врачу – мало ли, вдруг чего дельное посоветует – но его советы, что называется, канули во тьму веков. Как бы то ни было, северная погода становилась самой ужасающей пыткой для страны. Иногда Норвегии даже было смешно от этого: какому-нибудь Греции или даже Франции еще позволительно быть теплолюбивыми растениями, но уж никак не ему…. Однако смеяться хотелось редко. Обычно минус за окном становился причиной отвратительного настроения, и в особо тяжелых случаях даже Дания, который, вроде бы, без тормозов на этот счет, не рисковал подходить к Кетилю чаще, чем это было необходимо. Что и говорить, судьба сыграла с Нором злую шутку, потому как именно Дания, этот абсолютный балбес (за маской которого, однако, скрывался настоящий воин), эта ошибка природы, этот…. Словом, Норвегия даже подобрать подходящих эпитетов не мог, чтобы описать его. Именно это чудо в перьях и являлось единственным существом, способным согреть Кетиля. Один, за что ему это?! Норвегия испытывал весьма двойственные ощущения, когда Хенрик вдруг налетал и душил соседа в объятиях: с одной стороны, хотелось поскорее отделаться от него, но с другой Нор чувствовал, как мороз постепенно пропадает, уступая долгожданному теплу. Кожа переставала покрываться мурашками, дрожь проходила, и Кетилю хотелось, чтобы это все длилось как можно дольше. Желательно – вечно. И тем не менее, он редко позволял себе роскошь понежиться в этих, без преувеличения, горячих объятиях, больше минуты. Надо же было сохранять облик холодного безразличного Норвегии, каким его привыкли видеть. Да к тому же, узнай Хенрик о маленькой слабости Кетиля, затискал бы его до смерти, или, не приведи Один, решил бы насовсем переселиться в норвежский дом, где и так гостил уж слишком часто. Дании нравилось обнимать всех, даже внушающего ужас Швецию, загадочного до странности Россию и высокомерного Англию (последнего он, правда, обходил стороной, опасаясь взглядов со стороны одного субъекта по имени Бонфуа). Но больше всего на свете ему нравилось обнимать Норвегию, следя за тем, как лед в уголках губ тает, и лицо Кетиля озаряется едва заметной, но такой приятной улыбкой. Да, чего уж греха таить, ему просто нравился и сам Норвегия. Хотя, конечно, Хенрик знал на собственной шкуре, что тот унаследовал от предков невероятную силу при сравнительно небольшом росте и хрупком телосложении. Норвегия не был фарфоровой куклой, как иногда могло показаться, и Хенрику до безумия нравилось это сочетание изящества и силы, и светлые волосы, и руки с вечно трескающейся от мороза кожей, и даже древние ледники в глубине его глаз. Вот только Дания, при всей своей безбашенности, рисковости и привычке бросаться в омут очертя голову, никак не мог решиться на что-то большее, нежели объятия. Виной тому был, отчасти, сам Норвегия. Отчасти… да нет, именно Норвегия был основной причиной. Дании так не хотелось и хотелось одновременно разрушать ледяную корку, потому что, с одной стороны, хотелось увидеть настоящего Кетиля, часть которого показывается, когда Хенрик его обнимает, а с другой – было, откровенно говоря (только Дания никогда в этом не признается), страшно. Потому что Дания никогда не знал истинного Кетиля, не знал, о чем он думает и что скрывает за ледниками взгляда, и…. вдруг он не найдет там ответа? И тогда совершенно точно всем их отношениям, даже простеньким обнимашкам, придет конец. И Дания ждал. Не ясно, правда, чего, но он был уверен, что дождется, и когда дождется, поймет, что время пришло. Время пришло однажды вечером, ветреным и, несомненно, холодным. Настал конец декабря и все Скандинавы съехались в гости к Финляндии, где обычно и праздновали Рождество и Новый год. Несколько дней подряд в доме царило заметное оживление, и даже Швеция, по лицу которого обычно непонятно, хочет ли он спать или собирается кого-то убить, стал чуточку мягче и теплее, наблюдая за радостным Тино. Тино как хозяин был ответственен за новогодний стол, поэтому проводил время в основном на кухне, предоставив остальным право украшать дом и ставить елку. Развешиванием гирлянд и фонариков занялись Бервальд и Скейв, чтобы очень высокий швед помогал не очень высокому исландцу водружать связки мишуры и искусственных ягод под потолок. Елка была доверена Норвегии и Дании. Точнее, Хенрик эту самую елку тащил и ставил, а Кетиль вешал игрушки. Вешал и мерз. Как всегда, в общем-то. Дания, правда, был рядом, такой соблазнительно-теплый, улыбчивый и дружелюбный, но…. почему-то обниматься не лез. Даже странно. На самом деле Хенрику очень, ну очень-очень хотелось обнять Норвегию, только он пока не делал этого, останавливая себя всякий раз, когда руки сами тянулись к магу. Когда Дания последний из всех явился в дом Финляндии, то привычке переобнимал всех и вся, что попадалось ему на глаза (даже норвежского тролля), но даже тогда лишь потрепал Норвегию по волосам, не притрагиваясь к нему. А все дело было в том, что сегодня он собирался наконец-таки попробовать растопить многовековой лед в их датско-норвежских отношениях. Почувствовал, что, кажется, пора. И потому жутко боялся и даже не решался обнять Кетиля. Время близилось к вечеру, но все были заняты, и в гостиной, где стояла елка, никого, кроме них двоих не было. Фигура норвежца плавно перемещалась между зеленой красавицей и коробкой с игрушками. Дания аж залюбовался, но тут же взял себя в руки, вздохнул и… чуть ли не со стоном опустился обратно на стул, с которого только что встал. Он просто не мог представить, как и с какими словами подойти к Кетилю, чтобы тот понял все правильно и не убил на месте. Хенрик, еще раз вздохнув, направился к Норвегии. Постоял немного рядом с елкой, наблюдая за однообразными движениями мага, и попытался думать, что дальше. Но думать не выходило. И Дания решил начать, не думая, а продолжить уже по обстоятельствам. - Хей, Нор, кажется, я забыл тебя обнять сегодня! – начал Хенрик в своем обычном тоне, в котором Кетиль, однако, услышал слегка панические нотки, - позволь мне это исправить! – весело сказал Дания и сгреб Норвегию в охапку. Однако объятия получились на этот раз какими-то неловкими, будто Кетиля обнимал кто-то чужой. Тот недовольно замер и в поисках живительного тепла принялся с несвойственной для себя активностью прижиматься ближе к Дании. Но Дания, кажется, даже не заметил этого, до того был взволнован. Но спустя какое-то время, чувствуя, что Нор не вырывается против обыкновения, он заговорил: - Слушай, Нор. И как только он произнес эту простую фразу, то понял, что сделал большую ошибку. Потому что слов не находилось, а фразу-то надо было заканчивать! - В общем, Нор…. В два раза хуже вышло! Если Кетиль еще не считает его, Хенрика, полным идиотом, то теперь точно сочтет. - Нор…. – чувствуя, что это последний шанс, Дания поступил как всегда: просто решил выложить все, как есть. - Нор, я не знаю, как сказать, чтобы ты не обиделся, хотя ты и не очень обидчивый, но, в общем, мне нравится тебя обнимать. Очень. И я бы даже хотел обнимать тебя вечно, потому что ты мне вообще очень нравишься, не только в плане объятий…. Но я же знаю, что ты не любишь, чтобы я тебя обнимал, поэтому не буду. Мне просто хотелось бы обнимать тебя чуточку почаще, вот и все. Вот. Я просто хотел это сказать. Теперь можешь бить, только не в глаз, как в прошлый раз, ладно? А то я не хочу встретить Рождество с синяком под глазом…. – Хенрик замер на несколько секунд, ожидая реакции Норвегии. Но Норвегия не двигался. Ему вообще двигаться не хотелось, до того тепло было в руках Дании, а от его слов – еще теплее, даже жарче. Непонятно было только, как на них реагировать. Потому что хотелось и вправду, как сказал сам Хенрик, остаться в этих объятиях навечно и даже, в порыве чувств, признаться в своей маленькой досадной слабости…. Но маска не позволяла, а скинуть ее вот так, в один день, Кетиль не мог. Поэтому он просто стоял, не меняя положения, только расположил голову на груди Дании так, чтобы слушать стук его сердца, и сцепил свои пальцы за его спиной. Хенрик боялся пошевелиться, потому что так Нор вел себя впервые. Для атмосферы не хватало только свечей и умопомрачительно-романтичного поцелуя, как в какой-нибудь мелодраме. Но свечи решили зажечь только когда начнут праздновать, а для поцелуя, как чувствовал сам Дания, рановато. Поэтому он, восприняв молчание как знак согласия, обнял Кетиля еще чуточку крепче и прижался щекой к его волосам, улыбаясь своей удаче и радуясь, что самое страшное, кажется, позади. Разрывая спустя пару минут объятия, Норвегия даже не взглянул на Хенрика. Следующий шаг был за ним, и он сказал, вешая на елку маленькие деревянные саночки: - Хенрик. Я хочу, чтобы ты завтра сходил со мной в парк, - Кетиль задумался, - Я пойду на обратном пути в магазин, поможешь нести сумки, - добавил он, будто оправдываясь, но понимал, что уже не обманет ни себя, ни Данию. Сзади послышалась довольное сопение. «Ну и ладно», - решил про себя Кетиль, - «По крайней мере, теперь хоть мерзнуть перестану. А вообще – Хенрик хороший. Даже очень….» Вошедший в эту минуту Финляндия ничего не сказал, но, даже он, будучи увлеченным совсем другими заботами, уловил смену настроения в комнате. Впрочем, ему ли не знать, что под Рождество чудеса случаются особенно часто?